Пятнадцать псов - Андре Алексис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда они с Гермесом наконец присели под сосной, вопрос, которого он избегал, снова завладел его мыслями, и пес не мог скрыть своего беспокойства.
– Я вижу, – сказал бог, – ты хочешь меня о чем-то спросить.
– Можешь ли ты объяснить мне, что значит любовь? – попросил Мэжнун.
Солнце почти село. Багровая линия очерчивала горизонт. Настало время ночных звуков – менее отчетливых, но более интригующих, чем те, что раздавались свете дня. То тут, то там вспыхивали фонари. Сгущались тени.
– Ваши тела так грациозны, – промолвил Гермес, – ваши органы чувств так остры! Мне жаль, что тебя изменили, Мэжнун. Если бы ты был, как и прежде, собакой, этот вопрос бы тебе и в голову не пришел. Ты уже знал бы ответ.
– Это слово напоминает мне о Нире.
– Понимаю. Давай заключим договор: я отвечу на твой вопрос, а ты взамен рассмотришь возможность покинуть это место.
– Я не могу уйти без Ниры, – покачал головой Мэжнун.
– Я прошу только, чтобы ты об этом подумал.
Пес кивнул и приготовился слушать.
– Ты, Мэжнун, хочешь знать не о том, что означает любовь. У нее нет одного определения и никогда не будет. Что ты хочешь знать – так это то, что имела в виду Нира, когда употребляла это слово. Это сложнее, потому что его значение для Ниры складывалось на протяжении всей жизни. Она вычитывала это слово в книгах, слышала в разговорах, говорила о нем сама – с друзьями, с Мигелем, с тобой. Ни одно другое существо не переживало любовь так, как Нира, и не использовало это слово в том же значении, но я могу показать тебе пройденный ею путь.
Что бог переводчиков и сделал, всего за несколько ударов сердца проведя Мэжнуна через каждое столкновение Ниры со словом «любовь», позволив ему почувствовать ее эмоции и узнать ее мысли всякий раз, когда она слышала, думала или говорила о любви: от мельчайшего проблеска узнавания до глубочайшего переживания, через все промежуточные точки. По мере того, как ширилось понимание Мэжнуна Нириной любви, росло и его горе. Она вернулась к нему, как если бы находилась совсем рядом, но вместе с тем она была бесконечно далеко, и без нее вдруг стало совсем невыносимо.
Он не мог вымолвить ни слова, настолько был раздавлен горем. Из него вырвался только вздох. Пес лег на землю, усыпанную сосновыми иголками, и опустил морду на скрещенные лапы.
– Тебе незачем больше ждать, – мягко произнес Гермес. – Я отведу тебя к ней.
В этот момент Мэжнун был готов на все, лишь бы снова увидеть Ниру. Так, доверившись богу воров, он оставил свой дозор. Душа его поплыла в вечернем воздухе, ведомая Гермесом.
5. Два дара
Было ли нечто такое в поэзии Принца, что позволило бы без опасений поставить на него в споре? В общем-то нет. Не было никаких веских причин для оптимизма по поводу пса, который проводил все время за сочинением (и запоминанием) стихов на никому, кроме его стремительно уменьшающейся стаи, неизвестном языке. Строго говоря, к тому моменту, когда Принц сочинил свои последние стихи, он остался единственным существом на земле, способным их понять, поскольку язык его стаи исчез почти столь же внезапно, как и возник.
Бежав сквозь сероглазую зарю,
Об ужине вчерашнем помышляя,
Коричневый кобель пролазит
Сквозь покосившийся забор.
В небесной выси птицы вспоминают
Те лакомства, что давеча он съел:
Заплесневелый сыр, бобы и сочный шашлычок…
А дома ждет еще вкуснее угощенье.
И все же что-то в нем было. Остроумие Принца, его игривость возбуждали интерес, добавляли ему глубины. Именно на эти его качества в итоге и поставил бог воров. Дух пса был текучим как ртуть – никто не мог сказать наверняка, умрет он счастливым или же несчастным.
Принц появился на свет в Ральстоне, провинция Альберта – дворняга, рожденная от дворняг, рожденных от дворняг. Невозможно было определить намешанные в нем породы. Пес был рыжим, с белым пятном на груди. Почти наверняка в нем было что-то от золотистого ретривера и, возможно, от бордер-колли. Впрочем, не то чтобы его родословная имела значение для принявшей его семьи. И, уж конечно, она не имела никакого значения для Кима, парня, который его воспитывал, выгуливал, гонялся за псом по прерии и охотился вместе с ним на сусликов.
Характер Принца был отчасти врожденным, а отчасти сформированным и Кимом, поощрявшим его игривость и сообразительность, и самой Альбертой, вылепившей его в каком-то смысле по своему образу и подобию. Сама земля сделала из Принца настоящую альбертскую собаку. На протяжении двух лет Ральстон был его домом, его владениями. Он любил в этом городе – и в своей жизни – все: от запаха летних прерий до вкуса собачьих консервов, от поразительного треска винтовки 22-го калибра до погони за раненым грызуном, от запаха спальни Кима до любви, которой окружила его вся семья. Первые два года жизни Принца были во всех отношениях идиллическими.
А затем последовало изгнание. Ким переехал из Ральстона и забрал Принца с собой. Даже их путешествие было утомительным. Они покинули дом холодным весенним утром. Принц обрадовался, решив, что они собираются поохотиться на кроликов. Хотя атмосфера царила странная – непривычно-напряженная, и Принц чувствовал, что мать Кима расстроена. Впрочем, она часто бывала расстроена без видимой причины, поэтому пес запрыгнул в машину, взволнованно принюхиваясь в надежде учуять грызунов, проигнорировав ее плач и оцепенение остальных членов семьи.
Ким, в рубашке, от которой пахло мылом и моторным маслом, оставил окно приоткрытым, так что Принц, высунув кончик носа, мог услышать запах мокрой от росы травы, уже пригреваемой утренним солнцем. Как это было волнующе! Но вскоре знакомые запахи сменились неузнаваемо-однообразными: смолы, пыли, камня. Изменились и пейзажи. Расстояние до дома, которое раньше Принц преодолевал с удовольствием, стало казаться гнетуще-далеким. Он понял, что они так и не поохотятся. Ким выпустил его из машины – на поводке – чтобы он мог справить нужду на маленькой лужайке где-то посреди пропахшего бензином нигде. Под конец дня они поели и поспали в машине и снова отправились в путь.
Мир вокруг становился все более незнакомым:
