Пуля, Заговорённая... - Андрей Канев

Выяснив источник беспокойства, Павелецкий, однако так и не успокоился. Может, что с Любашей стряслось. С его любимой женушкой, пока он был на Кавказе, игрался в аты-баты, беда приключилась?

Он вспомнил последний разговор по телефону, прошептал:

— Да нет, вроде бы, все в полном ажуре…

Ждет, любит и прочее. А что еще положено делать жене боевого офицера, когда он в командировке в зоне вооруженного конфликта выполняет свой долг по восстановлению конституционного порядка на территории страны, за что ему, между прочим, зарплату платят.

Через полчаса, расквитавшись с делами, Павелецкий уже летел к своему дому на встречавшей его служебной «Волге». До Нефтегорска, где Сергей Иванович был начальником ОВД, водитель гнал с сумасшедшей скоростью, заодно рассказывая шефу все последние кулуарные новости родного подразделения.

Через два с половиной часа одним махом влетев в подъезде на третий этаж, он отомкнул дверь своим ключом. В квартире пахло родным теплом и уютом. Как же он все-таки истосковался по дражайшей половине. Оставив рюкзак в прихожей, Сергей заглянул в спальню. Был седьмой час, и Любаша еще спала. Она лежала на левом боку, а правая нога выпросталась из-под одеяла. Увидев эту голую, красивую ногу, Павелецкий чуть не задохнулся от нахлынувшего на него чувства восхищения и желания. Словно в детстве накрыла его с головой волна от катера «водомётки» и страшно, и восторгу нет предела…

Он стал лихорадочно стаскивать с себя грязное, пропитанное известняковой пылью камуфлированное хламье. Потом замер на минуту:

— Милая моя, солнышко мое…— шепот хриплый и прерывистый.

И как был, терпко пахнущий окопом, так и нырнул к ней под одеяло — в тепло и уют домашнего очага.

Очнулся ото сна Сергей Павелецкий уже ближе к полудню. Жена была на работе. Он смутно помнил, как она уходила. Счастливо улыбаясь, много ли мужику, в принципе, надо — прокрутил в голове сладкие минуты встречи с полусонной Любашей. Ее отчаянные вопли, пока она не поняла, что это не кто-то другой, а ее собственный муж, вернулся с войны.

По радио передавали песню:

«…дорога, дорога,осталось немного,мы скоро вернемся домой…»

Быстро вскочил с постели и, потянувшись, лениво направился в душ, смывать с себя всю ненужную дома вонь пота и крови. Затем с удовольствием заглотил найденные на кухне «домашние коврижки», накатив под них на грудь стакан привезенного с собой дербентского коньяка. Песня о дороге продолжала сотрясать воздух вокруг него.

Еще одна горячая волна нахлынула на Павелецкого. Он поежился и вспомнил свои страхи-переполохи, сумасшедшую стрельбу в городских развалинах, то, как брали караван, переговоры с местными… Он еще выпил полстакана и вдруг заметил подоткнутую под телевизор на холодильнике голубенькую тетрадку. Некоторое время Сергей сидел и тупо смотрел на нее. Хотя выпитое неизбежно согрело изнутри, на душе все одно было как-то неспокойно.

Павелецкий протянул руку, раскрыл тетрадку где-то посредине и стал читать слова, написанные Любашиным ровным почерком…

«О, Господи, нахлынуло на меня, как малолетняя дура, сижу и пишу дневник. А как жить по-другому? Кому еще расскажешь. Полгода мужа не видеть — это, милая моя, срок…

Вот вчера, например, приснилась большая белая крыса. Большая хитрая белая крыса. Крысы — это почти единственное, чего я панически боюсь, то есть, боюсь так, что перестаю соображать, что я делаю и говорю. Так вот, эта большая толсто-гладкая белая ухоженная крыса с наглыми глазами непонятного цвета — то черными, то красными, то зелено-голубыми, то прозрачными и длинным нежно-розовым хвостом вилась вокруг меня полночи, она снилась мне непрерывно, в разных сюжетах, размерах и возрастах. Похоже, у нее была основная цель — укусить меня в руку, точнее, в то место, где у некоторых бывают оспины от прививки. Это очень нежное место, наверно, было бы ужасно больно, если бы она все-таки вцепилась в меня.

Фрейд, которого я недавно читала, уверяет, что сны — это зашифрованные тайные мысли и желания, и что непременно надо их расшифровать, а то хуже будет. Ну, хорошо. Крыса. Ассоциация какая? Деревянный дачный домик, который мы снимали, когда поженились. Мебели почти не было. На полу лежал матрас, а под полом ходили крысы. Не всегда, но ходили. Иногда они дрались и очень громко при этом пищали, почти визжали, иногда принимались грызть в том месте, где на полу стояла провизия.

Когда приходили крысы, у меня ноги холодели от ужаса. Мне казалось, что еще секунда — и они прорвутся через какую-нибудь щель и понесутся по полу, а я лежу на матрасе и мне даже вскочить некуда — стола нет, а на табуретку и им впрыгнуть нетрудно.

Я проклинала их, я проклинала мужа, который не в состоянии был защитить меня от этого кошмара. Более того, он не понимал меня. Он думал, что я фиглярствую. Он бросал тапок в то место, где они скреблись. Иногда это помогало, они уходили, чтобы вернуться через час.

Мы не могли купить мебели, потому что расплачивались с долгами. Долги были свадебные. У других после свадьбы деньги есть, те, которые подарили, а у нас — долги. Мои родители решили просто:

— Мы тебе денег дарить не будем,— это папа.

А мама добавила:

— Лучше, мы тебя оденем с ног до головы и хорошую свадьбу справим…

Одеть им меня не удалось, но приодели, конечно. И свадьбу справили. Было весело. Только Серёга быстро напился…

Ну а у мужа-то отца нет, одна мать. Да и ту сыночек уж давно высосал. А гонору-то вагон. Ну, он и давай занимать и в свадьбу вкладывать. Друзей-ментов наприглашал… Потом, у него не то что костюмов — трусов-носков не было. Одни сушит, другие носит. Короче, он решил, что для семьи полезно будет, если он тоже приоденется. Снова занял.

Все мои родственники дарили вещи — видно, мать надоумила, молодые, мол, на ветер деньги-то пустят. У него из родственников — мать да тетка, вот и все. Мать немного еще до свадьбы дала, а тетка двести рублей подарила. Друзья его… Они в наглую, без подарков явились. Нет, я ничего не прошу, но свадьба-то отгремела, отплясала, а на третий день выяснилось, я-то, наивная, и думать не думала, что Сергей всем своим друзьям понемногу, но должен.

Как отдавать-то? У него зарплата ерундовая, у меня тоже — бюджетники оба. Мои родители все, что могли, на меня уже потратили. У его матери пенсия — птичка-невеличка… Я чуть не плачу, а он то смеется, то злится. Подумаешь, говорит, это что, деньги, что ли? Деньги — не деньги, а год отдавали.

Серёгина мать теленка сдаст, деньги пришлет — отдаем. Мои подкинут — свои добавим и несем из дома. Потому и был дом — не дом. Матрасы да коробки, да две старых табуретки. Не в коробках, конечно, дело. Обидно страшно. Да за те деньги гарнитур купить можно было…

Когда крысы приходили, я все время это вспоминала. И с чего это я вдруг за свадьбу, ведь считай пятнадцать лет уже прошло, а всё равно простить не могу…»

К двум часам дня за окном начало темнеть. О чем-то бормотало радио. На стене громко тикали часы домиком. Сергею все труднее становилось разбирать написанное.

Он распрямил спину:

— Чего ей теперь-то не хватает? И деньги все домой несу, и получаю сейчас прилично, и квартиру от МВД дали… Полковника получил… Живи, да радуйся, дура…

Он, начальник Нефтегорского ОВД, плохой мужик, что ли? Чего бабе не хватает?

— Пока ещё начальник…— кольнул в сердце предательский шепоток министерского кадровика.

Павелецкий встал, отложив ненавистную тетрадь. Включил на кухне свет и, присев на табурет, снова стал угрюмо шевелить губами, вчитываясь в написанные Любашиной рукой строки.

«Ну, это я отвлеклась. Это все с крысами связано. Но почему эта белая была? Опять, что ли, с Серёгой связано? Серёжка у меня белый, блондинистый, красивый. Я его, когда на дискотеку пришла — чуть вошла — сразу увидела. Он среди остальных мужиков как белая среди серых крыс стоял. Он сейчас, правда, толстый стал. Ага, и крыса толстая была, ухоженная… Точно — Серёжка! Выходила-выхолила я его, вынежила…

Дуры мы бабы. Вместо того чтобы себя любить-тешить, мужиков тешим, себя — по боку. А потом в крик-плач:

— Изменил…

Или вообще ушел.

Да так нам и надо. Иной раз смотришь — был сморчок занюханный, а женился — стал ходить обстиранный, кормленный, удовлетворенный. Приодели его, обласкали. Волосы, глядишь, у него распушились, плечи расправились, взор затвердел — и тут же бабы одинокие, да и не очень одинокие, стали липнуть… И увели.

А женщину вы хоть одну видели, которая бы после замужества расцвела? И не увидите. Сумки-сетки, кастрюли-сковородки, полы-ковры, носки-рубашки, пеленки-распашонки, соски-коляски, а у меня и этого за пятнадцать лет так и не случилось…

Но всё равно, руки красные, лицо землистое, волосы жидкие, рот нервный. И уведут, уведут мужа-то…