С паном Беганеком по Эфиопии - Мариан Брандыс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну хорошо, а что происходит с этими деньгами после смерти владельца? — спросил пан Беганек. — Ведь никто в семье о них не знает.
— Одну минутку, господа, — Касса Амануэль немного придержал своего осла, потому что наши «рысаки» никак за ним не поспевали, — Сейчас я расскажу вам самое интересное. Помните монаха в комнате больного?
Да, мы помнили его, но только сейчас узнали, какую роль играл этот человек у постели умирающего плантатора.
— Когда обладатель зарытого сокровища почувствует себя плохо, он призывает странствующего монаха, исполняющего функции врача, аптекаря и нотариуса. Умирающий диктует ему завещание, в котором делит между наследниками свое состояние, сам не зная его размеров. Место, где зарыты деньги, он пока не открывает. Это — главное — признание делается перед самой смертью. Монах терпеливо ждет, проводя порой целые недели около алги умирающего. Наконец больной, безошибочно почувствовав близость смерти, открывает монаху тайну. Накопленное в течение всей жизни богатство отдано в чужие руки…
— А что, если владельца обманет предчувствие и он выздоровеет? — поинтересовался пан Беганек.
— Человек, указавший место, где закопаны деньги, не может выздороветь. Об этом позаботится монах — ведь он к тому же и аптекарь, знающий всевозможные яды, а за услугу заплатят нетерпеливые наследники.
Сразу же после смерти владельца деньги откапывают и делят. Не забывают и участливого монаха. В ту же ночь наследники покойного, прячась друг от друга, зарывают свои доли обратно в землю.
— Невероятно! — воскликнули мы с паном Беганеком в один голос. — Значит, тот больной плантатор, у которого мы были, и его сыновья поступят так же?
Касса Амануэль мрачно кивнул:
— Конечно. Поэтому я и убеждал их отдать деньги в банк. Для них это было бы и безопаснее и выгоднее— они получали бы еще и проценты. А банк мог бы пустить деньги в оборот и помочь правительству в строительстве новых фабрик и школ. Но крестьяне упрямы и предпочитают зарывать деньги в землю, как это делали их деды, прадеды и предки, жившие тысячу лет назад.
— Очень темные люди, — добавил сидевший на своем мотоцикле Уольде Бирру. — Поразительно, до чего темные.
До деревни мы добрались поздним вечером, смертельно усталые и мечтающие только о том, чтобы как можно скорее улечься на свои алги. Но хлебосольный чика не позволил нам лечь спать без традиционного ужина, состоящего из ынджеры и вота, но без чествования гостей и чавканья. Уольде Бирру, человек прогрессивный, не признавал «примитивных» традиций.
После ужина наш опекун Касса Амануэль сообщил, что на следующий день утром мы возращаемся в Харэр. Старосту эта весть очень огорчила, и он уговаривал нас остаться еще на несколько дней. Но Касса Амануэль сказал ему что-то по-амхарски, и оба рассмеялись. Сильно заинтригованный, я попросил перевести.
— Я вспомнил старую амхарскую пословицу, — ответил Касса Амануэль, — «гость вначале кажется золотом, потом — серебром, а еще позднее — железом». Я сказал, что мы хотим остаться в его памяти золотом и поэтому завтра уезжаем.
На следующий день мы уже были в Харэре, а оттуда, через Дыре-Дауа, тем же маршрутом, каким ехали в Харэр, вернулись в Аддис-Абебу.
Глава VIII
Возвращаемся в столицу — Последние два дня в Эфиопии — Прогулка по Аддис-Абебе — За нами следят — Шанкалла в синем тиковом костюме — Посещение домика с колоннами — Пан Горн — Приступ болезни — Человек с клеймом раба — Мы осматриваем комнату-музей — Пистолет раса Хайлю и портсигар итальянского князя — Рыцарь Великих Приключений — Прощай, Эфиопия!
Итак, на тринадцатый день нашего пребывания в Эфиопии мы снова оказались в Аддис-Абебе. Если вы думаете, что, увидев нас, Павел очень обрадовался, прижал нас к своей истерзанной груди и осыпал цветами, то вы жестоко ошибаетесь. Ничего подобного не произошло. Бвана Кубва, как ему и положено, отнесся к нам со свойственной ему грубостью.
Для начала он устроил страшный разнос из-за того, что поездка, по его мнению, слишком затянулась; потом не без злорадства сообщил, что через два дня мы покидаем Эфиопию и его мучениям с нами, слава богу, придет конец; а напоследок выразил уверенность, что мы, конечно, ничего для него в Харэре не сделали и что, конечно, все деньги потратили на пустяки.
Такая встреча после недельного отсутствия вывела бы из себя даже святого. Только не референта Альбина Беганека. С величайшим спокойствием выслушав обвинительную речь нашего шефа, он протянул ему написанный каллиграфическим почерком Кассы Амануэля список харэрских торговцев с указанием адресов, а также оригинальный данакильский кинжал, купленный нами для Павла на обратном пути в Харэре.
— Единственный пустяк, на который мы позволили себе потратить деньги, — любезно сказал он, показывая на кинжал, — это подарок для вас.
Какой сладкой была месть! Как растерялся и смутился Павел! Как пытался он все ранее высказанное обратить в шутку! Каким сделался веселым и как рвался непременно ударить пана Беганека по плечу! Но референт гордо уклонился от такой фамильярности.
Совсем по-другому приветствовал нас мосье Бернар. Сразу было видно, что этот милейший человек по-настоящему рад нашему возвращению. Приехав встречать нас на вокзал, он принес коробку швейцарских шоколадных конфет, был бесконечно благодарен за кофе «харари», а на пути с вокзала в отель терпеливо слушал длиннющий рассказ пана Беганека о больном плантаторе, хотя от диковинного французского языка референта даже у меня болели уши.
В Аддис-Абебе за время нашего семидневного отсутствия никаких перемен не произошло. В отеле было так же уныло, как и прежде, пан Мачек все так же вспоминал родную Прагу, а с неба по-прежнему лились потоки дождя — как будто основателем Эфиопии был не Эфиопис, правнук Ноя, а сам библейский Ной.
Попрощавшись с Кассой Амануэлем и мосье Бернаром, мы с паном Альбином стали совещаться, как провести наши последние два дня в Эфиопии.
Перспективы были самые плачевные. На Бвану Кубву рассчитывать не приходилось — ему необходимо закончить свои дела. Мосье Бернар работал вместе с ним и тоже был занят. Кассе Амануэлю предстояло писать отчет о харэрской поездке своему директору, какому-то малосимпатичному греку. Короче говоря, нам снова угрожали дождь,
