Эссе - Варлам Шаламов

— Революция, — подсказал я.

— На этот раз вы угадали. В революцию нас не только выселили из наших прекрасных домов, укрепленных навеки, а лишили прав и семью трудового скорняка. Левенталь еще не закончил свои полеты. Куда я <поеду>, где найду место? Я юрист, в войну кончил Московский университет <нрзб>. Вот почему я здесь. я уже вошел в литературу с книжкой <«Земляничкой» >. Эльза упоминала обо мне как о человеке с корейским лицом. Вот извольте видеть на странице.

— Я верю, верю.

— Я лишенец, меня бросила жена, писатель с ней живет, тоже живет в моих домах на Армянском, но я не обижаюсь, все это суета, эти дома.

— А как же Маяковский?

— А вы кого знаете из нынешних литературных дам?

— Только Лили Юрьевну Брик и Ларису Михайловну Рейснер.

— Так это же небо и земля, Брик и Рейснер. Представьте себе, если бы в Афганистане была с Раскольниковым Лили Юрьевна, ведь она отдавалась бы каждому афганцу, и не Лариса бежала бы от мужа по горным ущельям, пересаживаясь с коня на самолет, а сам герой Октября… Но, наверно, дипломатический этикет сковал бы его движения…

— Возможно, но вообще-то Лариса бежит от Раскольникова после пяти лет счастливой семейной жизни по чисто физиологическому закону, исследованному Стендалем, которого Раскольников, большой <знаток> русской классики и гуманизма ХIХ века, к сожалению, не читал.

— Возможно, я просто вспомнил, как мне приходилось быть соседом Лили Юрьевны, гимназистки еще, на концертах, так буквально чувствовал, что твоя соседка готова отдаться любому талантливому скрипачу.

— Мне здесь ночевать.

— Ну, что ж, приходите пить кофе… Муж смотрел на измены жены более, чем снисходительно, а потом нашел какую-то другую женщину, и десятки лет прожила эта счастливая пара. А Маяковский не хотел. Его самоубийство — патология чистой воды. Полонская тоже отказала ему, ибо стихи — это не аргумент в такого рода ситуациях. Не то, что Маяковский был однолюбом, однолюбов не так мало, а просто по женской части держал себя как-то странно, вроде того же «Лиличке вместо письма».

<1962, н.1970-х гг.>[88]

Есенин

Смерть Есенина — это вроде ухода Толстого — выполнен, наконец, вечный, всюжизненный свой обет с тем, чтобы угроза не превратилась в трепотню. Есенин всю жизнь угрожал самоубийством, с первой своей сознательной стихотворной строки.

У Есенина было три темы, которые он разрабатывал: самоубийство; «Да, теперь решено без возврата…»; мать, возвращение на родину. Эти три темы он разрабатывал как мастер, а не в зависимости от душевного состояния.

Есенин был высококвалифицированейшим, образованным профессионалом, выступающим во всеоружии современной поэтической техники, сам один из ее создателей в период его подъема — времен «Москвы кабацкой». Ужасный уход Есенина к бакинским стихам, к «Персидским мотивам», к «Балладе о 26», к «Руси советской», к «Анне Снегиной» обрек Есенина на творческое бесплодие и — на смерть. Люди, которые подтолкнули Есенина на этот путь, а их было много — от Кирова до Воронского, от Бениславской [148] до Софьи Толстой [149]. «Баллада о великом походе», «Поэма о 36», «Баллада о 26» — все это вне искусства, все это многословие, недостойное есенинского пера. Есенин был мастер профессиональный, рано нашедший свою тему, эта тема начата в 1915 году опубликованным «Устал я жить в родном краю…», где все случившееся далее осознано и предсказано. В этом пророческом стихотворении предсказал свою судьбу, и хорошо бы проследить, как такое раннее, рано сделанное предсказание отражено на реальной действительности, реальной жизни поэта. Такие предсказания есть ведь у всех — у Пушкина, Лермонтова, Маяковского написано о своей смерти раньше, чем сами они умерли. Это вопрос психологический, насколько давит собственная оценка собственного творчества, как оказывает влияние на личную судьбу поэта.

У Есенина было две-три темы, которые он разрабатывал всю жизнь, в один день он мог написать стихотворения на разные темы, иногда противоречащие по «содержанию». Если они противоречили по содержанию, то стихотворения не противоречили по настроению. Ибо в один и тот же день поэт может испытывать разные настроения и пытаться выразить себя как прибор-самописец, отмечающий и «бурю» и «ясно» в один и тот же день, даже если общественная погода и не сменилась в это день. Кстати, общественная погода меняется очень медленно, вне связи с сейсмографом личной жизни поэта. Есенин был образованнейшим человеком, профессионалом, а его повели в серость, к снижению критерия эстетического, самого важного для поэта, и особенно для Есенина, что «доказала» его смерть.

В одной из своих автобиографий Есенин написал: «Белый дал мне много в смысле формы, а Клюев и Блок научили меня лиричности». Что это значит? Белый был великий реформатор русского стиха, укороченной строки, управления стихом. Русский стих делится «до Белого» и «после Белого», все в чисто формальном плане. «Клюев и Блок научили меня лиричности». Что это значит? При внешне традиционной форме ямба, скажем, Клюев показал, как подключать событие лично-общественной жизни к поэтическому событию, факту, как делать его личным. И Клюев, и Блок были подлинными учителями Есенина в этом направлении. Не следуя за архаикой клюевской строки, Есенин, тем не менее, по-клюевски обобщал и пользовался логикой Блока в поэтической строке. Старое, равнодушное было забыто. Есенин много учился и у Блока. Поэтому — отношение Бениславской к Клюеву, «ничтожная личность, когда-то крупный поэт». Клюев всегда был «ничтожной личностью», как и Вийон [150] и не переставал быть поэтом до самой смерти, как и Вийон. Вполне естественно было показать первому учителю самое последнее, предсмертное, и Есенин это сделал, прочел Клюеву «Черного человека».

«Богатая баба» (Клюев). Богатство Айседоры Дункан было душевным богатством. Очень много значила она в жизни Есенина. Он подарил ей «Пугачева» c надписью: «3а все, за все тебя благодарю». Поэт, несомненно, имел в виду и силу своего чувства к Дункан, и страдания, которые достались на его долю, разрыв c Дункан, как c Богом. Я был на похоронах Есенина, когда коричневый гроб трижды пронесли вокруг памятника Пушкину на Тверском бульваре. Посмертная судьба поэта была предсказана в том прощании. Стихи Есенина были его судьбой, и в этом главное, самое важное. Именно потому, что на строках Есенина выступает живая кровь, отходят на второй план художественные просчеты, шероховатость отдельных строк и строф. У Есенина мало безупречных стихотворений. Чуть не в каждом есть явно слабые строки, есть и целые стихотворения (например, «Брюсову», невыдерживающее никакой критики, это не стихи). Впрочем, у какого поэта нет плохих стихов? Но у Есенина есть и такие чудеса, как «Несказанное, синее, нежное…», «Отговорила роща золотая…» Их достаточно, чтобы дать Есенину бессмертие в русской лирике. Стихи Есенина были его судьбой, все его стихи пронизаны огромной любовью к России, к родине.

Если крикнет рать святая:«Кинь ты, Русь, живи в раю!»Я скажу — «Не надо рая, Дайте родину мою![151]

И еще:

Я буду поспеватьВсем существом в поэтеШестую часть землиНазваным кратким — «Русь» [152]

B 20-e годы это страстное утверждение было немодным, но в высшей степени принципиальным, искренним, мужественным, как показало время, глубоко верным. У Есенина было необычайно чистое поэтическое горло, лирический голос удивительной чистоты. Трудно сказать, кого из русских поэтов можно поставить рядом с Есениным по непосредственности, безыскусственности, искренности, правдивости лирического тона. Песенность была даром Есенина. Его cтихотворныe строфы всегда делятся на oтдeльныe строки по смыслу, как в песне — то самое качество, от которого уходила Цвeтаева. У Есенина было два учителя: Блок и Клюев, все остальные влияния были легко преодолены. Даже к имажинизму Есенин был подготовлен имeнно Клюевым, и когда-нибудь литературоведы разберутся в этом. Не будь «Пантократора» и «Кобыльих кораблей», Есенин мог бы быть тем русским поэтом, с которого любой человек может начать приобщение к поэзии, начать учиться любить, чувствовать и понимать стихи. C Пушкина нельзя начинать, Пушкин — поэт для «взрослого» читателя. И не только потому, что нужен большой личный опыт, чтоб хорошо почувствовать Пушкина, но и потому, что понимание Пушкина требует значительной читательской культуры, общей культуры, поэтической культуры, а о Лермонтове и Тютчеве и говорить нечего. В русской литературе есть два поэта, c которых можно начинать любить и понимать стихи. Это — Некрасов и А. K. Толстой. Есенин мог быть третьим.

«Москва кабацкая» — документ большой художественной силы. С этим циклом связано одно любопытное наблюдение, которое ни один литературовед в мире еще не обнаружил. Еcенин необычайно популярен в так называемом преступном мире, среди уголовников, рецидивистов. Татуировки, цитаты из Есенина («Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок») встречаются у воров-профессионалов очень часто. Воровской мир не любит стихов, но для Есенина сделано исключение. Уголовной тематикой в 20-e годы увлекались многие литераторы: Каверин, Бабeль, Вера Инбер, Сельвинский и многие другие. Ни одно из этих произведений не привлекло ни любви, ни внимания уголовников, своим поэтом воры считали только Есенина. И тут дело нe в уснащении cтихотворныx строчек матерщиной, ни в хулиганстве в жизни и стихах. Есенин поэтизировал ряд мотивов чисто yгoловных, вошел в глубину уголовной психологии. Лучший пример — воспевание женщины-матери при демонстративном презрении к женщине-жене, к женщине вообще. Это — чисто уголовная концепция, не встречающая нигде, кроме воровского мира. «Ты жива еще, моя старушка» и «пей, выдра, пей». Это не единственный случай совпадения «взглядов». Конечно, уголовникам нет дела до волшебства есенинских стихов o России, o русской деревне, русской природе. Есенинский пейзаж не аллегория, не олицетворение. Пейзажные образы Есенина — это не очеловеченная природа, a просто поэтические сравнения без символики. «Отговорила роща золотая…» — исключение. Пейзажная лирика Есенина оставила много яркого, своеобразного.