Горшок черного проса - Георгий Лоншаков

Бугай забронзовелый! Как рогом под зад поддел!.. Хотел уж Фомкин возразить: далековато, мол, загребаешь, Артамоныч! За рыбу гуди, пока не выдохнешься, а к семейной жизни не прикасайся! Нет у тебя на это прав! И вообще, приглядывал бы лучше за своей женой. Ведь сам на Амуре пропадаешь не меньше Фомкина…

Но и на сей раз сдержался он: с рыбнадзором спорить — только дело усложнять: лишь сдвинул брови, поджал губы и задышал тяжело и часто. Да и сам Раздобаров, почувствовав, что хватил лишка, закругляться стал. О прежних разговорах с ним напомнил, пожелал — в сорок-то с лишним лет — сознание заиметь и довел до сведения, что на его участке из зубров непойманных он, Фомкин, можно сказать, чуть ли не последний ходит, а остальные — кто за ум взялся, кто после штрафов хвост прижал, а кто и срок получил, и посоветовал, пока не поздно, браконьерство прекратить, а иначе, мол, затянувшаяся эта история все равно будет иметь свой печальный конец. Вот ведь к чему подвел, вот какую кочергу загнул участковый рыбинспектор Артамоныч… Раздобаров Иван… Да еще, когда отчаливал от берега на своем голубом «Амуре», кулачищем пригрозил и, глаза округлив, сказал сквозь зубы на прощание:

— Ну, Фомкин!..

Вспоминая сейчас об этом, Фомкин еще раз подумал, что сделал все правильно, убравшись от раздобаровского глаза поближе к «Партизану». С этим другом, Артамонычем, кашу не сваришь, нет!.. От соды отказался — ишь ты!.. Лицом позеленел от своей изжоги, а все туда же — на принципы! Вот поуродуешь желудок, тогда вспомнишь Фомкина, товарищ Раздобаров… А пока лучше с тобой не встречаться. Сегодня Фомкин тебе в этом удовольствии отказывает: хватит ему и вчерашней лекции. А ведь, как пить дать — молотил всю ночь винтами амурскую водичку от Верхней Тамбовки до Шаман-косы, пахал-перепахивал фарватер, бороздил протоки, обкрутил по пути все острова; может, даже рядышком был, да, полагаясь на строгую инспекцию краевую, только сюда и не заглянул, так как наведывался на «Партизана» днем. А Фомкин на этом как раз и сыграл, и все пока — тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! — идет как по нотам. Неудовольствие и беспокойство, должно быть, испытываешь ты в данные моменты, Иван Артамонович… Не спится, наверно, тебе и не сидится, поскольку Фомкина нигде не видно, а ты до конца полного не уверен, что беседа твоя в его душе просветление совершила и он, рыбу амурскую жалеючи, пошлепал в сторону дома, где жена Настасья — на радостях, что Фомкин будет теперь до скончания дней своих проводить ночи не в лодке, а исключительно только у нее под боком — побежит в магазин и купит на угощение свежемороженой трески или пристипомы. Нет, Артамоныч, не обрадовал бы ее такой поворот. Она хоть и городской прописки, но город-то ведь на Амуре стоит, и не к тому смолоду Фомкиным приучена. Для нее, товарищ Раздобаров, к примеру, и таймень, ежели он магазинный, уже не таймень, а так — вымя коровье, не говоря уже про чебаков или разных там карасишек… Ей, Артамоныч, подай персональную и — прямо из мужниных рук. Сам-то ты, товарищ Раздобаров, тоже, наверно, не хеком зубы чистишь? Уверять будешь — не поверю! У воды быть, да не намочиться?.. Э-э-э…

…От размышлений таких Фомкина оторвал встревоженный шепот Васятки:

— Фомкин!

— Чего? — встрепенулся Фомкин.

— Гляди!..

Васятка показал рукой туда, где по правому борту надвигался на них, выплывая из розоватых рассветных туманов, громадный черный айсберг.

У Фомкина отлегло на душе.

— Вот, черт, напугал… Не боись, Васюха, это скалы. Пронесет мимо — и сеть можно выбирать. А ты подгребай помаленьку. Видишь — веревка отстала?

Васятка поработал веслами.

— Во, теперь — норма.

Васятка перестал грести, осушил весла, по крашеным плоскостям которых побежали, падая в воду, тяжелые капли. Так и застыл он, вытянув шею, со смешанным чувством удивления и настороженного любопытства взирая на молчаливые остроконечные столбы, возникавшие из ничего. Открывая в медленном развороте новые и новые виды — с выступами, изломами, причудливыми расселинами, по которым клубящейся невесомой лавой стекал вниз туман, — черные каменные громады угрожающе приближались, нависали, дыбились…

— Хорошо идем! — просипел сырым голосом Фомкин.

— Хорошо-то — хорошо… — вспомнил Васятка слова из популярной песенки, но продолжать не стал, увидев, как натянулась до предела веревка в руках Фомкина, и с лодкой стало твориться что-то непонятное. Ее развернуло и поставило поперек течения. За бортом сильно забурлила вода.

— Задев!.. Ядрит тебя в дудку! Пропусти меня на нос! Быстро!

Фомкин, не выпуская веревки, перелез на самый нос лодки, зацепив коленом, и едва не разбив ветровое стекло, но своего добился, быстро закрутил веревку на гаке. Лодку сразу развернуло носом против течения, и вода за бортом перестала бурлить. Теперь руки у Фомкина были свободны, и надо было, быстренько подумав, как это лучше сделать, сниматься с задева. Но откуда он взялся здесь — на тони? На таком сумасшедшем течении? Ведь здесь еще днем спокойно плавали колхозники… Нет, не могло здесь быть никакого задева. Калуга?! Фомкин мгновенно посмотрел на скалы и с облегчением выдохнул сдавивший грудь воздух. Нет, не задев!.. Они плыли. Они двигались. Медленней, чем надо, но двигались — вниз по течению. Это не задев. Это калуга!..

— Ну, Васюха… — Фомкин ловко перебрался по сырой палубе за ветровое стекло и, поправив шапку, сел в кресло водителя. — Ну, Васюха… Как думаешь — повезет или не повезет? Может, повезет, а?

— В чем?

— В том… самом… — Фомкин подмигнул, прикурив сигаретку, выкинул спичку за борт. Она плыла рядом с лодкой. — Если б задев, спичка тут же бы тю-тю от нас — и дальше. М-да… Ты давай-ка топор приготовь — может пригодиться. Табань в сторону кормы, а я пошел…

Васятка взялся за весла, а Фомкин, открутив с гака веревку, перевел ее ближе к корме и принялся за работу. Дымящаяся сигарета стала ему мешать, и он выплюнул ее. Одной ногой Фомкин уперся в шпангоут, а другой в крышку редуктора. Из-под борта после коротких, но сильных рывков стала выходить мокрая веревка.

— Табань, Васек! Облегчай мне дело. Табань, говорю!

— Я и так табаню.

— Так, да не так. Еще табань!

Вот и закончилась веревка, и Фомкин, стараясь не греметь, выловил груз. Дальше пошла сеть. Фомкин вытягивал ее и не глядя укладывал на дно лодки.

— Тяжело сеть идет, Васюха…

— Помочь?..

— Не надо. Ты давай быстренько запасной фал из-под сиденья достань. Нашел?

— Нашел, — откликнулся Васятка.

— Быстро на нос. Привяжешь хорошенько, а свободный — держи наготове. Быстренько, быстренько! Да не свались в воду сдуру! Привязал? Мигом за весла!..

— Сел, — сказал Васек.

— Табань!

— Табаню…

Васек табанил изо всех сил, стараясь облегчить работу Фомкину, которому каждый последующий метр сети давался все труднее и труднее — он пыхтел, упирался яростно ногами. Кета не попадалась.

— Что ж это такое?.. Ясно что такое: калуга сетку скособочила, — бормотал Фомкин. — Табань, табань еще! Хорош… Стоп! Гребани правым вперед, а левым назад. Разверни, говорю, лодку: сеть под кормой. Вот так! Еще разверни… Те-те-те… Кажись, скоро и она… сама… Надо осторожненько… осторожненько… Подавай-ка потихоньку назад, табань, Васюха!

Выбирая затяжелевшую, натянувшуюся сеть, Фомкин стал перемещаться по борту ближе к ветровому стеклу и к Васюхе, приказав хрипло:

— Убери весла! По моему борту поперва! По моему…

Васятка мигом со звяком выдернул из гнезда уключины правое весло, чуть не стукнув в спешке Фомкина по голове, взялся за другое, но так и задержался на полделе, уставившись округленными глазами на всплывающее из речных глубин, метрах в пяти от лодки, опутанное сетью темное тулово громадной рыбины. Он не мог ее видеть всю из-за Фомкина, да и рыбина была еще глубоковато в пучившейся воде, но уже угадывалась и была ближе к лодке своей головищей.

— Левое потеряем… Сними весло-то… — просипел Фомкин, продолжая медленно выбирать сеть и подавать лодку бортом к рыбине. — Ну, Васек, привалила к нам голубка…

— К-калуга?.. — спросил Васятка.

— Тс-с-с…

— Т-топор п-подать?

— Не… — сказал Фомкин. — Большая… Не оглушить. Только рассердим… И в лодку не затянешь ни за какие деньги…

— А как же теперь?..

— Ход — один: только за пасть, сквозь жабру куканить. Губы у нее крепкие — скорее фал порвется… Ежели сумеем закуканить, дадим ей волю потаскать нас на буксире по туманам. А уж как устанет, выдохнется, тогда мы ее, милую, сами буксиром потянем — на мели. Уж там-то мы с нею как-нибудь управимся. Лишь бы она сейчас спокойненько… Значит, я подтягиваю, запускаю под жабру руку, а как она воздуха хватанет и зачнет пасть открывать, ты в этот момент не теряйся и по команде фал мне через пасть в руку подавай…