Светлейший князь 2 - Михаил Шерр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня подхватили на руки и куда-то понесли. В мое уплывающее сознание ворвался знакомый женский голос:
–– Не бегай попусту, дура, бинты давай.
Где-то в стороне, опять стояла эта же гулкая зловещая тишина, потом раздался какой-то непонятный звук. Я не сразу понял, что это человеческий голос. Кровь остановилась. Обладательница знакомого голоса стала вытирать моё залитое кровью лицо. Это моя помощница Евдокия. А вот голос там, в стороне на улице, и я ни как не могу его узнать.
–– Ваша светлость, выпейте вина! –– жестко и безапелляционно сказала Евдокия. Леонтий привез не только зерно и семена, еще он привез хорошего виноградного вина. Я выпил вкусную и сладкую красного цвета жидкость. В голове просветлело, слабость начала уходит.
–– Евдокия, помоги.
Я сел и осмотрелся вокруг. Так это палата нашего госпиталя, рядом Евдокия в залитой кровью одежде и еще двое моих докторов.
Раздалось еще два выстрела, затем мощный короткий, как будто рот закрыли, крик. Прошло еще какое-то время. Голос на улице смолк. Отлетел в сторону полог, закрывающий вход. На пороге стоял тяжело и прерывисто дышащий капитан Пантелеев.
–– Евдокия, как Григорий Иванович?
–– Нормально, Ерофей Кузьмич, –– ответил я и начал вставать. Капитан оказался шустрее всех и помог мне. Я встал, несколько мгновений тошнота и дурнота, очень сильное головокружение.
–– Григорий Иванович, выйти сможешь?
Я молча кивнул. Подбежавшая Евдокия поправила повязку на голове. Капитан Пантелеев откинул полог юрты. На площади на коленях молча стояли несколько сотен мужиков и баб. Мне показалось, что над людьми марево, как в жаркий летний день.
Прошло несколько напряженных секунд и вдруг вся площадь как один человек повалилась мне в ноги.
–– Батюшка, государь, прости нас!
Вечером Ерофей рассказал, что случилось. Неведомо как, но по Усинску разнесся слух о вскрытии умершей. К сожалению, в нашем стаде нашлось три паршивых овцы, молодая пара староверцев, присоединившаяся к отряду на Алтае и мужик-бобыль из заводских. Они каким-то образом взболмутили народ. Оставшийся вдовцом гвардеец, узнав о начинающейся смуте, бросился к своему капитану. Ерофей с двумя гвардейцами опоздали буквально на секунды, капитан взводил курок, когда мужик-бобыль кинул в меня камень. Это было последнее, что он сделал в жизни, сразу три пули остановили его.
Толпа застыла в оцепенении и гвардейцы унесли меня. В этот момент к госпиталю подбежали иеромонахи и отец Павел. Кто из них говорил и что, Ерофей совершенно не помнил. В какой-то момент он увидел. как из толпы выскочила молодая пара с обнаженными ножами, молодой даже успел замахнуться чтобы метнуть нож. Его застрелил капитан, женщину - гвардеец-вдовец. Площадь ахнула криком и все стали падать на колени перед иеромонахами и отцом Павлом.
Ерофей ушел, выставив караул возле нашей юрты. Машенька прорыдала всю ночь, я всерьез опасался что бы она не скинула, но Господь миловал. Три дня я пролежал в постели, ни жена, ни Евдокия, взявшая в свои руки моё лечение, ни Ерофей с Леонтием, взявшие бразды руководства в свои руки, никто не давал мне сказать даже слово, мне пришлось смириться и подчиниться их диктату. Смилостивились они однажды, допустив до моего тела нашего благочинного.
Отца Филарета очень интересовало, что помню из случившегося.Я подробно рассказал все свои воспоминания и то, что мне рассказал Ерофей. Иеромонах был очень доволен, что капитан не помнил кто и что говорил. Расставаясь. он сказал мне:
–– Лишнее знание, Григорий Иванович, никогда не полезно. Это хорошо, что Ерофей Кузьмич не помнит. Если вы проявите настойчивость, то конечно найдете того, кто запомнил. Но вам это не надо знать, поверьте мне. В вашей голове и так достаточно всякого страшного знания.
Отец Филарет ушел, я абсолютно спокойно принял его совет. Проснувшийся после нескольких дней спячки товарищ в моей голове, советовал мне тоже самое, но непонятно почему он проигнорировал случившуюся ситуацию. Несколько раз до этого он уже спал, когда я был очень уставшим, но мне удалось поймать мой предел усталости. Но в этот раз я не был настолько уставшим, тогда в чем дело?
Почти сутки я ломал голову, пытаясь найти ответ. А потом меня вдруг осенило, а что бы было, знай я то, что меня ждет? Я что не вышел бы из юрты? Побежал бы? Стал бы прятаться? Или стал бы крутиться как вошь на гребешке, уклоняясь от камня? Или стал бы стрелять? Нет, нет и еще раз нет! Я сделал бы ровно тоже самое, что сделал, а там будь, как будет. Поэтому товарищ в моей голове и не дернулся, чего зря суетиться.
Эти мои умозаключения успокоили мою душу и ночь я спал как ребенок тихо и безмятежно, проснувшись утром совершенно здоровым и полным сил. И надо сказать очень даже во время. Поздно вечером в Усинск пожаловал наш урянхайский друг Ольчей.
Новости привезенные Ольчеем были просто потрясающие. Его отец скоропостижно умер и Ольчей стал зайсаном своего сумона. Конечно существовала какая-то вероятность, что угерд или нойон хошуна отдаст бразды правления другому, но Ольчей не верил в это. Все знали, что Ольчей еще прошлым годом оттеснил всех в сумоне от самого главного, сбора пушного налога для амбын-нойона. И можно было как-то решить любую проблему, было известно какие прегрешения сходили с рук некоторым князьям и чиновникам, но только не это. Наказание за не выплату пушного налога было одно – смерть. Перспективы карательного похода против его сумона, Ольчей расценил как пятьдесят на пятьдесят.
Все дело было в том, что напряженные отношения с соседскими сумонами были исключительно результатом деятельности его отца. Когда они вернулись из ссылки, то заняли по сути пустующие земли. Но отец Ольчея допустил ошибку, он не стал договариваться с соседями, а пользуясь их временной слабостью, захватил Медвежий перевал. Он в частности на этой почве поругался с родственниками жены. А тут еще пограничные казачьи караулы, они больше всего стали гонять соседей. Ольчею за последний год удалось по-доброму поговорить с соседями и они согласились установить мир если Ольчей поделиться с ними охотничьими трофеями. И что немало важно, еще не известно то, в чем амбын-нойона обвинит других, когда будет сорвана выплата пушного налога.
Говорил Ольчей долго и непривычно
