Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира - Нил Сэмворт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От большинства заключенных в изоляторе понятно, чего ожидать. В медицинском отделении может произойти абсолютно все что угодно – и постоянно происходит. Если сюда попадали серьезно больные пациенты, приходили из крыла I для детоксикации, например – алкоголь или наркотики, – они могли окончательно слететь с катушек здесь. Через пару дней они начинали есть мух, выбрасывать дерьмо за дверь, кричать по ночам и галлюцинировать. Никто из сотрудников не мог даже покемарить. Все было намного хуже, чем в изоляторе, обстановка в котором иногда давила на нас, так как у нас не было персонала. Когда я приходил пораньше, чтобы дать ночному персоналу уйти, как я всегда делал, видел, как все, кто сдавал смену, включая медсестер, кривились. Это их так доставало.
Эта работа действительно испытывала нас на прочность. Сорок заключенных – и за всеми манипулятивными ублюдками надо постоянно присматривать.
Многие офицеры не справлялись с этим: уровень стресса зашкаливал, все вокруг угнетало их. Справедливо. Я сам достиг нереального уровня стресса, такого, к которому раньше и близко не подходил. Угроза насилия, трудные люди, ужасная атмосфера, ограничения на работе – список бесконечен. В какой-то момент здесь у нас было только два настоящих тюремных офицера.
А еще там были проблемы со светом. Кроме окон в камерах, здесь не было естественного света – только искусственное освещение, исходящее от флуоресцентных ламп, жужжащих и шипящих. Выходя из камер, все щурились, как шахтные пони[31]. Комната отдыха была чуть лучше в этом плане – довольно просторная, с бильярдным столом, удобными креслами и телевизором, немного похожая на бар, можно было впустить туда одновременно 10–12 человек. Со всех сторон там были зарешеченные окна, поэтому было довольно светло, не так уж плохо.
Шум в медицинском отделении временами мог быть действительно жутковатым. Если находился кто-то буйный, пинающийся и хлопающий дверями, какофония была, как в настоящем сумасшедшем доме. Когда у нас не хватало людей, сотрудники из других крыльев приходили на дополнительные дежурства, некоторые из них были опытными офицерами, но и они просто не хотели находиться там. Это вполне понятно. Иногда мы действительно не понимали, как что делать: обычные методы были бесполезны. Многие вели себя в медицинском отделении так же, как с обычными заключенными в крыле, – и это никогда не срабатывало. Нет смысла кричать на кого-то с неизлечимой болезнью или психическими проблемами, чтобы загнать за дверь. Либо он ничего не поймет, начнет вредить себе, либо придет в бешенство.
И запах. Медицинское отделение было очень чистым, уборщики хорошо работали, но воняло ужасно. Не то чтобы все там блевали повсюду или разбрасывали дерьмо вокруг – хотя это и случалось, – но «аромат» был постоянным. Это был не запах больницы. И не запах дезинфицирующего средства, хотя его лили просто тоннами. Пахло как на ферме, и я не имею в виду свежескошенное сено. Такова природа: у тела нездоровых людей особый запах. Люди, принимающие лекарства, не просто потеют – из них вытекают целые баррели пота. Довольно часто капеллан приносил ароматические палочки; мы зажигали несколько, если кто-то был при смерти.
Пока я был там, мы переделали пару камер и устроили маленькое уютное помещение с ванными комнатами для заключенных, находящихся на последнем издыхании. Официально это место называлось «улучшенная медицинская палата», но мы прозвали ее «камера смерти». Вообще-то, те, кто больше никому не угрожал, вполне могли бы отправиться в хоспис, по-прежнему под присмотром персонала.
Но некоторые заключенные всю жизнь провели в тюрьме и предпочитали там же и умереть. Например, парень по имени Эрик, отбывавший сорок пять лет после первоначального преступления – срок, намного превышающий типичный пожизненный. Заключенные говорили, что он был неплохим парнем, хотя и попал в тюрьму в 1966 году за то, что убил свою подругу. В наши дни за такое получают от десяти до пятнадцати лет, но более ранние длинные приговоры все равно не отменяют. Посмотрите на парней, которые участвовали в Великом ограблении поезда[32]. Только один совершил убийство, но все они получили по 30 лет. Эрик выходил один раз, начал встречаться с женщиной, и она пожаловалась, что он выпил и обругал ее, и вскоре его снова заперли. В какой-то момент он был здесь уборщиком, но потом его состояние ухудшилось. Он всегда курил и в конце концов заболел раком. Он был парализован, и знакомые стены и решетки были его единственным утешением.
Наверху условия содержания были так себе, а внизу в двухэтажном здании находились «амбулаторные кабинеты»: ортопед, дантист, врач и так далее – те, кого можно посетить в Национальной службе здравоохранения Великобритании. Врачи и медсестры нанимаются группой для работы там, а дантисты, окулисты и так далее часто имеют свою собственную практику на выезде. Большинство заключенных признают, что получают нормальное медицинское обсуживание, так что даже не начинайте. Мы стояли возле хирургических кабинетов и следили за ними на случай, если кто-то начинал дурить. Любой заключенный мог обратиться к врачу, если у него была шишка на яйце, скажем, или шатался зуб. Я знаю, что некоторые выходят на свободу с новым набором зубов, за которые не заплатили. Все, что они могут сделать, они сделают.
Там же, в закрытой зоне, располагались два блока, в самом большом из которых обычно находились заключенные. В нем размещалось до тридцати пяти человек. Другой был предназначем для уязвимых заключенных, которых было необходимо держать отдельно. Обычно это была комната без стульев: первым пришел – первым обслужен. На первом этаже было три выхода: один использовался для входа в блок уязвимых заключенных, другой – для обычных людей, а третий находился в отдельном блоке в закрытой стерильной зоне, которая вела прямо в отделение для пациентов. Эти две зоны были строго разделены. Но всякий раз, когда дерьмо попадало в вентилятор наверху, шум был слышен через потолок.
Тюремные офицеры из других крыльев часто относились к медицинскому отделению с презрением.
Большая бесполезная шишка в крыле С, маленького роста, с шеей, похожей на слоновью задницу, однажды произносила заранее подготовленную речь, которую я уже много раз слышал. Стало скучно.
– Дело в том, – сказал он, – что медсестры должны понять, что это тюрьма.
Моя рука взметнулась вверх. Я остановил его. «Медсестры в курсе, что это тюрьма, – сказал я, – но это больничное отделение тюрьмы, где заключенные – прежде всего пациенты, и я этим доволен».
Он психовал, потому
