Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — Вы настойчиво отрицаете роль примера, Иван Иванович.

   — Может быть, потому что я строже, чем вы, отношусь к власть имущим. Вспомните Священное Писание: кому больше дано, с того больше и спросится.

   — Вы не склонны прощать соблазнов, которые предоставляет человеку власть и богатство? В конце концов, это тоже входит в число человеческих слабостей.

   — А эти соблазны увеличиваются от ступени к ступени и вместе с их удовлетворением растут размеры порока. Я не допускаю вседозволенности и ничем не могу её оправдывать.

   — Я говорю не об оправдании — о снисхождении. Только о снисхождении.

   — В вас говорит портретист — художник, который должен создавать приятный образ человека.

   — Вы правы — портретист, который в каждом человеке пытается обнаружить близкие его душе черты и особенности.

   — Получается, у злого художника будут злые портреты? И вы в это верите, Дмитрий Григорьевич?

   — Присмотритесь сами к полотнам разных мастеров — они вам ответят убедительнее, чем я. Поэтому и в своём портрете государыни мне хочется найти совсем человеческие черты вместе с высокими обязательствами, которые должны быть.

Желательно, чтоб искоренён был Пугачёв, и лучше б того, чтоб пойман был живой, чтоб изыскать чрез него сущую праву. Я всё ещё в подозрении, не замышлялись ли тут французы, с чем я в бытность мою докладывал, а теперь меня ещё больше подтверждает полученное мною письмо от неизвестного лица; есть ли такая на свете или нет — того не знаю, а буде есть и хочет не принадлежащего себе, то я б навязал камень ей на шею да в воду.

Сие ж письмо при сем прилагаю, из которого ясно увидеть изволите желание; да мне помнится, что и от Пугачёва сходствовали несколько сему его обнародования; а, может быть, и то, что меня хотели пробовать, до чего моя верность простирается к особе вашего императорского величества; я ж на всё ничего не отвечал, чтоб через то утвердить её более, что есть такой человек на свете, и не подать о себе подозрения.

А.Г. Орлов — Екатерине II.

27 сентября 1774.

В петербургском доме французского посла великая конфиденция. Примечено: с появлением приезжих из Парижа стали другие французы, что в городе живут, словно ненароком заезжать. Послы иных держав предлоги ищут на особности потолковать. Агентам только остаётся имена да порядок приездов запоминать. У Григория Александровича Потёмкина свой подход, как за иностранцами глядеть, как о них докладывать. Не так императрица интересуется, как Григорий Александрович сам примечает.

Вызнал новый фаворит про дела орловские, как годом раньше, когда граф Алексей Григорьевич, ненадолго в столицу заехав, с яицкими казаками встречался. Зачем? Императрицу спросил, знает ли. Удивилась: никаких таких разговоров не слышала. Может, сплетни. Куда! Потёмкин и имена назвал — Перфильев и Герасимов, и чего в столице искали — просить собрались снять с яицких казаков великое денежное взыскание за участие в волнениях 1771 года.

Императрица заинтересовалась: даже такие подробности узнал. Потёмкин в ответ: всегда умел, матушка, зёрна от плевел отличать, на том стою. Так вот почему бы, спрашивается, граф Орлов-Чесменский этими ходатаями заинтересовался? Почему, мало того, к себе на личную аудиенцию пригласил? Известно, часа два толковал.

Императрица припомнила: хотел уговорить казаков не поддерживать злодея. Вот как! А его ли это было дело — деньги какие-то непонятные казакам платить, бумагами охранительными на обратную дорогу снабжать, чуть что не своими лошадьми из Петербурга отправлять? Нет, Катя, нет, не всё так просто. Год прошёл, а всё равно дознаться удалось от своих людей, как Перфильев и Герасимов по возвращении на Яик не только не собирались разбойника ловить да правительственным войскам выдавать — с мятежниками смешались, от маркиза Пугачёва большое доверие получили.

Задумалась императрица: говорили про казаков. Верно, что говорили. Да и в предательстве Алексея Орлова обвиняли — не хотелось о том Потёмкину говорить, да ведь от себя не скроешь. И потом молчит Алексей Григорьевич, по-прежнему отмалчивается. С реляциями не спешит. Тут какая только мысль в голову не взбредёт! Поделиться с Потёмкиным всё равно нельзя — верить никому не привыкла, но хотя б о деле поговорить — и то благо.

   — Какие ещё подробности вызнал, Григорий Александрович?

   — Звали казаков Афанасий Перфильев и Пётр Герасимов. Казаки не простые. С полномочиями большими. И ещё странность одна, будто на Невском со слугой посла французского толковали в октябре 1773-го.

   — Глупость какая! На каком это диалекте разговор могли вести — об этом, Григорий Александрович, не подумал?

   — Отчего же, Катя, подумал. Значит, знакома им речь французская.

   — Вот и толкуй после этого про простых казаков. Да и маркиз Пугачёв к кое-каким иностранным языкам привык. Или того хуже — обучен.

   — Одно хорошо, Катя, что на Михельсона согласилась — его командующим своими войсками против разбойника назначила. Он и в Семилетней войне отлично воевал, и в турецкой кампании 1770 года в грязь лицом не ударил, и против польских конфедератов в боях отличился. С настоящим врагом сражался, но и разбойников всех мастей перевидал предостаточно. Чин у него невелик — всего премьер-майор, а военачальник настоящий. Генералом бесперечь станет.

Улыбнулась государыня: А знаешь, Григорий Александрович, как она жизнь-то складывается? Род какой у Михельсона удивительный? Дворяне. Из Англии перебрались в Данию, а там и в Швецию. Прадед Ивана Ивановича был адъютантом при короле Карле XI, дед убит под Полтавой, а внуки возьми да переселись в Россию. На русскую службу захотели вступить. И вот воюет Иван Иванович, как Бибикову и не снилось.

К истории у Потёмкина сердце не лежит: мало ли что было! Главное — разговоры о связях Пугачёва с иностранцами. Не отмахнёшься — косвенных доказательств пруд пруди. Вот где опасность!

   — Суди сама, Катя. 24—25 августа части Михельсона нагнали разбойника в ста вёрстах от Царицына, у Сального завода. Наголову шайку пугачёвскую разбили. Уйти маркизу удалось с полутора сотнями человек — не больше. К Чёрному Яру направился. И дошёл бы, кабы у Александрова Гая измены не случилось. Не дивись, Катя, у Михельсона твоего английского ума бы на такое нипочём не хватило. Ему бы только стрельбой командовать, из пушек палить.

   — А ведь сразу после разгрома у Сального завода, чуть что ни день в день, от авантюрьеры второе письмо султану полетело — о помощи маркизу. Мол, никак с помощью больше нельзя медлить.

   — Ты на числа, Катя, смотри. Вот где настоящая загадка скрыта: 11 сентября письмо султану, а в ночь на 15-е девять казаков схватили Пугачёва, привезли в Яицкий городок да властям и выдали.

   — Может, среди тех девяти петербургские гонцы были?

Потёмкин осердился: не тешь себя пустыми надеждами, Катя, не тешь! Их-то никто не поймал. Может, и вовсе за рубеж отправились на чужом диалекте объясняться. Лучше то в рассуждение возьми, что 24 сентября авантюрьера новые письма отчаянные пишет, теперь уже шведскому королю. Всех врагов Российской державы перебирает, говоришь, Катя? Тех, кто за кордоном, оно понятно. Только не их одних. Адресаты у авантюрьеры и в России куда какие высокие.

   — И наших вызнал ли?

   — Вызнал, Катя. Сразу сказал: не пожалеешь, что дружбу с Григорием Потёмкиным заведёшь. Так вот слухи идут, что не кого-нибудь — самого графа Никиту Ивановича Панина авантюрьера вниманием своим высоким не обошла, ему будто бы письмо адресовала. Благо от Никиты Ивановича рукой подать до великого князя. Разве нет? Знаю, о Никите Ивановиче разговор особый — со мной его вести не станешь. Дело прошлое. Что промеж вами было, в то мешаться не хочу. Одно всем известно: не тебя хотел на престоле видеть — сынка твоего. Регентшей тебе быть определял. Тебе — истинной императрице Российской!

А всё потому, что сам править собирался, почище Бирона. О своих прожектах беспокоился. Молчишь, Катя. Так ведь я ответа и не жду. Что знаю, с того меня никакими ответами не собьёшь. Только значит, что и авантюрьере планы панинские не чужды. Осведомлена она о них. Откуда бы, Катя? Вот отмахнулась ты от суждения фернейского патриарха, что маркиз Пугачёв с турками всенепременно прямую связь имеет. Можно и отмахнуться от старика как от досадливой мухи. Да вот ведь оказия какая — авантюрьера переписку тоже с Турцией ведёт. Чего там — в гости к султану заспешила.

Скажешь, потому первые они враги Российской державы. Нет, Катя, нет, турецкий султан — человек ума великого, и расчёты у него не простенькие. Он в политике, Катя, как в шахматы играет: ход сделает, а наперёд десять продумает. Верит не верит в маркиза Пугачёва, верит не верит в побасёнки авантюрьеры — всё прикидывает, какая ему выгода будет. И ещё. Не делился ли граф Никита Иванович новостями от авантюрьеры с великим князем? Проверить бы надобно.