Яблоко транзита - Хаим Калин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Привет, пацаны! – бойко, но с несвойственной ему хрипотцой возгласил он, поравнявшись с вахтой в лобби. И… безотчетно просунул голову в смотровое окошко поста. Своему безрассудству – жильца-ветерана, да еще под надзором – ужаснулся, но отступать было поздно, Впрочем, дар импровизировать поперек шаблона подводил его редко.
– Здорово, если не шутишь… – неуверенно ответил ближний к нему вахтер, щурясь, в это время напарник, у видеоэкранов, вскинул голову.
– Дела как? Когда я заходил, вроде никого здесь не было… – поделилась секретом своей явки местная знаменитость, одной левой заделавшаяся сантехником.
– Ты это о ком – «не было»!? – возмутился вахтер и потянулся к журналу. – Кто тебя заявлял?
– А чо надо было? – пожал плечами «сантехник», после чего разъяснил, откуда и как: – Дарья Васильевна из тридцать четвертой (соседка, укатившая на месяц в Лапландию) в конторе ключи с кодом парадной оставила, но про заявку ни слова…
– Подожди… – приподнялся секьюрити. – Впаривать – не на того напал: в нашу смену ты не проходил! Куда хватил: нас здесь не было! – И, повернувшись к напарнику: – Костя, наряд вызывай, я же вход заблокирую.
– Как это не проходил?.. – возразил «сантехник», но как-то тускло, точно сам в сомнениях, осознав, что дал маху, выбрав гиблую колею. Опустил чемоданчик с инструментами и стал медленно выпрямляться, казалось, растягивая паузу раздумий. Похоже, небесполезную. Чиркнув ладонями одна по другой, внес ясность: – Извиняйте, парни, лажа какая-то: были, не были… Дело мне, какое!? Я же с мебельщиками, заставившими парадную диванами, заходил… Вас потому и не видел! Да еще кирнул я со сменщиком с утра…
Секьюрити впечатал в ряженного тяжелый, не сулящий поблажек взгляд, казалось, держа возмутителя рутины на мушке оргвыводов, которых «сантехнику» с реноме кремлевского демиурга не минуть. Возмутитель между тем и усом не повел, с ледяной уверенностью заключив: свой очередной один из несть числа поединков судьбы он выиграл, в какой раз доверившись своей звезде – Интуиции. Именно она в момент коллапса из-за на первый взгляд беспечного саморазоблачения осенила молнией – разгрузкой мебели у центрального входа, вполглаза замеченной им у окна его спальни утром. Похоже, находкой не только этой…
– Точно! Разит от тебя за версту, алконавт! – брезгливо бросил секьюрити, присваивая ярлык проблеме, разукрупнившейся из ничего. Тут как тут и цеховое клише-дубинка: – Вали отсюда! И чтобы ноги твоей здесь больше не было! Сколько бы заявок Дарья Васильевна на тебя, мудака, не делала! Нашла, кому ключи доверять… – и разблокировал выход. Когда же приблуда-раздражитель припустил из фойе вон, небрежно сигнализировал напарнику, от скачков ситуативного давления застывшему с трубкой телефона в руках: полиции – отбой.
Тем временем каскадер режима – в смысле хоть каком – отчаянно соображал, как сбить с толку ячейку надзора ФСБ, мобилизуемую персонально под него. Ведь какой бы имидж на себя не навлекать, его рост, но главное, физический абрис почти что (с небольшой поправкой) равен оригиналу. Да и иллюзий не было: перспективу перевоплощения столь незаурядного объекта их начальство не предвидеть не могло. И скорее всего, забило отдельным пунктом в инструкцию, которая освежается в памяти каждой смены.
Как тогда разводить? Вновь нахрапом лоб в лоб, а там – вольным стилем? Вряд ли. Какие-никакие, а профессионалы, да и повторяться – сглазить пруху. Тогда как? Момент истины уже рядом…
Толкунов и Сысоев, железные задницы круглосуточного поста ФСБ у дома 10с1, Большой Тишинский переулок, «лакировали» прокуренный интерьер их рабочей площадки – «Ford Mondeo» –ароматами восточной кухни. Турецкая шуарма – частый гость в их небогатом пищевом меню, полюбившаяся за ударный калораж, ну и благостность сиесты, фигуральной, разумеется. Ведь служивые – на делянке особого присмотра: объект никто иной, как консильери Самого, угодивший то ли в опалу, то ли в оперативный оборот.
Работа непыльная – за исключением визитов к врачу, объект держится стен дома. Впрочем, немудрено: в резиденции московской знати – бассейн с парилками, тренажерный зал, прачечная, игровая комната для детей, круглосуточный бар. (Живут же люди, без получек прожиточного минимума и могильной плиты кредитов с бременем самовывоза и установки…)
Непыльная работенка то непыльная, но, случись зевок какой, по погонам схлопотать – раз сплюнуть и подтереться. И наоборот, поймай они за хвост птицу удачи – жирная премия со звездочкой вне очереди. Так что парни на стреме, хумус с приправами нюху натасканных ищеек не помеха.
Дозорные с полуоткрытыми замаранными снедью ртами застыли – на крыльце поднадзорного дома их изученный-переизученный объект. Между тем фасад некогда звезды властного небосклона перекликается с мужчиной разве что ростом – нескладный, чурающийся оазиса благополучия пролетарий. В замешательстве посматривает по сторонам, точно здесь впервые, потерявшись, куда путь держать. Борода, одутловатое лицо и рабочая униформа – органичный довесок к диссонансу образов.
Но откуда это пронзительное чувство неуловимого сходства? Толкунов и Сысоев, активно заработав челюстями, озабоченно переглянулись. Общность открытия спевшихся в многомесячных бдениях дозорных в озвучивании не нуждалась – освоение фастфуда продолжилось, но явно замедлило темп. При этом старший наряда Сысоев высвободил левую руку от порции и изобразил полукруг, что в их птичьем обиходе означало «сходи, проверь». Ария живота арией, а служба, предписывающая докладывать любые перемещения объекта начальству, службой…
Рулевой Толкунов, все еще солируя челюстями, резво передал старшему компаньону кулек, освоенный лишь наполовину, и хотел было распахнуть дверцу, когда торпедоносец сиесты преобразился – уставился в свой чемоданчик, застыв как вкопанный. Замер и наряд соглядатаев в недоумении, что эта перемена могла значить.
Наблюдаемый ожил, присев на корточки к своему чемоданчику. Раскрыл и нечто перебирал, громыхая металлическим предметами с озабоченным видом. Наконец просветлел, расплываясь в нервической улыбке облегчения, дескать, искомое на месте. Резко извлек новенький разводной ключ и с ликом, словно гора свалилась с плеч, его обозревал. Забросил обратно, казалось, в полном удовлетворении самим собой, мол, все свое ношу с собой, не зевая. Спустился со ступенек и вразвалочку пошел в противоположную от дозора сторону. Своим неторопливым движением отсвечивал марку рабочей династии, крепко знающих свое дело, оттого востребованных во все, даже нынешние кремировавшие репутацию времена.
Толкунов, замерший от обезоруживающей своей непосредственностью сцены,
