Генерал Кононов. Том I - Константин Черкассов

Едва Кононов кончил говорить, поднялся ген. Краснов. Смертельно бледный, дрожащим от гнева и обиды голосом, стал упрекать немцев в недостойном отношении к казакам и требовать отправки казачьей дивизия только на Восточный фронт. Краснов был страшно возмущен тем положением, что немцы, абсолютно не считаясь с его должностью начальника Главного Управления Казачьих Войск, не поставив его даже в известность, бесцеремонно распоряжались казачьими частями, как им только хотелось. Старый казачий Атаман, крайне оскорбленный, стал понимать свое жалкое, ничтожное положение, которое ему пришлось занять в затее немецкого ОКX.

«Я полностью разделяю точку зрения подполковника Кононова. Казачья дивизия должна драться только против большевиков. Это не мой каприз или подполковника Кононова, но стремление и желание всей казачьей массы. С этим казачьим желанием должно считаться немецкое правительство, ибо оно правильно и справедливо. Со своей стороны я также прошу не отправлять казачью дивизию на Западный фронт. Ее место — борьба против большевиков», — такими словами закончил свою взволнованную речь ген. Краснов.

Присутствующие на этом совещании казачьи офицеры: полковник Кулаков, полковник Березнев, майор Пахомов высказались в том же духе.

С недоумением и даже возмущением большинство присутствующих немецких офицеров слушали вступление казачьих офицеров. Лишь только полковники Вольф, Босс и Вагнер, (т. е. те, которые владели русским языком и которым была понятна вся ситуация) понимали горечь и обиду, высказанную казачьими офицерами. Опустив глаза, они молча слушали. Фон Панвиц, не перебивая речь казачьих офицеров, не проронив ни слова, выслушав всех, сдержанно и спокойно ответил, что он сделает все, что только будет возможным с его стороны. А сейчас просит казачьих офицеров отнестись, к сложившимся обстоятельствам сдержанно и терпеливо. Вероятно очень уж настойчивые хлопоты ген. фон Панвица привели к отмене отправки казачьей дивизии на Западный Вал. Однако, очевидно, в штабе главного немецкого командования шли большие споры и разговоры по этому вопросу, т, к. приказ об отмене, последовал только 20-го сентября. В котором указывалось, что 1-я Казачья дивизия предназначается для борьбы против коммунистических банд на Балканах.

В середине августа командиром дивизии была одобрена инициатива показать казакам, что из себя представляет немецкая кавалерия. С этой целью была предпринята экскурсия в Германию, в город Люнэбург, где стоял старый традиционный полк немецкой кавалерии. (В этом полку служба была наследственной — отцов сменяла сыны).

Двенадцать человек, отобранных только из нашего полка под-офицеров, во главе с офицером штаба полка сотником Шикулой (бывший командир нашей сотни) стали тщательно готовиться к этой поездке. Все отобранные под-офицеры, за исключением меня, попавшего в эту группу, были бывшее средние командиры Красной Армии чинами не ниже лейтенанта.

Наш новый командир сотни, сменивший сотника Шикулу, немецкий старший лейтенант, оказался очень хорошим человеком (к сожалению не помню его фамилию). Он очень заботился о казаках и полюбил их. Казалось, он больше всех был озабочен этими приготовлениями.

Для отобранных под-офицеров из нашей сотой было приказано выдать новое обмундирование. Он суетился, хлопотал и сам присутствовал при подгонке мундиров в портняжной мастерской. На следующей неделе, мы, — с иголочки одетые, сверкая эфесами выданных нам по этому случаю шашек (шашки были трофейные-советские), алыми донскими лампасами, с заломленными «чертом» донскими папахами, — утренним поездом отправились созерцать достоинства немецкой кавалерии. Экскурсию сопровождал адъютант ротмистра фон Ляра — лейтенант фон Дэр-Вензе.

Этот двадцатилетний немецкий офицер был прямой противоположностью ротмистру фон Ляру. Добродушный и любезный, исключительно симпатичный он с большим уважением и предупредительностью относился к нам и вообще ко всем казакам. Мы платили ему тем-же и наши беседы пересыпались веселыми шутками. Даже сотник Шикула, возненавидевший немцев после случая с ротмистром фон Ляром, стал сомневаться в том, что все немцы «сволочи», как он их окрестил и, улыбаясь лейтенанту фон Дэр-Вензе, охотно вел с ним разговор.

Вскоре мы пересекли границу Германии и на вторые сутки очутились в ее столице. Лейтенант фон Дэр-Вензе водил нас по городу, объяснил и разъяснял нам значение видимого нами и старался показать нам все достопримечательности Берлина.

Придерживая клинки шашек, позванивая шпорами, сопровождаемые бесчисленными любопытными взорами, мы с таким-же любопытством рассматривали видимую нами впервые Германию. В тот же вечер мы двинулись дальше. Кажется на вторые или третьи сутки, ночью, мы прибыли в Люнэбург. Нам была оказана очень приветливая встреча. Предоставили все удобстве какие только могли быть предоставлены, в военных казармах. На утро после завтрака в под-офицерской столовой мы с интересом рассматривали расположение полка. Лейтенант фон Дэр-Вензе без конца знакомил нас со множеством окруживших нас немецких под-офицеров и офицеров, рассматривавших нас с явным любопытством. Несколько дней подряд мы наблюдали все занятия. Надобно сказать, что чистота и порядок в казармах были идеальными. Вечером мы отправлялись в город и везде были с любопытством доброжелательно встречаемы. Вероятно немецкая пропаганда расписывала казаков, как друзей немцев, и они в силу своей врожденной дисциплинированности принимали нас как друзей, как бы исполняя приказ власти: «Бефель — ист бефель» — таков уж немецкий народ.

В одно из воскресений произошел такой замечательный случай. Гуляя по городу, мы забрели на его окраину, где находилась фабрика бисквитов. На улице возле фабрики множество русских девушек окружили нас и дивясь и радуясь, с любопытством стали на перебой забрасывать нас вопросами.

Обрадованные мы пожимали им руки и завели с ними дружеский разговор. Из разговора мы узнали, что они, так называемые, остовки. Бедно одетые, морально подавленные и невесело выглядевшие, но такие бесконечно нам родные и близкие, — русские девушки, с наболевшей в душе горечью и обидой стали вам рассказывать о том ужасном положении, в котором они оказались, привезенные на работу в Германию.

«Как собаки живем, да где там — хуже того, — говорила одна с искаженным от обиды и злости лицом, — Как заключенные какие-то! Смотрите, вот «Ост» на грудь нам нацепили, с этим «орденом» ни на поезд, ни в трамвай не сядешь, гонят нас всюду немцы, как собак бешеных».

«Проклятущие немцы нас за людей не считают» — вторили ей на перебой другие девушки.

«А где же вы живете?» — спросил я их.

«Да вот тут-же, в этой тюрьме», — отвечала одна из девушек, указывая глазами на второй этаж бисквитной фабрики.

«А, ну-ка, пойдемте посмотрим в каких «хоромах» вы тут живете» — неожиданно предложил урядник Сокол (Сокол — лейтенант артиллерист Красной армии).

«Что вы!.. Что вы!.. — запротестовали девушки в один голос. — Туда и близко не разрешается подходить посторонним, да нас потом живыми съедят, за то, что мы вас приведем».

«Не бойтесь, девчата. Мы пойдем первые, а вы потом подойдете, вроде как невзначай», — предложил урядник Бурьян. (Бурьян — лейтенант казачьей дивизии Красной армии).

Сговорившись с девушками мы смело двинулись к их «хоромам». Войдя в помещение, мы увидели других девушек. Они, увидев нас, застыли в недоумении от такого нежданного и негаданного явления, молчали и таращили на нас глаза.

«Здравствуйте, девчата!» — громко и дружно поздоровались мы.

«Здравствуйте». — тихо и нерешительно, озираясь по сторонам, ответили девушки.

В это время в комнату гурьбой ввалились девушки, с которыми мы познакомились на улице и принялись весело и шумно объяснять наше неожиданное появление.

В это время, откуда ни возмись, явилась начальница общежития — немка. Крайне удивленная, с недоумением и испугом она смотрела на нас, не зная за кого нас принимать — то ли за людей, которых немедленно нужно выгнать, то ли за начальство, которое нужно бояться.

Сбитая с толку нашей необыкновенной формой (которую ей, наверняка, никогда в жизни не приходилось видеть), видя, как уверенно и непринужденно мы себя держим, она все-таки приняла нас за какое-то неведомое ей начальство и любезно улыбаясь, сама принялась показывать нам все достопримечательности помещения — «тюрьмы», как назвали его девушки.

«Вот тут мастерская для девушек, есть швейные машины, они могут, при желании, сами себе шить», — открывая дверь в соседнюю комнату скороговоркой и с легким испугом и волнением, говорила она. (Надо сказать, что все комнаты были чисто к опрятно убраны).

Смекнув, что немка принимает нас за начальство, вроде за какую-то инспекцию, мы умышленно принялись разыгрывать роль таковой.