История России с древнейших времен. Том 12. Окончание царствования Алексея Михайловича. 1645–1676 гг. - Сергей Соловьев

Гетман возвратился в Батурин отдохнуть от трудов военных; но внутренние враги не хотели дать ему отдыха, и опять пошли старые слухи, что государь хочет возвратить Многогрешного из ссылки и поручить ему часть войска. В начале 1675 года царь должен был в своей грамоте уверять Самойловича, что этого никогда не будет, и требовал казни плевосеятельным людям. С другой стороны, Лазарь Баранович доносил на протопопа Симеона Адамовича. Еще в сентябре 1674 года был в Малороссии стряпчий Бухвостов для объявления тамошним начальным людям о рождении царевны Феодоры Алексеевны. Прежде всего явился он к Лазарю Барановичу, и тот начал говорить ему: «Когда приедешь в Москву, извести, что от нежинского протопопа Симеона Адамовича проходят многие лукавства, ссылается он тайно с турецким султаном и с Дорошенком, в грамотах своих хвалит султана, что войсками своими из дальних стран обороняет Дорошенка, а царское величество, будучи в пятистах верстах, жителей обеих сторон Днепра не обороняет. Этим протопоп приводит малороссийских жителей ко всякому злу; письма его у меня в руках. Я их ни с кем не пошлю; сам я хотел ехать в Москву вскоре, да упрашивает меня гетман не ездить; а как я буду в Москве, то не только про эти письма, и о других делах великому государю извещу». Разумеется, в Москве не могли не удивиться, когда тот же самый протопоп приехал по делам архиепископа, привез его книги – Трубы. Баранович просил, чтобы государь велел взять все книги в казну и заплатить деньги; ему отвечали, что государь Трубы похваляет, но в казну взять и по монастырям неволею раздавать не указал, указал продавать их повольною ценою, как в Российском царстве с Печатного двора всякие книги продают, а в неволю книг никому не дают и в монастыри не наметывают. Как же распорядилось правительство относительно продажи книг Барановича? В апреле месяце 1675 года по указу великого государя боярин Арт. Серг. Матвеев приказал раздать мещанам в лавки сто две книги киевской печати в переплете Трубы духовные, ценою по 2 рубля с полтиной книга, итого 255 рублей; велеть им те книги продавать с великим радением по настоящей цене неоплошно, а раздать мещанам книги с распиской, кому можно верить, самым лучшим людям, не бражникам, чтобы было кому верить и на ком можно взять; а деньги велеть собрать в нынешнем апреле месяце без недобору. Это называлось тогда: в неволю книг никому не давать! Баранович просил, чтобы позволено ему было завести типографию в Чернигове: просьба была исполнена; просить прислать ему сукна и лисьих мехов: сукна и меха были отосланы.

Царь уверял Барановича и гетмана, что не отдаст никогда Киев полякам; гетман клялся, что никогда не поддастся королю, но доносил, что запорожский кошевой Серко не такого образа мыслей: когда король вступил в западную Украйну, то на кошу началась шатость; Серко говорил: «При котором государе родились, при том и будем пребывать и головы за него складывать, и если бы войско не захотело идти к королю, как государю своему дедичному, то я, Серко, хоть о десяти конях поеду поклониться государю своему». Схвачен был в Нежине, отослан к гетману и казнен им плевосеятель, толковавший об измене и в восточной Украйне. Эти события поддерживали недоверчивость московских воевод и печальную привычку называть малороссиян изменниками. Архимандрит Новгорода-Северского Спасского монастыря Михаил Лежайский пишет к Матвееву: «Не ведаю, за что порубежные воеводы наших украинцев изменниками зовут: изволь предварить, чтобы воеводы в таких мерах были опасны и таких вестей ненадобных не начинали и малороссийских войск не озлобляли; опасно, чтобы от малой искры большой огонь не запылал». Вследствие этого к порубежным воеводам был послан указ с большим подкреплением, чтобы малороссиян изменниками не называли, жили с ними в совете и во всяком приятстве, а если вперед от них такие неподобные и поносные речи пронесутся, то будет им жестокое наказание безо всякой пощады. Самойлович не переставал доносить на Серка, будто он хочет идти к Астрахани и сибирским странам в надежде на калмыков. 23 апреля гетман писал Матвееву: «Бог видит совесть мою, что не из ненависти какой-либо объявляю об атамане Иване Серке. Постом великим был у нас писарь запорожский и тайно объявил на Серковы замыслы, со слезами прося, чтобы до времени оставалось тайною; знатным козакам, находящимся в Запорожье, Серко постоянно говорит: как предки наши не служили государству московскому, так и нам не надобно служить, а держаться дедичного государя; если вы не позволите помогать, то хотя с десятком сам пойду к королевскому величеству. А что меня на Москве к присяге привели, то присяга невольная, мне она ни во что; а что меня из Сибири освободили, то я об этом не просил никого: мог я выйти и другим способом. Тот же писарь говорил: как посылал его Серко к царскому величеству с самозванцем, то приказывал бить челом о местечке Кереберде, причем говорил: „Коли бы не догадались и отдали мне его! Тогда бы мог жену из Слободских полков вывесть, знал бы я тогда, что начать!“ Это местечко ему на злое дело надобно, потому что лежит на днепровском берегу выше всех городов Полтавского полка, а в тех краях живут все люди западной стороны. Серко, в измену Брюховецкого, взбунтовавши несколько городов около себя, жителей их посадил в Кереберде, где прежде людей не было. Теперь запорожцы отправили посланцев своих к великому государю, а к нам о том ни одного слова не написали: царский указ, чтобы писали к нам, о чем хотят бить челом, пошел ни за что. Теперь их с таким бездельем с полтораста было пошло, насилу разогнали, а дорогою идучи, в городах бесчинства делают; у нас это уже вывелось было; при Брюховецком им это позволялось, что грех и стыд перед знатными людьми припомнить; мы им больше терпеть не будем, чтобы не смели нами пренебрегать».

Самойлович поссорился и с отцом протопопом, Симеоном Адамовичем, писал к Ромодановскому: «Объявляю вашей милости печаль мою и жалость, которые причинил мне приятель мой Симеон, протопоп нежинский: как ехал он в Москву с книгами архиепископскими, то я ему никаких дел не поручал, потому что по милости великого государя всякие вести и указы и без него к нам доходят, а он там оглашает нас нестаточными делами перед высокими людьми, сам не имея в себе постоянства, а уж пора бы ему перестать от того. Я здесь несколько свидетелей надежных имею, что он несколько особ здесь обнадежил: какие захотят они чины, то в Москве им промыслит, не откажут ему там ни в чем, и добрых людей своими вымыслами потерял». В мае явились в Москву запорожские посланцы с грамотою от Серка. Кошевой писал, что король польский зовет их к себе на службу, но что они не могут двинуться без указа царского; просил, чтобы гетман Самойлович шел вместе с ними на Крым и тем отвлек хана от подания помощи султану, жаловался, что перевоз на Переволоке не отдан им, просил, чтобы отданы были на Запорожье клейноты, бывшие у Ханенка. Но известия Самойловича произвели свое действие в Москве. Серку отвечали, чтобы к польскому королю не ходил, а шел один с своими запорожцами на море. Клейнотов отдать нельзя, потому что они вручены Ханенку королем Михаилом, а Ханенко отдал их гетману Самойловичу; о перевозе послан указ к гетману. Этот указ состоял в том, чтобы гетман учинил по своему рассмотрению. Приезды запорожцев были накладны казне, как прежде приезды крымцев: так, теперь ехало их человек полтораста, да гетман Самойлович всех не пропустил, приехал только 41 человек. Царь послал указ на Запорожье, чтобы вперед ездило не более десяти человек, если же приедут лишние, то будут кормиться на свой счет. В июне Самойлович дал знать, что на Запорожье приехал королевский посланец Завиша; Серко, как будто бы за тем, чтобы проводить посла, выступил в поле с большим отрядом войска; но запорожцы, заподозрив, что Серко прямо хочет идти к королю, остановились в степи, выбрали себе другого старшину и возвратились на кош, а Серко только с 300 преданными себе людьми отправился вместе с Завишею. Но оказалось, что он ходил на крымские юрты за добычею и языками и возвратился на Запорожье.

В то же время царя беспокоила смута в Каневе, этом важном по близости к Чигирину городе. В марте 1675 года каневский воевода князь Михайла Волконский писал к князю Ромодановскому, что в Каневе только два приказа московских стрельцов, и те неполны: многие разбежались от голов стрелецких, Карандеева и Лупандина, от нестерпимых побоев, в остатке только 1600 человек. Волконский жаловался, что головы его не слушаются, во всем ему отказали. Но головы объяснили дело иначе: присланы в Канев деньги на хлебную покупку стрельцам, а Волконский хлеба не покупает и деньгами стрельцам не дает, отчего стрельцы мрут и бегут; воевода призывает к себе городских войтов и бурмистров и перед ними бранит голов, называет их изменниками, рассказывает, будто они хотят отъехать к Дорошенку. Пятидесятники, десятники и рядовые стрельцы подтвердили грамоту голов, приславши к Ромодановскому жалобу, что воевода задерживает их жалованье. Царь велел послать Волконскому грамоту с угрозою, что если вперед будет так поступать, то подвергнется жестокому наказанью. Но Волконский прислал новую жалобу на голов: «Держат они у себя другие ключи от ворот городовых и отпирают тайком от меня. 7 марта был я в церкви, и когда после обедни шел домой, то Карандеев и Лупандин дождались меня на паперти и начали бранить непристойными словами, похвалялись бить; велели деньщикам своим взять у меня солдатского полкового подьячего, били его ослопами и задержали у себя; от страха я сижу на своем дворишке запершись».