Это всё ты - Елена Тодорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я на автомате подчиняюсь. На автомате приоткрываю рот. На автомате отвечаю. На автомате начинаю счет.
Но внутри меня… Проносится буря. Столь свирепая, что я невольно выдаю испуганный и сдавленный стон.
Я бы хотела сказать, что это возбуждение, очаги которого во мне, к моему бесконечному стыду, вскрыл другой парень. Но нет… Это не страсть. Это мучительный протест.
Желудок скручивает и подбрасывает к горлу, где уже безумствует сердце. Боль подтягивает тошноту, которая заставляет меня впервые в жизни оттолкнуть Свята раньше, чем мысленный счет добирается до десятки.
Задыхаясь, хватаю губами воздух. А в глазах уже темнеет. Как ни пытаюсь справиться со своими странными реакциями, сердце загибается в тех немыслимых сокращениях, которым его подвергли сумасшедшие колебания в моей неустойчивой нервной системе.
– Разволновалась? – шелестит Святик. Сглаживает неловкую сцену смехом. – Больше, чем в первый раз.
Я киваю только потому, что слишком ошарашена эмоциями. Смотрю на него со страхом… Но нет, мне приятно видеть его лицо.
Я счастлива! Я очень скучала! Я хочу его обнимать!
Как только становится легче дышать, встаю на носочки и обвиваю руками шею Святика. Прикрываю глаза. Расслабляюсь в окутывающем меня коконе безопасности.
– Сейчас трудно поверить, что я без тебя шесть недель продержалась, – бормочу с улыбкой.
– Значит, все-таки не хватало?
В его голосе слышны переживания, словно сомневается в положительном ответе. Я и правда на мгновение задумываюсь. Ведь в последнее время столько всего происходило. Дни были очень насыщенные.
– Сильно.
Все в нем мне знакомо. Все близко. Все необходимо.
Разве не так?
Просто этот поцелуй… Почему-то вызвал странные ощущения.
Будто делаю что-то неправильное. Будто нельзя нам. Будто я не хочу.
– А я… Честно признаться, волновался, – шепчет Свят, потираясь носом о мою щеку. Заглядывая в глаза, столько любви выдает, что мне вдруг вновь неуютно становится. – Показалось, что ты отдалилась. Подолгу пропадала, скупо отвечала, первой и вовсе редко писала... Ангел, – выдыхая, громко сглатывает. – Я ночами не спал. Думал о тебе, малышка моя. С ума сходил! Я, черт возьми, даже похудел! Мысли дурацкие лезли в башку: что разлюбила, что забывать стала, что больше тебе не нужен… Прикинь? Трешак полный. Прости за эту манеру речи. Но я так ждал момента, чтобы увидеть тебя, что сейчас я будто пьян. Из меня прет такая энергия, что я даже соображаю туго! Чувствуешь? Трясет всего! Я так скучал, Ангел… Так скучал!
Эта пылкая речь вгоняет меня в ступор. Единственным выходом из которого становится очевидное намерение Свята меня снова поцеловать.
Я напрягаюсь, понимая, что должна выдержать в этот раз. Но, хвала Всевышнему, дверь открывается, и в квартиру входят дедушка с бабушкой. Мы моментально отстраняемся и, не сговариваясь, вытягиваемся у стены.
– Доброе утро, – приветствует их покрасневший Усманов.
Бабушка отвечает, с улыбкой поглаживая Свята по щеке. Дедушка же, как и всегда, окидывает прохладным взглядом, а потом и вовсе отворачивается.
– Какое утро, молодой человек? – ворчит, доставая из комода тапки. – После двенадцати начинается день.
– Уже двенадцать? – переспрашивает Усманов ровным тоном.
Дед смотрит на циферблат наручных часов и важно рапортует:
– Пять минут после.
– В таком случае приношу извинения за свою оплошность, Иван Дмитриевич. Добрый день! – чеканит Святик все так же выдержанно, с неизменной вежливостью.
Хоть и видно, что ему неприятно, когда дедушка школит его, забывая о том, что гимназия не только для нас, но и для него – прошлое. В этом году он вышел на пенсию. Довел наш класс и на том распрощался.
Дед не отвечает. Даже не смотрит на нас. Шагнув в тапки, с гордо поднятой головой марширует на кухню.
Не пойму, за что, но он вроде как недолюбливает Усманова. Мне не раз бывало обидно. И сейчас очень неприятно.
Бабушка сглаживает неловкость извиняющейся улыбкой. Вот она точно от Свята в восторге! Еще до того, как мы начали встречаться, говорила, какой замечательный у меня друг. И на своих уроках всегда откровенно перегибала с похвалой для Усманова. А если он что-то не успевал, так только журила с улыбкой и по-матерински прощала, не скрывая перед классом того, кто для нее является любимчиком.
За столом Свят, как обычно, в центре внимания. С таким обаянием рассказывает о курьезах, которые успели приключиться с ними за неполные два месяца учебы в летном, что заслушиваются все присутствующие. Все, кроме дедушки. Тот откровенно игнорирует поднятые темы и лишь периодически, как будто раздраженно, причмокивает.
Я же… Пребываю в странном раздрае.
То и дело отключаюсь от общего разговора, потому как в моей голове до сих пор шумно. Надеялась, что это хотя бы на время приезда Усманова пройдет.
Но по правде…
Я слышу голос Яна, когда Свят рассказывает о своих друзьях, называя кого-то из них «бро». Я вижу лицо Нечаева, когда мама просит передать перец. Я вспоминаю, как прижималась к нему на мотоцикле позавчера, когда бабушка ставит передо мной парующий чай. Я думаю о мурашках, с которыми сжилась за эти шесть недель, и которые сегодня куда-то запропастились, когда Святик нежно поглаживает мою руку. Я спрашиваю себя, что случилось с бабочками в животе, когда он опускает ладонь мне на колено. Я ломаю голову, почему мне утром показалось, что новая зубная паста пахнет Яном. Я смущаюсь до того самого трепета, когда Агния отправляет в рот чупа-чупс. Я воскрешаю волнение, которое испытала в том закутке для неудачников, пока Ян просто курил рядом, когда смотрю на пожелтевший лист алоказии. Я изумляюсь тем свободе и азарту, с какими обычно ношусь с Нечаевым по полю, когда вяло жую бабушкин мясной пирог. Я скучаю по тому оголтелому восторгу, который бомбит во мне на аттракционах кожа к коже с Яном, когда обещаю маме погладить завтра утром шторы. Я спохватываюсь и резко прижимаю пальцы к тому месту на шее, где давно сошел засос безбашенного Нечаева, когда дедушка замечает, что у меня расстегнулась сережка, а Свят вызывается помочь ее закрыть. Я вспыхиваю адским пламенем, едва на меня обрушивается кадр, где мои
