Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

Она лежала рядом с телом дочери, обнимая его, и тихо напевала колыбельную. Ей все казалось, что Марья маленькая, еще грудная — Степан родился первым из двойни, и был спокойным, а Марья, меньше, но прожорливей брата, требовала молока даже тогда, когда Степа, наевшись, уже спокойно лежал в колыбели.

Она полусидела в кровати, кормя Марью, и потихоньку засыпала, вдыхая сладкий запах дитяти. Марья выпускала грудь и начинала обиженно хныкать. Михайло тогда брал дочку на руки, и носил ее по горнице, чтобы Прасковья могла поспать хоть несколько мгновений.

Теперь ее синеглазая девочка уснула навсегда. Прасковья нежно заправила черный локон мертвой дочери за ухо, и продолжила петь.

Кто-то грубо встряхнул ее за плечо.

— Давай, поднимайся, боярыня, сейчас с мужем повидаешься, — сказал Басманов.

«Соскучилась по нему, небось?»

— А как же девочка моя? — тихо спросила Воронцова. «Она же маленькая совсем, как я ее оставлю?»

— Ты вот что, — окольничий с размаха дал женщине пощечину — голова ее мотнулась ровно как у куклы. «Ты мне тут не притворяйся, не юродствуй! Ишь, какая, нашлась, сейчас быстро расскажешь, куда сынок твой с Рождественки делся!»

— Так сынок мой Степа — он же ровесник Марье, тоже ребенок еще, — взглянула Прасковья на Басманова — в свете свечи глаза ее казались не лазоревыми, а черными, будто ночь. «А другого сынка, нет у меня».

— Все, хватит, — Басманов за руку вытащил упирающуюся женщину из подвала. «Сейчас ты у меня по-другому заговоришь».

— Алексей Данилович, — остановил его стрелец, что стоял на страже. «А с покойницей-то что делать? — он кивнул вглубь подвала.

— Что делать, что делать, — раздраженно сказал Басманов. «Свезите вона на кладбище ближайшее и выбросьте там, пущай Христа ради похоронят в общей могиле».

Когда жену ввели в палаты, Михайло не узнал ее — ровно скинула Прасковья двадцать лет и стала той же юной девушкой, кою он увидел когда-то в крестовой горнице у ее родителей.

Она вошла тогда и стала у притолоки, низко опустив голову с туго заплетенными косами —.

«Будто кобылка с норовом — подумал тогда семнадцатилетний Воронцов. А потом Прасковья вскинула на него глаза, и он отпрянул — лился из ее очей нездешний, лазоревый свет, и будто все вокруг купалось в его сиянии.

И сейчас жена так же смотрела на него — не было между ними ничего и никого.

— Милый, — сказала она одним шевелением губ. «Михайло, милый мой…». Воронцов от стыда склонил голову — руки у него были связаны за спиной, и он даже не мог прикоснуться к жене, которую Басманов крепко держал за плечо.

— Оставь ее, — хмуро сказал Михайло окольничему. «Баба же, ничего она не знает».

— Так ежели ты знаешь, боярин, то и скажи, — пропел Басманов сладким голосом. «А то, не дай Бог, с женой твоей, что нехорошее случится, так ты и виноват будешь. Но что-то мне кажется, Михайло Степанович, что ведомо боярыне, куда сынок-то ваш делся. А ты не молчи! — встряхнул он Прасковью.

— Дак не о чем говорить-то мне, — тихо ответила Воронцова. «Нет у меня другого сыночка, окромя Степы, говорила я тебе».

Михайло взглянул на жену и с ужасом понял, что не знает — искренни ли ее слова. Взгляд Прасковьи был затуманен, на губах была ускользающая, — будто и нет ее, — улыбка.

— Ну, смотри, боярыня, — Басманов толкнул ее к столу, — сама ж потом пожалеешь. Не доводи меня до греха-то, расскажи все, откройся, и муж твой страдать не будет».

Прасковья медленно запела:

«Ночка темная, не спится, Наша Марьюшка боится.

Ты, собачка, не лай, Ты мне Марью не пугай!».

Она прервалась, и посмотрел на Басманова блуждающими глазами, сказала: «Холодно Марьюшке отпусти меня, согрею я доченьку свою».

Окольничий кивнул стрельцам и те, развязав Михайле руки, усадили его напротив Прасковьи.

— Ты, — наклонился к ней Басманов, «как мужу твоему зачнут раскаленными клещами ногти рвать, ты в глаза-то ему смотри. Может, и жалко тебе его станет».

Дверь подвала отворилась, и через порог шагнул царь.

— Уберите тут все, — поморщился Иван Васильевич, указывая на кровь, медленно стекавшую со стола. «И воды ведро принесите, надо мне, чтобы он в памяти был».

Царь встряхнул Прасковью за плечи. Та посмотрела на него мутными глазами.

— Ну что, допелась? — сказал Иван. «На твоих глазах муж твой страдания принимал, а ты молчала, стерва? Ну, так сейчас ты у меня за это поплатишься».

Михайло, пришедший в сознание, медленно поднял голову. «Не знает она ничего, не видишь, что ли? — едва слышно сказал он. «Ты убей нас лучше сразу, зачем тебе слезы наши?»

— Затем, что ты, боярин, не понял еще, что такое боль, — подошел к нему царь. «Что тебя пытали — так ты мужчина, знал я, что ты выдержишь, и не скажешь ничего, а как на твоих глазах за твою жену примутся — уж, не сможешь ты молчать. Так, Алексей Данилович?»

— Истинно так, государь, — поддакнул Басманов. «Бабы да детки — их завсегда жальче».

— Разве ж ты сможешь смотреть на то, как страдает жена твоя венчанная, а, Михайло Степанович? — спросил царь. «Она ж тебе Богом дадена, чтоб защищал ты ее и оберегал, а ты ее на муки обрекаешь».

— Да ежели вы… — начал подниматься Михайло, но стрельцы навалились ему на плечи.

— Да ты что! — ахнул Басманов. «Да как ты мог подумать такое, боярин! Мы ж христиане, как можно жену, венчанную хоша пальцем тронуть!»

— Нет, — окольничий улыбнулся, — нам того не надобно, ты нам и так все расскажешь, как Прасковья твоя под кнутом окажется».

— Будешь говорить? — наклонился царь к Прасковье и вдруг отшатнулся — та плюнула ему в лицо.

— Алексей Данилович, — сказал Иван, — медленно, спокойно, — очаг сюда подвинь и клещи на нем нагрей. Пусть держат ее двое, али трое, а то она вырываться будет. И воды еще принеси, холодной, со двора.

— Государь, она ж после этого и вовсе ничего говорить не сможет… — попытался возразить окольничий.

— А и не надо, — ответил царь, переворачивая клещи на огне. «Зато как на плаху пойдет — так молча».

Он крепко взял Прасковью одной рукой за горло, близко поднеся к ее лицу раскаленное железо.

Михайло увидел, как расширяются глаза его жены. Иван одним быстрым, неуловимым движением сомкнул клещи, изо рта Прасковьи хлынул поток крови и раздался крик — жалкий, жалобный, тут же угасший.

Царь с отвращением разнял клещи и наступил ногой на отрезанный язык женщины.

— Да ты не лей, — приказал он Басманову, «ты голову ей в ведро окуни. Хочу я, чтобы она это видела».

Женщина, мыча от боли, билась на полу, ровно рыба, раскрыв рот, ища глотнуть воздуха.

— Подними ее и тащи сюда, — сказал царь окольничему. «На колени поставь».

— Смотри, смотри, — сказал он женщине. «Смотри, как я мужа твоего сейчас холостить буду.

Видела ж ты, как с конями это делают, тако же и с людьми.

Был у тебя муж, а на кол я его мерином посажу. Обещал же я все семя ваше истребить — так вот с него и начну».

— Разденьте его, — приказал Иван, кивая на Воронцова. «Не хочешь, еще раз-то, а? — издевательски спросил он у Михайлы. «А мы посмотрим».

Воронцов сжал зубы и поглядел на залитое кровью лицо жены.

— Прощай, — сказал он и закрыл глаза.

Степана привели к Басманову глубокой ночью, когда крики, доносившиеся из подвала, утихли, и покой опустился на Москву.

Окольничий сидел при свече, и Степе показалось, что обычно спокойное его лицо изменилось — дергался уголок рта, залегли тени под глазами, чуть подрагивали пальцы, стуча по столу.

— Ну что, — Басманов вздохнул, «Матвея-то Семеновича готов увидеть, Степа? Или ты и так все расскажешь?»

— Сказал царю, говорю и тебе, — независимо ответил Степан, — слова единого вы от меня не добьетесь, хоша что делайте».

Окольничий похрустел костяшками пальцев и крикнул, приоткрыв дверь:

— Давайте его сюда!

Башкин не мог стоять — стрельцы поддерживали его с двух сторон, ноги его бессильно волочились по полу.

— Что, Степа, испугался? — улыбнулся окольничий. «Ты не смотри, что ты парень молодой и здоровый — как в тиски руку зажмут, так, то же самое будет — он показал Воронцову на посиневшие, вспухшие, повисшие бессильно пальцы Башкина. Тот внезапно поднял голову и посмотрел заплывшими от побоев глазами на юношу.

— Узнаешь, Матвей Семенович? — спросил его окольничий. «Тот самый Степан Воронцов, о коем говорил ты нам. Видишь, мы хоша долго и запрягаем — с тобой, сколько проваландались, — так быстро ездим, — как ты открыл нам, кто тебе помогал, сразу мы вас и свели».

Башкин молчал.

— Так и будешь упорствовать? — Басманов вздохнул. «Ну что ж, Матвей Семенович, вона царь велел — ежели ты нам чего расскажешь, так плахи минуешь, пойдешь в тюрьму монастырскую. Тоже не сладко, конечно, однако же, жив останешься».