«Дней минувших анекдоты...» - Иван Алиханов

Когда более половины гигантского арбуза было съедено, неожиданно появился Александр Яковлевич. Естественно, он был встречен с энтузиазмом. Было так много вкуснятины, и он, прирожденный дегустатор, мог оценить ее лучше всех нас. Однако эта жанровая сцена с арбузами, вином, грузинским хлебом и радостными, жующими лицами его страшно рассердила. Он не знал, что приехал Вахтанг, и привез с собой очень много еды. Монолог отчима начался сразу же с «крешендо»: «Вы, сволочи, мать вашу… Кто вам разрешил все это жрать? Если вы голодны, приезжайте в Заречье, ешьте, пейте… Зачем вы разрезали этот арбуз?» и т. д.

Конечно же, он сразу понял всю комичность своих претензий, доел с нами арбуз, а остальную грузинскую снедь велел отнести в свой служебный «Кадиллак» и увез в Кремль…

Сталин до революции жил на Вологодчине, в Петербурге, в Нарымской и Туруханской ссылках, и там он привык есть русскую пищу — кислые щи, уху, пельмени, отварное мясо. Никто из близких Сталину людей в эти годы не припоминает, чтобы он хоть раз проявил ностальгию по родной грузинской пище. Русский рацион был у Сталина одной из обретенных черт русского политического деятеля. После прихода к власти Сталин питался скудно — в 20-е годы в кремлевской, а потом в псковской столовой. После смерти Аллилуевой Сталин перешел частично на домашнюю пищу — ему готовила кухарка — полуграмотная русская женщина.

По свидетельству Барбюса, побывавшего у Сталина в гостях и разделившего с ним несколько трапез: «Такой квартирой и таким меню в капиталистической стране не удовлетворился бы и средний служащий».

И вот однажды, как рассказала нам мама, во время позднего, как обычно, обеда Саша спросил у Сосо, не хочется ли ему иной раз отведать грузинских яств. Не наскучила ему пресная еда? На что Сталин предложил ему заняться этим вопросом лично: «Корми меня», — сказал он. С этого времени у Александра Яковлевича появилась новая — и главная! — забота, он стал организовывать питание вождя.

Первым делом Александр Яковлевич и мама поехали в Тбилиси, и оттуда в двух вагонах было привезено много всякой всячины: несколько бочек различного вина, «тонэ» для выпечки грузинского хлеба, молодые курдючные барашки, индейки и прочее. Вместе с ними приехали два человека — бывший служащий винного склада Грикул и молодой парень Павле.

За коттеджем в Заречье был выкопан котлован, в котором был оборудован винный склад — там воцарился Грикул. Недалеко был сооружен вольер для индеек, шефство над ними взяла моя мама.

Александр Яковлевич предпочитал заводским винам домашние, крестьянские. Он считал, что процесс придания вину товарного вида портит вкусовые качества напитка. Заливается желатин, чтобы уловить взвеси, для блеска вино обрабатывается купоросом — и теряет естественный аромат и вкус. Поэтому Сталину из Заречья поставлялось крестьянское вино, преимущественно белое «Атени», обладающее непередаваемым ароматом, черные «Киндзмараули» — «недоброд», то есть не полностью перебродившее и поэтому несколько сладкое, и полусладкое «Хванчкара». Впрочем, у Грикула выбор вин был на любой вкус. Перед отправкой каждая бутылка закупоривалась и просматривалась на свет, чтобы не дай бог…

Павле же время от времени свежевал молодого барашка или резалась индюшка, которую за несколько дней до того начинали принудительно кормить катышами из кукурузной муки, замешанными на воде. Все эти продукты Павле на пикапе вез из Заречья в Кремль.

Несколько позже, в году, наверное, 1937, Сталину была предписана диета, главной составляющей которой была индюшачья печень. Индюшачье стадо стало катастрофически уменьшаться. Отчим колесил на своем «Кадиллаке» по Московской области в поисках этих птиц (фото 55). Сохранилась фотография, где мама стоит на ступенях дома в Заречье и рядом тот самый «Кадиллак». Машина отчима пропахла гадким запахом индюшачьего помета. В это время я уже учился в институте физкультуры и знал из курса физиологии, что излишки сахара депонируются у человека в печени, и порекомендовал маме замешивать в кукурузные катыши стакан сахара. Размеры индюшачьей печени возросли в три раза. Домашняя дегустация показала, что печень стала очень вкусной. Я в шутку предложил Александру Яковлевичу представить меня за эту подсказку к Сталинской премии. Александр Яковлевич меня похвалил, но такого рода шутки не принимал на дух.

В Тбилиси мама ликвидировала почти все оставшееся от семьи имущество, продала квартиру и за все, про все выручила две тысячи рублей. Нам с братом досталось по пятьсот рублей, на которые я впоследствии сшил военный костюм с брюками навыпуск, вошедшие тогда в моду. Таким образом, все огромное состояние моего деда, как в известной детской сказке, превратилось в «пшик».

Тем временем заботы и старания Александра Яковлевича пришлись Сталину по душе. Об этом свидетельствовали появившиеся в доме толедские клинки, бронзовые фруктовые вазы, огромный, размером с полметра в сложенном виде, перочинный нож и другие предметы, попадавшие к Сталину в качестве подарков из Испании, где наши «добровольцы» участвовали в войне с Франко.

В октябре лучшим студентам нашего института физкультуры предложили перейти на вновь организованный военный факультет. Быть военным в ту пору считалось очень престижным. Факультет этот приравнивался к военной академии, вместо 117 рублей моей повышенной стипендии там платили 450 рублей, а также выдавалось офицерское обмундирование.

Было принято сто человек, из которых предстояло подготовить общевойсковых физруков, в их числе оказался и я. Жили мы на третьем этаже во флигеле института, в общежитии-казарме. С нами учился Логофет — отец будущего футболиста (фото 56).

Начинался 1937 год, и, конечно, тогда никто на нас не мог подозревать, какая великая трагедия будет связана с этим годом. Арест директора института комбрига Фрумкина и других преподавателей нас мало беспокоил… Но тут меня вызвал комиссар и спросил, почему я скрыл, что мой отец был владельцем трехэтажного дома. На что я возразил, что в анкете мною указано количество комнат в этом доме, а именно — цифра 50 (как-то в детстве отец мне поручил приклеить к каждой комнате номера, которые он сам наготовил, причем в это число входили бывшие конюшни и сараи, где ютились беженцы-армяне), что более точно определяет размеры дома. Несмотря на это, меня перевели на общий факультет, однако через пару недель восстановили, и я опять оказался в числе слушателей военного факультета.

Месяца через три к нашей сотне прибавилось еще пятьдесят человек — авиационное отделение (для подготовки физруков в авиационные части). В числе их оказался и Бичико, которому не давались точные науки в строительной академии. По характеру Бичико был гуманитарий, обожал героическую романтику, зачитывался Сенкевичем, Вальтером Скоттом, Шервудом, Джеком Лондоном.