Очерки Боза, Наш приход - Чарльз Диккенс

Что касается обеда, как такового, то он почти всегда проходит одинаково. Суповые миски опустошаются со страшной быстротой, лакеи уносят тарелки с палтусом. чтобы подложить салата из омаров, и приносят тарелки с салатом из омаров, но без палтуса; люди, умеющие разрезать птицу, искренне раскаиваются, что признались в этом, а те, кто не умеет, вовсе не испытывают желания научиться. Стук ножей и вилок приятно аккомпанирует музыке Обера, а музыка Обера была бы приятным аккомпанементом обеду, если бы вы могли расслышать хоть что-нибудь, кроме грома медных тарелок в оркестре. Кушанья исчезают одно за другим, молниеносно съедаются горы желе, энергичные едоки, отдуваясь, утирают со лба пот; люди, сидевшие с хмурыми физиономиями, становятся необычайно приветливыми и на удивление радушно предлагают вам вина; старички обращают ваше внимание на галерею, где сидят дамы, и не жалея сил стараются внушить вам, что в этом отношении данному благотворительному обществу чрезвычайно повезло; у гостей постепенно развязываются языки, гул голосов делается все громче и покрывает все другие звуки.

— Господа, благоволите помолчать, сейчас будет исполнен Non nobis![2] — во всю силу своих могучих легких кричит джентльмен, распоряжающийся тостами; между прочим, у таких распорядителей рубашка, жилет и шейный платок всегда бывают трех разных оттенков серовато-белого цвета. — Прошу внимания — Non nobis!

Хористы — а это те самые господа, которые возбудили ваше любопытство в начале обеда, — «настроив» голоса, тотчас же уныло затягивают «ту-у — ту-у», а старые банкетные ветераны то и дело покрикивают на лакеев: «Тс-тс. Потише!.. Не бегайте!.. Отойдите!» — и другие заклинания, в которых слышится негодующий укор. Послеобеденный псалом спет, и все усаживаются на свои места. Непосвященная часть гостей награждает хор бурными хлопками, словно они исполнили не Non nobis, а какую-нибудь комическую песенку; завсегдатаи банкетов возмущены и скандализованы и тотчас же стараются прекратить это святотатство криками «тише!», но остальные, превратно поняв смысл этого шиканья, хлопают еще неистовее и, чтобы не оставалось сомнения в том, что пенье им понравилось, оглушительно кричат «бис!».

Как только стихнет этот шум, распорядитель снова встает со стула: «Господа, прошу наполнить бокалы!» Графины передаются из рук в руки, бокалы наполнены, и распорядитель продолжает, подымая голос все выше и выше: «Господа, — у — всех — ли — полны — бокалы? Прошу — внимания, — господа, слово — имеет — председатель!» Председатель встает и заявив, что не видит никакой нужды предварять тост, который он хочет предложить, какими бы то ни было замечаниями, начинает самым невероятным образом путаться и блуждать в дебрях длиннейших фраз, являя собой довольно плачевное зрелище, пока не доходит до слов: «Законная правительница нашего королевства»; тут старички кричат «браво!» и оглушительно колотят по столу черенками ножей. В любом случае, продолжает оратор, он провозгласил бы этот тост с чувством величайшей гордости, величайшей радости, — он, пожалуй, сказал бы даже удовлетворения. (Одобрительные крики.) Каковы же его чувства сейчас, когда ему выпало счастье объявить, что он получил приказание ее величества обратиться к казначею двора ее величества за ежегодным пожертвованием ее величества на сумму в двадцать пять фунтов в пользу этого благотворительного общества! Сообщение председателя (а такие сообщения регулярно делает каждый председатель с первого дня существования общества, основанного сорок два года назад) вызывает бурные аплодисменты; гости пьют, кричат «ура» и колотят по столу ножами; «господа профессионалы» исполняют «Боже, храни королеву», а господа не профессионалы присоединяются к хору, вследствие чего национальный гимн оказывает действие, которое газеты справедливо определяют, как «поистине гальваническое».

Затем провозглашаются другие «верноподданнические и патриотические» тосты, и все снова пьют с надлежащим воодушевлением; затем джентльмен с шелковым жгутом на шее исполняет комическую песенку, а другой джентльмен сентиментальную, после чего предлагается самый главный тост — «За процветание Общества». Тут мы снова вынуждены прибегнуть к газетному языку и выразить сожаление, что мы «лишены возможности передать хотя бы суть замечаний именитого лорда». Достаточно сказать, что речь, отличающаяся непомерной длиной, принимается восторженно, и когда все бокалы осушены, члены комитета с еще более важным видом, чем прежде, выходят из залы и тотчас появляются вновь, возглавляя процессию неимущих сирот, мальчиков и девочек, которые, к великому удовольствию гостей, а особенно сидящих на галерее дам-патронесс, обходят залу, кланяются и приседают, наступая друг другу на пятки, и судя по выражению их лиц, не отказались бы от стаканчика вина. Дети уходят, и опять возвращаются члены комитета; каждый песет в руке голубую тарелку. Оркестр играет веселенькую мелодию, почти все гости роются в карманах и принимают озабоченный вид. Во всех концах залы слышится звяканье соверенов о фарфор.

После краткого промежутка, заполненного пением и тостами, секретарь надевает очки и читает сначала отчет, потом список пожертвований; последний выслушивается с огромным вниманием.

— Мистер Смит — одна гинея; мистер Томкинс — одна гинея; мистер Уилсон — одна гинея; мистер Хиксон — одна гинея; мистер Никсон — одна гинея; мистер Чарльз Никсон — одна гинея. (Внимание! Внимание!) Мистер Джеймс Никсон одна гинея; мистер Томас Никсон — один фунт и один шиллинг. (Бурные аплодисменты.) Лорд Фитц Бинкл, председатель нынешнего банкета, в добавление к ежегодному пожертвованию в пятнадцать фунтов — тридцать гиней. (Продолжительный стук по столу; некоторые гости в порыве восторга отбивают ножки у бокалов.) Леди Фитц Бинкл, в добавление к ежегодному пожертвованию в десять фунтов — двадцать фунтов! (Длительный стук и крики «браво».)

Наконец, список исчерпан, председатель встает и предлагает выпить за здоровье секретаря, ибо он не знает человека более трудолюбивого и заслуживающего всяческого уважения. Секретарь в ответ благодарит и заявляет, что ему не приходилось знавать более достойной особы, чем председатель, разве только старейшего члена общества, за чье здоровье он предлагает выпить. Старейший член общества в ответ благодарит и доводит до общего сведения, что не знает более достойной личности, чем секретарь, за исключением, быть может, мистера Уокера, ревизора, за чье здоровье он предлагает. поднять бокалы. Мистер Уокер в ответ благодарит, находит какую-то еще более достойную личность, которая превосходит даже старейшего члена общества, — и так они долго предлагают тосты и восхваляют и благодарят ДРУГ друга, и только один тост вносит какое-то разнообразие: «За присутствующих здесь дам-патронесс!» при этом все поворачивают головы к дамской галерее и разражаются громкими криками, а какие-то плюгавые и самодовольные господа, хлебнув больше чем следует, с неимоверными ужимками целуют кончики пальцев.

Мы так затянули описание банкета, что уже не хватает времени, чтобы прибавить хоть одно доброе слово. Нам остается лишь покорнейше просить наших читателей не думать, что если мы пытались найти в благотворительном банкете смешные черты, значит мы не умеем ценить заслуги благотворительных обществ, которыми изобилует Лондон, или те весьма похвальные побуждения, которыми руководствуются их покровители.

ГЛАВА XX

Первое мая

перевод Н.Треневой

«Ну-ка, леди, раскошельтесь раз в

году для тех, кто лазает по крышам!»

«Чистим, чистим, прочищаем!»

Первое мая! Сколько в этих словах отрадной свежести! Они будят в нас множество мыслей о самой блаженной и прекрасной поре, о восхитительном расцвете природы. Есть ли на свете такой человек, в чью душу не проникло бы волшебное очарование ясного весеннего утра, не заставило бы его перенестись в далекие годы веселого детства, не воскресило бы в нем воспоминаний о зеленой поляне с чуть трепещущими деревьями, где так звонко пели птицы, никогда уже птицы не пели так звонко с тех пор, — где весело порхали мотыльки, — нигде больше, сколько бы ни скитаться по свету, не увидишь таких мотыльков, — где небо казалось куда голубее, а солнце ярче, где ветерок над зелеными травами был свежее, а запах цветов слаще, где все краски были несравненно богаче и живее, чем теперь! Так глубоки детские чувства и так неизгладимы впечатления от всего прекрасного, врезавшиеся в детскую душу. Отважный путешественник порою бредет сквозь густую, непроходимую чащу, куда не пробьется луч солнца, где никогда не блеснет клочок ясного неба; или стоит на краю ревущего водопада и, преодолевая головокружение, ошеломленным взглядом следит, как пенистый поток прыгает с камня на камень, со скалы на скалу; или в блаженной лени медлит покинуть плодородные долины какой-нибудь страны, где вечно светит солнце, а в воздухе разливаются упоительные ароматы. Но что эти темные леса, шумные потоки и живописные долины, созданные щедрой природой для услады глаз и пленения чувств человеческих, по сравнению с теми картинами, которые окружали нас в детстве? То были поистине волшебные картины, ибо детское воображение наделило их красками ярче радуги и почти столь же преходящими!