Междукняжеские отношения на Руси. Х – первая четверть XII в. - Дмитрий Александрович Боровков

Таким образом, мы показали, что политическая ситуация, сложившаяся на Руси между Волынским компромиссом 1077 г. и Любечским съездом 1097 г., могла объективно способствовать упрочению представлений о приоритете «старейшинства» среди потомков Ярослава I, однако злоупотребления при распределении волостей, допускавшиеся «старшими» князьями в отношении «младших», не позволили сделать эту доктрину общепризнанной, поскольку потомки Святослава Ярославича на долгое время оказались исключены из сложившейся политической системы, вследствие чего для них оказался актуальным вопрос реализации права на «отчины» (наследственные волости), которое практиковалось Всеволодом Ярославичем в ограниченном объеме на правобережье Днепра (возможно, с целью сохранения территориальной целостности «Русской земли» под властью Киева). После того как в 1094 г. «отчинные» права Святославичей в «Русской земле» были восстановлены, лидер клана Олег стал добиваться права осуществления самостоятельной внешней политики, которая базировалась на тесном сотрудничестве с половцами и поэтому была неприемлема для его двоюродных братьев, выражавших идею «одиначьства» и настаивавших на присоединении Олега к их политической линии, что было условием официального признания его прав на «отчину», которое было официально закреплено за Святославичами на Любечском съезде 1097 г., после того как Олег, потерпевший поражение в войне 1096–1097 гг., был вынужден отказаться от внешнеполитической автономии. Теперь обратим внимание на то, как происходила трансформация Любечской доктрины в интересах Святополка Изяславича и Владимира Мономаха.

От Любечского съезда к гегемонии Владимира Мономаха

События, последовавшие за Любечским съездом, изложены в летописной статье 1097 г., известной в историографии под названием «Повести об ослеплении Василька Ростиславича», автором которой считается некий Василий[575]. В последнее время получила развитие гипотеза А. Вайяна, согласно которой он мог быть монахом Печерского монастыря и одним из составителей «Начального свода»[576], что позволяет считать его не только автором рассказа о Васильке, но, возможно, соавтором части предшествующих летописных статей. А.А. Гиппиус на базе наблюдений А.А. Шахматова и М.Д. Присёлкова[577] обосновал предположение о наличии в статье 1097 г. нескольких слоев текста, первый из которых, рассказывающий об ослеплении Василька Ростиславича и последующих военных действиях на юго-западе Руси в 1098–1100 гг., отнес к продолжению «Начального свода», а второй и третий, рассказывающий о выдающейся роли в этих событиях Владимира Мономаха, – соответственно, к «редакциям» 1116 и 1117/18 гг.[578] Это предположение подтверждается хронологическими наблюдениями С.В. Цыба, который предполагает сочетание в летописном рассказе 1097 г. и примыкающих к нему летописных статьях 1098–1099 гг. нескольких календарных стилей[579].

Из летописного повествования о злоключениях теребовльского князя, являющегося продолжением рассказа о Любечском съезде 1097 г., мы узнаем, что вскоре после того как двое из участников съезда, Святополк Изяславич и Давид Игоревич, вернулись в Киев, в окружении волынского князя начались интриги, направленные против Василька Ростиславича. «И приде Святополкъ с Давыдомь Кыеву и ради быша людье вси, но токмо дьяволъ печаленъ бяше о любви сеи. И влезе сотона [въ сердце] некоторым мужем, и почаша глаголати к Давыдови Игоревичю, рекуще сице: „яко Володимеръ сложился есть с Василком на Святополка и на тя“». Давид поверил «лживым словам» и, в свою очередь, начал наговаривать на Василька Святополку: «Кто есть убилъ брата твоего Ярополка, а ныне мыслить на мя и на тя и сложился есть с Володимером, да промышляи о своеи голове». Святополк впал в замешательство («смятеся умом»)[580] и после некоторых колебаний «сжалиси по брате своем и о собе нача помышляти еда се право будет, и я веру Давыдови»[581]. Учитывая то обстоятельство, что Владимир фигурирует в качестве действующего лица лишь во «вторичном» слое летописной статьи 1097 г., сложившимся в процессе формирования ПВЛ в 1115–1116 гг., следует согласиться с А.А. Гиппиусом в том, что первоначально «навет» волынских «мужей» касался одного лишь Василька, а присоединение имени Мономаха понадобилось редактору текста для того, чтобы оправдать его выступление против Святополка в 1097/98 гг.[582]

Василько Ростиславич, возвращаясь из Любеча, прибыл в Киев 4 ноября 1097 г., однако не собирался задерживаться в городе и отклонил предложение киевского князя остаться на празднование его именин в День святого Михаила 8 ноября (Михаил – крестильное имя Святополка Изяславича), мотивируя это тем, что в его волости может вспыхнуть война («еда будет рать дома»), равно как и уговоры князя волынского, который прислал к нему со словами: «Не ходи, брате, не ослушайся брата старейшаго». Показательно, что в данном случае Давид пытался переубедить Василька ссылкой на авторитет «старейшинства», но эта ссылка не производит на теребовльского князя впечатления, что дает лишний аргумент интриге Давида («И рече Давыдъ Святополку: видиши ли не помнить тебе, ходя в твоею руку, аще ти отидеть в свою волость, да узришь аще ти не заиметь град твоихъ, Турова и Пиньска, и прочих град твоих, да помянешь мене, но, призвавъ кияны, и емъ и дажь мне»). Святополку все же удалось добиться того, чтобы Василько посетил его на другой день. Во время визита князь был взят под арест. 6 ноября возведенные на него обвинения обсуждали призванные Святополком на совет «боляре и кыяне». По всей видимости, окончательное решение на этом совете принято не было и настоятели монастырей, узнав об этом, стали просить киевского князя отпустить Василька. По словам летописца, Святополк колебался, но Давид Игоревич, в очередной раз прибегнув к «политическому шантажу», склонил его на свою сторону, убедив в том, что Василька следует ослепить. В ночь с 6 на 7 ноября теребовльский князь был вывезен из Киева, ослеплен, а затем отправлен во Владимир-Волынский[583], где заточен на «дворе Вакееве» под охраной 30 человек и двух княжьих «отроков»[584].

Далее первоначальный текст рассказа перебивается редакторской вставкой, повествующей о реакции Владимира Мономаха, вступившего в переговоры с Давидом и Олегом Святославичами, которые на встрече в Городце объединились против Святополка, считая его организатором этого преступления[585]. Автор этого пассажа заставляет Святополка оправдываться перед двоюродными братьями («И рече Святополкъ, яко поведа ми Давыдъ Игоревичь, яко Василко брата ти убилъ Ярополка и тебе хоче убити и заяти волость твою, Туровъ и Пинескъ, и Берестие, и Погорину, а заходилъ роте с Володимером, что сести Володимеру Кыеве, а Василкови Володимери, а неволя ми своее головы блюсти и не азъ его слепилъ, но Давыдъ и велъи к собе»)[586], тогда как автор первоначального текста относится к Святополку лояльно[587]. Для большего унижения киевского князя редактор текста сообщает, что разъяснения, данные Святополком, не удовлетворили «мужей» Мономаха и Святославичей. Князь собрался бежать из Киева, в