Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич

— Да что у вас такое сегодня! — возмутился Сталин, досадуя, что невозможно без перерывов смотреть хорошую картину. Шумяцкий чуть не плача побежал в будку, и все услышали, как он кричит на Троечкина:

— Лично расстреляю! Как Унгерна! Лично!

Режиссеры Г. Н. Васильев и С. Д. Васильев. 1934–1939. [ГЦМК]

Через несколько минут просмотр возобновился, бетховенская соната зазвучала во всей своей лирической красоте. Потапов, не простив полковнику смерти брата, перешел на сторону красных и сообщил о предстоящем наступлении. Ночью Чапаев, напевая про черного ворона, изучал карту, а Петька спрашивал его, какими войсками он мог бы командовать:

— Василий Иванович, а ты армией командовать могешь?

— Могу.

— А фронтом?

— Могу, Петька, могу.

— А всеми вооруженными силами республики?

— Малость подучиться, смогу и вооруженными силами.

— Ну, а в мировом масштабе?

— Нет, не сумею. Языков я не знаю. Да спи ты, наконец, чертова болячка!

По залу прокатился добродушный смех. Сталин переглянулся со всеми и со смехом подумал, что надо бы снова подзаняться языками, а то, глядишь, придется когда-нибудь в мировом масштабе. Фильм все больше влюблял его в себя. И вот захватывающие сцены наступления белых. Каппелевцы пошли в психическую атаку, снятую блистательно.

— Хорошо! — похвалил Сталин.

— Хорошо, но ходили они не колоннами, а цепями, — заметил нарком обороны.

— Точно? — вскинул бровь Сталин, раскуривая трубку.

— Клянусь ромбиками.

— Никогда ничем не клянись, Климент Ефремович, а не то, гляди, ромбики слетят, — лукаво произнес генсек.

— Не слышу, что ты сказал? В доме наследят? Не понимаю, — переспросил Ворошилов, потому что каппелевцы шли в психическую под громкую барабанную дробь, да и глуховат был нарком обороны еще с тех времен, когда его в полицейском участке нещадно били по голове во время допроса.

— Не слышал, да и ладно, не мешай кино смотреть, — сердито пробурчал Сталин, сердцем переживая за красных, на которых великолепным маршем наступали белогвардейцы в черных формах, аж жалко стало их, таких храбрых, когда пулеметчица Анка застрочила по ним из «максима».

Но дрогнули храбрецы, побежали, и уже не жаль их. И молодец Анка, хорошо кладет очереди, при том, что «максим» — пулемет капризный, если рукоятки при нажиме на спусковой рычаг не держать стальной хваткой, пули рассыпаются по сторонам, как горох, да и при хорошей стрельбе одно попадание на десять выстрелов — уже удача. Доводилось палить из этой зверюги, но с покалеченной левой рукой крепко сжимать рукоятки у Сталина не получалось. Обидно. А эта девчонка, гляньте на нее, лупит прицельно. Такая и мужа цепко держать станет.

Психическая атака захлебнулась, но у пулеметчицы кончились патроны, а на окопы, где засели чапаевцы, уже скакала казачья белогвардейская конница, секундное дело — и всех порубают.

Пожалуй, наступил кульминационный момент картины, сейчас должно произойти что-то эффектное, подумал главный зритель и не ошибся. Из-за холма, размахивая шашками, с гиканьем выскочила конница Чапаева, и сам Чапай впереди на белом коне, бурка за спиной красиво развевается, будто тяжелое знамя. Анка радостно схватилась за голову и рассмеялась. Красноармейцы выскочили из окопов. Чапай несся навстречу врагу неудержимо и грозно.

— Бей гадов! Впереди, на лихом коне! — воскликнул кто-то с задних рядов Кремлевского кинозала звонким мальчишеским воплем, и, оглянувшись, все увидели Ваську Красного, он до сей поры таился, но теперь не выдержал и вскочил. Тотчас же нырнул обратно в свое укрытие, но поздно.

— Вот ведь паршивец! — произнес главный зритель и от всей души рассмеялся.

Письмо Б. З. Шумяцкого К. Е. Ворошилову об успехах советской кинематографии на международной киновыставке

Подлинник. Автограф Б. З. Шумяцкого. 28 сентября 1934. [РГАСПИ. Ф. 74.Оп 1. Д. 293. Л. 23–23 об.]

Письмо Б. З. Шумяцкого К. Е. Ворошилову об успехах советской кинематографии на международной киновыставке

Подлинник. Автограф Б. З. Шумяцкого. 28 сентября 1934. [РГАСПИ. Ф. 74.Оп 1. Д. 293. Л. 24–24 об.]

Глава десятая. Кинофицер

Узнав об убийстве Кирова, нарком кино Шумяцкий не на шутку испугался, словно был причастен к этому покушению.

— Глупости, — возражала жена Лия, — с какой стати? Ты что, ссорился с ним? Или это у тебя он жену увел?

Уже стало известно, что убийство совершено на почве ревности. Тридцатилетний Леонид Николаев бешено ревновал свою жену, латышку Мильду Драуле. На три года старше мужа, она работала в аппарате Смольного. Среднего роста, гибкая, как ящерка, русоволосая, глазки маленькие… Вроде ничего особенного, но утонченная Мильда влекла к себе мужчин, а особенно таких «ходоков», как первый секретарь Ленинградского обкома. Он находил в ней сходство с Чечилией Галлерани и называл «дамой с горностаем». И Мильда Драуле действительно умела подать себя, сесть эдак вполоборота, будто позируя самому Леонардо да Винчи, выставить изящную гибкую руку перед собой, словно гладя незримого зверька.

И хоп! Ни с того ни с сего Николаевы, ютившиеся в коммуналке с двумя детьми, шестилетним Марксом и двухлетним Ленечкой, получают трехкомнатную квартирищу в кооперативном доме на улице Батенина, что в пятнадцати минутах ходьбы от Смольного. За какие такие особые заслуги? Просто хорошая работница? Да я вас умоляю!

Николаев быстро сообразил, что заслуги жены имеют особое свойство. Лично встречался с Кировым, умолял, готов был даже вернуть квартиру, но Сергей Миронович весело смеялся и уверял, что Мильда действительно первоклассная сотрудница, воспитывает двух сыновей и только за это удостоилась столь качественного улучшения жилищных условий. Да-да, это в то время, когда восемьдесят процентов ленинградцев жили в коммуналках, порою по двадцать семей в одной квартире — после того как Киров отобрал квартиры у бывших буржуев и таким образом решил жилищный вопрос.

Дабы не дразнить гусей, Сергей Миронович перевел Мильду из Смольного в Наркомат тяжелой промышленности с повышением зарплаты и спецпайков. Николаева от Института истории партии, где он работал, направили в длительную командировку, но он наотрез отказался подчиниться, его исключили из партии, уволили с работы. По настоянию Кирова исключение отменили, ограничившись строгачом, а увольнение — нет, и он стал безработным, семь месяцев не получал жалованья. Напившись, орал, что убьет кое-кого, сами знаете кого, лишь чудом на него никто не настучал.

— Только об этом никому, сладкая роза моя! — заклинал жену Борис Захарович. — Уже сказали: кто будет распускать слухи о том, что тут крим пассьонель, тех вплоть до расстрела. Уже есть версия, что этот шлеппер Николаев состоял в подпольной организации, созданной для свержения нынешней власти.

— Так тому и быть, никакой ревности, — соглашалась Лия, провожая любимого супруга на работу, где он и раньше проводил почти все время, а со дня убийства Кирова успевал забежать домой на пару часиков, потому что получил приказ немедленно изготовить документалку об убитом сталинском любимце.

Еще недавно живого и подвижного вятича, которого, казалось, и пули не должны пробить, привезли из Ленинграда в Москву, чтобы сжечь и в урне замуровать в Кремлевской стене. А вечером накануне похорон в Кремлевском кинотеатре Шумяцкий уже показывал Хозяину готовые части документального фильма об убитом. Собралось человек десять, в гробовом молчании они смотрели, как ныне уже неподвижный человек живет на экране.