Принцесса вандалов - Жюльетта Бенцони

Настоящая тошнота поднялась у нее к горлу, она почувствовала, что сейчас упадет в обморок, позвонила и приказала принести себе стаканчик сливовой водки. Поднесла платок к губам и постаралась справиться с собой. Изабель не привыкла к крепким напиткам, водка обожгла ей горло, но этот огненный глоток подхлестнул ее и оживил. Она сделала второй глоток. И продолжала пить маленькими глоточками сливянку, когда Агата, которую она посылала за покупками в торговые ряды рядом с дворцом, вернулась вместе с госпожой де Бриенн. Госпожа де Бриенн, увидев Изабель со стаканом в руке, рассмеялась.

— Вот значит, дорогая, как вы проводите время, оставаясь в одиночестве! Но должна вам сказать, что такое времяпрепровождение вредит здоровью. В веселой компании вино куда менее опасно, и я готова составить вам компанию.

Агата тут же принесла второй стаканчик и бутылку и налила госпоже де Бриенн сливянки, заметив:

— Как же вы бледны, госпожа герцогиня!

— Мне стало гораздо лучше. Останьтесь, — сказала она, увидев, что Агата направилась к двери. — Госпожа де Бриенн хорошо знает, что у меня нет от вас секретов.

— Но секреты могут быть у госпожи де Бриенн, — предположила Агата, берясь за ручку двери. — Все, что вы считаете необходимым, вы расскажете мне потом.

После казни деверя Агата очень изменилась. Дело было не в том, что она питала к нему привязанность. Такой привязанности не было у нее даже к супругу, с которым встречалась раза три или четыре в год, но она носила траур, и этот траур был из самых горьких, траур, на который ложилась тень эшафота. И испытывала она не столько горе, сколько стыд за своего молодого родственника, который обвинил ее госпожу в намерении отравить Мазарини…

— Бедная женщина, — тихо посочувствовала маркиза, провожая взглядом Агату. — Она очень вам преданна, и ей трудно перенести выпавшее на ее долю испытание.

— Вы имеете в виду признания Рику, замешавшие меня и Берто в несуществующий заговор? Я знаю, что она предана мне всей душой, и ни в малейшей мере не виню ее ни в чем. Винить можно только пытки. Под пытками, я думаю, можно признаться в чем угодно, стремясь лишь к одному: прекратить невыносимые страдания. Но вернемся к гостю, который только что побывал у меня. Я в смятении и не знаю, как мне отнестись к тому, что услышала. В виде признания в любви маршал д’Окенкур предложил мне нечто немыслимое!

— Что же именно, скажите!

Изабель стала передавать речи своего гостя и еще не дошла до конца, как госпожа де Бриенн начала смеяться. Изабель не ожидала от нее подобного легкомыслия.

— Неужели вам кажется это смешным? — осведомилась она оскорбленным тоном.

— Конечно! И я надеюсь, что мы посмеемся с вами вместе. Три года назад, маршал, считая, что пал жертвой финансовых несправедливостей, сделал точно такое же предложение Мадемуазель, передав его через герцога Лотарингского, который в тот момент был союзником фрондеров. Предложение ее воодушевило, и она готова была принять его, но внезапное исчезновение герцога Карла и возвращение короля в Париж помешали переговорам.

— Он просил ее лечь с ним в постель? — недоверчиво переспросила Изабель.

— Вы прекрасно знаете, что добродетель Мадемуазель неприступна, и она все еще надеется выйти замуж за принца де Конде, когда его законная супруга наконец примет решение переселиться в мир иной. На крайний случай, она согласилась бы стать женой герцога Лотарингского. Но мы сейчас говорим об Окенкуре. Как видите, его идея родилась не сегодня. Ваша красота возродила к жизни его чудесный прожект, он приспособил его к злобе дня и очень им вдохновился.

— Иисус сладчайший! — воскликнула молодая женщина. — Да он же настоящий преступник! Он, видимо, забыл, что ни Перонн, ни Ам не его личная собственность!

— Так-то оно так, но причиной всему его испепеляющая ненависть к Мазарини. Сен-Форже недавно рассказывал моему племяннику, что на обеде в Сент-Убере у герцога де Шона, губернатора Пикардии, ваш воздыхатель позволял себе такие грубые выражения по отношения к кардиналу, какие и повторить невозможно.

— Но мне-то что делать во всей этой истории? — простонала, чуть не плача, Изабель.

— Думаю, что вы попросите д’Окенкура написать письмо, в котором он заявит о своей готовности оказать какие угодно услуги вам и господину принцу. Это письмо вы отправите принцу тем путем, каким отправляете обычно письма, но сделав приписку собственной рукой и сообщив о бесчестном характере предложений маршала. А потом посмотрите, что из этого выйдет.

— Ни за что на свете я не стану пособницей Конде в завоевании Франции! Да, я очень хочу, чтобы он вернулся! Хочу, чтобы он был прощен и вновь занял место, достойное своей славы! Хочу! Но не таким путем!

— Ваша приписка откроет принцу глаза на тех людей, которые спешат к нему, предлагая оказать услуги.

Изабель последовала совету старшей подруги и получила от маршала письмо, подчеркнув, что ее оно ни к чему не обязывает, она ничего не обещает и не берет на себя никаких обязательств. Маршал продолжал свои любовные излияния, украшая их театральными жестами, но Изабель его не слушала. Письмо отправилось в Брюссель. Изабель с немалым интересом стала ждать на него ответа.

Однако реакция принца де Конде оказалась вовсе не такой, как ожидали обе женщины. Принц уже успел убедиться в скаредности и ненадежности своих союзников и передал письмо непосредственно графу де Фуенсальданья, главнокомандующему испанскими войсками во Фландрии, а тот имел неосторожность доверить его своему секретарю, который был шпионом Мазарини. Не прошло и нескольких дней, как пресловутое письмо лежало на столе кардинала.

Надо сказать, что оно не произвело на него большого впечатления, он прекрасно знал, что испанцы в данный момент не готовы вкладывать большие деньги в войну. Он призвал к себе д’Окенкура, но вместо того, чтобы отправить его прямиком в Бастилию, пожурил по-отечески за заигрывания с врагом, после чего предался воспоминаниям о славных заслугах маршала перед Францией, и вспоминал так прочувствованно, что оба они растрогались до слез. После чувствительной сцены маршал поклялся в неизбывной преданности короне и был отпущен.

Секретаря-шпиона в то же самое время подвергли допросу с пристрастием. От него добивались сведений о том, что происходило на самом деле и что задумывалось, и добивались так старательно, что бедный секретарь умер.

Изабель ни о чем подобном не подозревала и ни о чем не тревожилась. Д’Окенкур исчез с ее горизонта, и она этому очень обрадовалась. Зато Мазарини о ней не забыл и приказал аббату Фуке следить за герцогиней с особой пристальностью.