Танец единения душ (Осуохай) - Владимир Карпов

Море напугало её. Оно не кончалось. Оно покачивалось. И волнами, и сразу всем. Оно зазывало. Заманивало. Хотелось пойти по нему. Запрыгать по весёлым, снежным будто, гребешкам. А ведь так лишь казалось, что можно пойти. Аганя мысленно ступала по воде и обрывалась, уходила в глубь, там, далеко, ближе к середине. Ведь не пойдёшь, потонешь. Душа обмирала — сладостно манило потонуть.

Она отворачивалась, старалась попусту не смотреть: не из боязни, а чтобы не растерять — не засмотреть в себе эту плавь, негу эту волнистую.

На пляже, рядом с людьми, она почувствовала себя бледной картофельной ботвой, проросшей в подполе. Собрала вещички, отошла подальше, к камням. К мшистым глыбищам. Потрогала воду — как парное молоко! Зашла по колкой гальке, поплыла — ой! — пойти по воде, может, и не пойдёшь, но и потонуть, не потонешь. Она прямо выталкивает, вода-то, и соленущая, аж горько — щедрый хозяюшко-то, не поскупился!

Так было день, другой. Она ела, купалась, загорала, кожу стало сушить и пощипывать, истомой наливаться тело. Она тоже делалась замедленной, морёной. Голова наливалась солодом, пустела — ничего, казалось, в ней не было и не бывало, в этой голове. Зато тело под южным солнцем словно набухало, росло изнутри, она вся превращалась только в тело: в беспокоящуюся, чего-то просящую грудь, в немеющий к низу, втягивающийся живот, в лучащиеся кверху коленки.

«Ушу-х-х, — услышала она средь ночи. — Ушу-х-х…». Не поняла, что это такое? «Ушу-ух-х!» Оделась, вышла.

Это билось море. «Прибой», — вспомнила она. «Ушу-ух-х…» — море куда-то стремилось. Из берегов, к простору, разлиться, растечься. Оно истомилось внутри себя, море.

Через неделю в комнате появилась соседка и сразу же взяла Аганю в оборот.

— Так хорошо? — выставляла она пухленькую ногу перед зеркалом, прикидывая платье. — А так? — подносила к уху серьгу.

Движения её были мягкими и плавными, но при этом она не прекращала вращаться и говорить.

— А ты чего сидишь? Ну-ка, поднимайся! Одевайся — мы идём в ресторан! — протянула соседка, будто дело было решённым, и она удивлялась Аганиной нерасторопности.

— В какой ресторан? — Аганя решила, что «новенькая» просто не знает режима Дома отдыха. — Здесь трехразовое питание! Кормят, как на убой!

Соседка впервые приостановилась. Над её влажной верхней губой растянулись тонким рядком тёмные волосики.

— Если тебя волнует вопрос денег, то не бойся. Нас приглашают офицеры!

— Меня никто не приглашал! — соседка, видно, чего-то путала.

— Ты откуда будешь?

— С Сибири. С Севера. — Аганя помнила, что работает в закрытой организации, и не называла точный адрес.

— О таких вещах надо предупреждать, — приложила ладонь к сердцу новая товарка. — В ресторан ходят не для того, чтобы питаться. Тем более, на убой. В ресторан ходят… Впрочем, женщина должна это понять сама. Быстро одеваться! Если я говорю, пригласили, значит, пригласили. Капитан — это, сразу оговариваю, будет мой. Твой лейтенант. Твой даже будет покрасивее!

Какой лейтенант? Зачем? Вслед за соседкой — её звали Фая — Аганя тоже стала вращаться. Крутилась, переодевалась, почему-то делала всё впопыхах, будто они опаздывали, или офицеры могли испариться.

— Да тебя можно в цирке показывать, — разводила ладони Фая, — С виду сухарик, а жилочка к жилочке. И мускулы! Ты, наверное, гимнастикой занималась?

Любимое Аганино белое платье она забраковала, закатив в полном изумлении глаза. Принялась веером доставать, выбрасывать на кровать свои наряды: ажурные блузки, плиссированные юбки. Аганя вновь чётко ощутила себя только телом, и это растомлённое тело запросилось в кружева, в мягкие льющиеся ткани. Она стала примерять чужое, вращаясь перед зеркалом. Все было широковато, но сидело.

— Вот тут подтянуть поясочек, — помогала соседка. — И ты — Любовь Орлова!

— Может, лучше, пойти, купить? — Агане всё-таки неловко одевать с чужого плеча.

— Хорошее стоит денег.

Деньги лежали в чемодане. Аганя достала и показала.

— Спрячь! — выставила Фая руки, испуганно оглядываясь, словно в комнате мог быть ещё кто-то. — Ты совсем, что ли? Такие деньги нельзя показывать! Хорошо, это я такая, а мало ли кого рядом могли поселить! Тебе надо деньги на аккредитив положить.

— А у меня и на аккредитиве есть.

— Ты откуда такая взялась?

— Я же уже говорила.

— Я не в этом смысле. У вас там что, все такие?

— Какие?

Фая вздохнула. И рассмеялась, покачивая головой.

— Нельзя такие деньги показывать. И говорить про них нельзя. Есть, а ты делай вид, что нет. Ты одна. Тебя могут ограбить. Убить могут за них! Это же юг, курорт. Сюда жульё со всей страны съезжается. А ты где работаешь? — заинтересовалась она.

Аганя задумалась: не поворачивался язык сказать, где. Не потому, что нельзя, а не хотела, и всё. Как не хотела пускаться в разъяснении, что это деньги, заработанные за год, и отпуск у неё — три месяца. Надо на что-то жить.

— В торговле? — угадывала Фая. — В продуктах? Нынче где продукты, там навар. Я сама в торговой системе. В комиссионке, — почему-то кивнула она на горку собственных платьев.

Фая загворщески приложила палец к губам. Таинственно открыла свою дамскую сумочку, которую она ставила на тумбочку зеркала, когда примеряла наряды, и одела ремешком на руку, когда занялась Аганей.

Из сумочки Фая осторожно извлекла бархатный футлярчик. Открыла, оставила крышку стоймя. И медленно, поглядывая загадочно на Аганю, стала вытягивать золотую цепочку. Чуть задержала руку, готовя и предвкушая момент, и выудила плоское золотое сердечко. Сердечко развернулось на цепочке — и брызнул искрами метеорит.

Маленький кристаллик чуть покачивался в золотом окоёме и, будто стосковавшись по свету, пускал собранные в пучок солнечные лучики. Бесцветный камешек был для Агани таким знакомым — и совершенно незнакомым. Гранёным — она видела алмаз впервые.

— Бриллиант, — гордилась новая товарка. — Пятьдесят семь граней! «Идеальная огранка» — так называется, мне сказали, «идеальная».

Колёный, пышущий жаром лом полетел в разморенном сознании Агани, полыхнули с треском шурфы, закачались сита-грохота…

— Эх, — вздохнула товарка добродушно. — Так и думала, что ты ничего не поймёшь. Болото! И офицеры такие же. Вам что стекло, что алмаз! Вот и старайся, стремись к чему-то в жизни!..

Она приподняла подбородок, застегнула за шеей цепочку — и шея её сделалась длинной, спина взяла стать, а золотое сердечко с бриллиантом одноглазо засветилось меж белыми овалами груди.

Капитан, однако, всё оценил по достоинству: если не бриллиант, то саму Фаю, к которой так и липли взгляды самых представительных женщин и мужчин. В ресторане было много света: люстра громадная. Аганя посматривала вверх и ждала, когда она упадет, — светильники над каждым столом вдоль стен. Фая гордо кружилась в вальсе, нацелив грудь на капитана, и поблёскивая маслянистыми губами, а бриллиантик выстреливал на все стороны и лады лучиками. Люди оборачивались, отслеживая свечение, женщины начинали трогать свои сережки и броши и, казалось, все и каждый топорщились, причем, отдельными частями — оголённой в глубокой выемке платья спиной, свисающим локоном или — вдруг — портсигаром. Капитан прогибался дугой, будто вбирал в себя всю распавшуюся ресторанную плоть, кружил женщину и оголодало выкатывал бельма.

Аганя, похихикавая про себя, улыбалась, победно представляя, что было бы, если бы сказать им здесь, что целые пригоршни алмазов, так запросто держала она в руках. Как сейчас, наверное, перебирает их, разглядывает в бинокуляр, раскладывает по весу и качеству, сменщик Андрюша! Потом пойдёт в клуб, возьмёт в руки гармошку или аккордеон — в последнее время он пристрастился больше к аккордеону, пробежится пальцами по ладам и:

… Где ж ты ромашка моя?

Впрочем, ничего он не пересчитывает и не играет, а дрыхнет глубоким сном: ночь там у них — она с умилением отметила это «у них», — почти утро.

Официант подскочил, поставил на стол длинную бутылку. Согнулся. Не хворый вроде, не изболелся: другой работы не нашёл, что ли? Мужик ведь.

Там, куда улетала в мыслях, она была Аганей, а здесь она чувствовала себя телесной обложкой, вдёрнутой в чужое платье — вот рука пошла, подняла бокал. Вкусное, вообще-то, вино. Мускат. Виноград виноградом.

— Человек в форме! — налегал на стол чуб с погонами. — Это человек в форме!

Но чего Аганя никак не ожидала, так это того, что лейтенант, или вообще кто-либо из мужчин, может полезть к ней, наброситься как лев какой.

Вернулись в Дом отдыха. Фая ушла с капитаном. Остались они вдвоём с чубатым лейтенантом. «Отвернись», — попросила. Сбросила чужое платье — в нём уже стало не в моготу, — и он напрыгнул, прямо кочетом налетел! Повалил на кровать. Аганя месяцами жила одна рядом с мужчинами, ночивала бок о бок даже с бывшими зэками, но никто никогда даже намеком не предлагал просто потешиться. Её порой удивляло: к иным девчонкам приставали, тискали, те взвизгивали, потом рассказывали, мол, такой нахалюга оказался, сразу давай ему. К ней — нет. Замуж звали. При этом девчонки все-таки выскакивали замуж: иная потому и заводила речь, чтобы погордиться: как ловко окрутила парня — она ему «нет», а он её в ЗАГС! Аганя же так и оставалась незамужней.