Мартин Заландер - Готфрид Келлер

— Никогда! А может, не обращал внимания. Да и невелика потеря!

Отец, мать и старшая дочка сели в поезд и отправились в Линденберг. Зетти, с одной стороны, повеселела, с другой же — побаивалась, ведь увидит она не только сестру, но и ее мужа, и поговорка, что товарищи по несчастью для горемыки отрада и утешение, тут не годится. Сплошная двойственность удваивала и раскаяние, вместо того чтобы уменьшать его, ведь каждая из сестер не только видела в другой себя самое, но и в супруге другой — собственную беду.

Прибывши на место, все трое неторопливо зашагали вверх по отлогому склону горы и добрались до так называемой нотариальной конторы. И здесь тоже все дышало покоем и прелестью природы, только вместо лиственного леса этот покой дарили сердцу просторные дали, коль скоро сердце было им открыто. Когда маленькое общество остановилось перевести дух, с ухоженного огорода вышла служанка — посмотреть, кто пожаловал, а из окна нижнего этажа выглянул юнец-писарь с сигарным окурком в зубах, видимо подобранным после г-на нотариуса. Служанка, которой вновь прибывшие были незнакомы, провела их за угол дома, в беседку, где хозяйка, мол, занята глажкою.

На столе лежали свежевыстиранные воротнички, манжеты и прочие тонкие вещицы, на полу помещалась раскаленная жаровенка с углями. А г-жа Нетти стояла у напоминающего окно проема в листве и, приложив руку козырьком к глазам, смотрела вдаль, на синий горный кряж возле Мюнстербурга. По другую его сторону располагалась Кройцхальде, а на вполовину повернутой сюда вершине легким зеленоватым мазком угадывалась в лучах предзакатного солнца та лесная лужайка, где отец некогда застал дочек, танцующих с близнецами. Тихая печаль обвевала неподвижную фигуру, полуоткрытые губы, насколько можно было видеть, складывались в чуть ли не плаксивую гримасу.

Чтобы вывести дочь из тяжкого транса, мать, входя в беседку, окликнула ее по имени. Как Зетти нынче утром, Нетти в радостном испуге воззрилась на родителей и устремилась им навстречу даже решительнее, чем сестра. Однако, заметив у них за спиною и сестру, замерла, побледнела и уронила руки, только сказала:

— Ах, Зетти!

В эту минуту новой встречи первая из кающихся тоже смешалась и в ответ лишь тихонько прошептала:

— Ах, Нетти! — Но, поскольку уже помирилась с родителями, она скорее справилась с собой и протянула бедной сестре руку, которую Нетти схватила так боязливо, словно это была рука призрака.

— Они уже все знают и по-прежнему желают нам добра! — сказала Зетти.

Общее прошлое и его заблуждения так глубоко проникли в их души, что обе и теперь не смели обнять одна другую. Мартин и Мария Заландер сами обняли своих заблудших дочерей и пошли с ними в дом.

Мать пристально смотрела на младшую дочь, одетую так же нарядно, как и старшая, только вдобавок на запястье у нее блестел массивный золотой браслет, некогда подаренный родителями.

— А ты сделалась тщеславна, раз носишь браслет, когда гладишь! — сказала она на пробу, чтобы узнать, не виной ли тому и здесь мужнина воля.

Нетти пробормотала что-то неразборчивое, Зетти пришла на помощь и подтвердила предположение матери, что демократ Юлиан желает видеть браслет, когда находится дома.

— Что же он не появляется? Отлучился никак? — спросил отец.

— Он с раннего утра ушел в верхний лес, — отвечала Нетти, — птиц ловит, иной раз проводит там полдня, а то и целый день. Ловит во множестве и мелких пташек, любит зажарить их и съесть.

— Твой тоже птиц ловит? — спросил Мартин у старшей дочери.

— Нет, рыбу!

— Слава Богу, это меня слегка ободряет! — проворчал Мартин. — Я уж было решил, что им недостанет ума на этакие искусства, хотя вовсе не хочу этим сказать, что всякий птицелов или рыбак непременно должен быть гением!

Дочери чуть вздрогнули от резких слов, и мать, заметив это, сказала младшей:

— Ты могла бы немного погодя угостить нас хорошим кофейком, чтобы мы посидели без спешки; нам хочется вдоволь потолковать!

Разговор за кофе превратился в коллективное совещание, в котором супруги нотариусов участвовали вполне разумно и спокойно, мало-помалу привыкнув к обществу друг дружки, коего так страшились. На глазах у родителей, движимых лишь тревогою за них обеих, это оказалось легче, чем они думали.

Для Мартина и Марии Заландер речь шла первым долгом о том, не забрать ли дочерей к себе прямо сейчас или подождать, что покажет время. Собственно говоря, молодым женщинам жилось неплохо, в домах мужей никто их не терзал; сотни женщин были бы рады хоть недельку поносить такие наряды, как у них. Беда в другом — они утратили любовь к близнецам-нотариусам, а те даже не почувствовали или не обратили внимания. И в этом еще ярче обнаруживалось их внутреннее убожество, от растаявших мечтаний жен остались лишь пустые призраки.

Напрашивалось подозрение, что призраки эти обращались бы с женами грубо и скверно, не будь те дочерьми богатого человека; точнее говоря, ожили давние сомнения, уж не были ли они изначально предметом расчета для бессердечных, а вдобавок незрелых юнцов, жертвою коего пали по причине слепого своенравия. Теперь же обе соглашались принять свою судьбу и радоваться, коли об этом не станут говорить, пока не добавится что-нибудь похуже; а коль скоро они возобновили связи с родителями и между собою, то надеялись, что могущество времени научит их нести свою долю, которая у многих женщин ничуть не лучше.

На это родители пока что ничего возразить не могли. О каком-либо воздействии на молодых мужей и речи нет, ведь неоткуда им взять то, чего они не имеют, и ухватиться тут не за что. Вот и ограничились отец с матерью тем, что укрепят дочерей, чьи идиллические грезы так жестоко разбились, в похвальном стремлении проявить терпеливость и обещают им на всякий случай защиту и поддержку. Но прежде всего потребовали, чтобы дочери отныне как можно чаще навещали своих родителей, поодиночке или вместе, как получится, не позволяя себя удерживать. Дочери охотно дали такое обещание и решили, что и друг дружку будут вновь навещать, сколько пожелают.

Тут совещание закончилось, потому что пришел Юлиан. Он с удивлением поздоровался, заставши столь многочисленное общество, и весьма сожалел, что именно в этот день отправился в лес. Затем забрал вещи у крестьянского мальчишки, который нес его сумку с провизией и ягдташ.

— На счастье, — воскликнул Юлиан, — я по крайней мере принес кое-что к ужину! Глоточек кофе для меня найдется, госпожа советница? Н-да, вас здесь целых три, вы с легкостью одержите верх над нами, двоими мужчинами! Вот, я хотел сказать, здесь кое-что для жарки, что вскорости и будет сделано, надобно только ощипать! Этим я займусь сам!

Он вытряхнул на стол содержимое ягдташа: больше трех десятков бедных пташек со свернутыми шейками и потухшими бусинками — глазками; серые дрозды, дрозды-рябинники, жаворонки, зяблики и многие другие лежали, словно мертвые человечки, вытянув окоченевшие лапки и скрючив коготки.

— Вы увидите, мама, на вкус они сущий марципан, коли хорошо приготовлены, мягонькие! Я сам прослежу. Сало на кухне найдется, жена?

— Пожалуйста, дорогой зять, не спешите! — сказала г-жа Заландер. — Мы с мужем ужинать не будем, мы совершенно сыты и намереваемся успеть на последний поезд.

— Но сударь мой Юлиан, — вмешался Мартин, — разве вы не знаете, что охота на певчих птиц под запретом? Вы же член Большого совета!

— Да ведь я, любезный отец, не охотился, я ставил силки, а несколько зябликов вообще попались случайно. И между прочим, ни один лесной охранник не посмеет ко мне подойти!

— Равенство перед законом, не так ли? — отвечал Заландер на речи Юлиана, который явно намекал, что защищен своей чиновной репутацией, правда, намекал весьма неуклюже.

— Ну что ж, кто захочет, тот и поест, я велю их зажарить, потому что проголодался! — сказал Юлиан, допивая налитую женой чашку кофе. Потом собрал птичек за ножки, по пять-шесть штук меж двумя пальцами, и с этими висячими птичьими букетами ушел на кухню.

Когда несколько времени спустя тесть с тещей и Зетти собрались уходить и шли через переднюю, он выбежал из кухни попрощаться, в белом переднике, с ножом в одной руке и ощипанной и разделанной пичужкою в другой. Кивнув на окровавленные пальцы, он извинился за невозможность попрощаться как подобает — остается, мол, предложить правое запястье либо локоть.

Уходящим пришлось вместо рукопожатия коснуться согнутого локтя и слегка его встряхнуть.

Жена его, Неттхен, очень смутилась и, сделав вид, будто не замечает неотесанности прожорливого молодого супруга, быстро прошла вперед; г-жа Мария подивилась, как быстро оба близнеца огрубели, и подумала, что со временем они превратятся в весьма бестактных и бесчувственных филистеров.

Мартин Заландер истолковал полученные впечатления в иную сторону. Дочери Нетти, которая решила проводить родителей и сестру на станцию, он сказал: