Аве, Цезарь - Анатолий Горло

- Займитесь им сами, Самос, извините за каламбур.

- Слушаюсь, мой Цезарь!

Самое направился к двери. Голос Цезаря остановил его:

- А Барсово ущелье... это далеко?

- По-моему, в Бальзамических горах, мой Цезарь.

- Это в Стране Оранжевых Озер?.. В стране, от которой ничего не осталось, кроме названия цвета?.. Любимого цвета Син-сина... Пусть ущельем займется Абабас, остальным ни слова.

- Слушаюсь, мой Цезарь. А что прикажете делать с Крусом?

- Вы полагаете, что он?..

- Не исключено, мой Цезарь.

- Жаль. Такие люди, как он, нам очень нужны, Самос. Ступайте.

Цезарь щелкнул тумблером интерфона:

- Касас, вы следите за нашим новичком?.. Убирать его только в самом крайнем случае, а вот чтобы он был податливее, небольшое родимое пятнышко на щеке ему наверняка не помешает, как вы думаете, Касас?

- Я понял вас, мой Цезарь, - скороговоркой ответил интерфон.

VI

Крус стоял на пороге рыбацкой хижины, растерянно озираясь. Вокруг простиралось застывшее море пустыни. На ближайшем бархане виднелись силуэты двух вертолетов.

Походкой лунатика, которая органично вписывалась в безжизненный лунный пейзаж, Крус направился к зертолетам. Один из них стремительно поднялся в воздух и тут же растаял в ночи.

Крус подошел ко второй машине. Постоял в нерешигельности, словно ожидая команды, затем забрался в кабину. Он опустился в сиденье для пилота, осмотрелся, обратил внимание на оптический прицел над рулевым управлением, приник к нему и увидел гребень бархана. Затем нащупал гашетку и, немного поколебавшись, нажал ее . Не услышав выстрела, нажал еще раз, глянул в глазок прицела и обомлел: гребень бархана был срезан, словно бритвой, а по склону вниз лениво ползла лавина расплавленного песка!..

Крус откинулся на сиденье и вытер вспотевший лоб. Затем усмехнулся, сравнив убойную силу своего старенького шестизарядного "сервуса" с только что испытанным оружием, и включил двигатель.

Вертолет легко оторвался от земли и по спирали стал быстро набирать высоту. Крус не принял еще окончательного решения, даже не заглянул в черный пенал: сначала он хотел увидеть Изабелл, которая, если с ней все в порядке, наверное, уже ждет его у дверей виллы...

Так оно и было. Едва он приземлился и заглушил мотор, как из темноты вынырнула собачонка я с радостным лаем бросилась к вертолету.

- Только без нежностей! - с напускной строгостью сказал Крус, вытирая облизанную щеку, хотя в душе радовался встрече не меньше Изабелл.

Они вошли в виллу. Крус зажег свет, внимательно огляделся и не заметил ничего подозрительного. Он достал из бара бутылку с ионом, налил Изабелл и себе, залпом выпил. Затем опустился в кресло-качалку и, преодолев внутреннее сопротивление, включил пглсвизор. На экране возникло возбужденное лицо Касаса:

- ... стящая победа! Да, дамы и господа, мы были свидетелями драматической схватки двух титанов - супердетектива Круса и суперубийцы Зольдатта! Победил наш гураррский титан! Оператор Зольдатт оказался андулийским агентом, засланным к нам, чтобы истребить цвет гураррской нации. Прибегая к шантажу и угрозам, он сколотил группу "АВЦ" во главе с подставным лицом, рекламным актером Цезарем Грисом. Опытный диверсант, Зольдатт сумел войти в доверие даже к такому проницательному человеку, как режиссер Син-син, который, узнав страшную правду о своем операторе, получил тяжелую психическую травму. Дамы и господа, мы еще раз покажем вам эти знаменательные кадры: супердетектив Крус навещает больного Син-сина...

Крус увидел себя стоящим у изголовья режиссера.

- Поздравляю вас, - говорил Син-син, - вы блестяще завершили свой крестовый поход!

Крус схватил кресло-качалку и обрушил его на экран. Раздался взрыв, осколки стекла впились ему в лицо, кровь заливала глаза, но он все крушил и крушил телевизор, пока от аппарата не остались одни обломки.

Шатаясь, Крус добрался до ванной и долго держал голову под душем. Затем выпрямился и уставился в зеркало.

Оттуда на него таращилось чужое окровавленное лицо, на левой щеке которого можно было различить геральдический щит с вензелем "АВЦ". И лишь присутствие Изабелл, жалобно скулившей у его ног, вынуждало Круса верить, что это его лицо...

- Идем, Изабелл, - сказал он, - наш поход еще не закончен.

Крус запер дверь виллы и в сопровождении перепуганной собачонки решительно двинулся к вертолету.

VII

С кошачьей ловкостью, удивительной для его солидной комплекции, Син-син вскарабкался по водосточной трубе на второй этаж телестудии, перемахнул через перила балкона и проскользнул в открытую форточку.

Н полной темноте, действуя на ощупь, он опустил двойные шторы, стараясь не греметь ключами, запер все двери и только тогда зажег свет.

Син-син находился в съемочном павильоне, который, судя по толстому слою осевшей повсюду пыли, давно уже не использовался по назначению, превратившись в склад для всякого хлама.

Режиссер порылся в груде одежды и извлек оттуда черный вечерний фрак. Он сбросил халат, ночной колпак и переоделся. Затем проверил исправность телекамеры, остальной аппаратуры, нашел среди рухляди бутафорский электростул и поставил его перед объективом. Из кармана халата вынул сценарий, уселся на электростул, поискал нужную позу, стараясь выглядеть как можно более непринужденно. Подошел к камере, проверил, все ли в порядке и, скомандовав громким шепотом: "Внимание! Приготовились! Мотор!", одним прыжком снова очутился на стуле. Открыв сценарий на последней странице, Син-син обратился к воображаемым телезрителям:

- Дамы и господа, я недаром назвал свой фильм "Девятым валом". Это вершина, но и конец искусства, дальше некуда, дальше - зияющая бездна!..

Закончив монолог, он сорвался со стула и выключил телекамеру. Затем подбежал к режиссерскому пульту и после ряда манипуляций нажал кнопку воспроизведения видеозаписи. Вспыхнул контрольный экран, и режиссер увидел себя сидящего на стуле и отдающего команду: "Внимание! Приготовились! Мотор!"

Син-син недоуменно посмотрел по сторонам: он готов был поклясться, что эти команды отдавал до начала съемки при выключенном моторе! "Вероятно, я действительно нездоров", подумал режиссер и стер эти кадры. Теперь "Монолог на электростуле" начинался как надо. Син-син слушал его, сверял со сценарием, и по его щекам текли слезы. Трудно сказать, были ли это слезы радости от исполненного долга, слезы от ощущения непоправимой беды, или это были соленые брызги от поднятого им девятого вала? В любом случае это не были глицериновые слезы, так надоевшие гураррским телезрителям...

- Я сказал и спас свою душу, - глядя на потухший экран, прошептал Син-син.