Горшок черного проса - Георгий Лоншаков

…Дымовы шли логами, почти не разговаривая. Он много курил. Она думала о своем. И только когда показались Савали, Дарья изумленно охнула. И еще раздался ее слабый, тоненький всхлип. Дымов засопел, что раньше означало бы недовольство, а теперь совсем иное, может быть, даже желание погасить внезапно навалившуюся слабость, но ему это не удалось. И губы его снова задрожали:

— Вот те и… Савали…

— Ох…

— Чего ты плачешь?..

— А ты чего?.. Шляпу-то надел бы, — сказала Дарья, вытирая слезу маленьким кулачком.

— Может, не надо? Жарко ведь…

— Надень. Зачем деньги-то тратили? Надень…

Дымов кашлянул, засопел, но, однако, остановился, раскрыл чемодан и достал светло-серую шляпу. Она лежала в чемодане, а сам-то Дымов ехал из дому в кепке, потому что никогда шляп не носил. Эту, светло-серую, они по настоянию Дарьи купили уже в Вятских Полянах, в станционной галантерейной лавке.

…Она очень изменилась, их деревня, за тридцать лет: не видели Дымовы многих старых знакомых изб, появились новые — под тесовыми крышами да под шифером. На единственной улице деревни, спускавшейся по пологому склону холма к ручью, было пустынно. По улице бродили куры, кое-где розовели на солнцепеке ленивые поросята. За холмом тарахтел трактор, мычали коровы.

Дом Кондрата Ивановича, своего тестя, Дымов узнал сразу. И хотя его не единожды, наверное, обновляли, все выглядело почти по-прежнему: и резные наличники, и добротные ворота, и забор. И даже бревно возле завалинки, казалось, лежало с тех самых пор, как они уехали из деревни…

И все вышло не так, как загадывали Дымовы. Все получилось проще: дернули веревочку щеколды, открыли ворота, и вот тебе — во дворе возится с топорищем дед Кондрат. Дымовым он с первого взгляда показался таким же, как в пору их молодости, разве только чуть суше стал. Длинный, сгорбленный чуть ли не в вопросительный знак, всклокоченные седые волосы, очки на медной проволоке и белая бородка клинышком, как у Калинина. И не расстался он со своей рубахой любимого серого цвета, слабо перехваченной в талии и потому спустившимся под живот тоненьким ремешком.

Услышав скрип ворот, он вскинул голову, несколько секунд смотрел на пришельцев, чуть скосив глаза, словно прикидывая в уме, сколько, скажем, будет шестью шесть. Потом вдруг бросил наземь топорище, живо вскочил, опираясь на острые колени, и протянул руки вперед.

— Егор!!! Едрит твою в дышло!.. Егор! Дарья… — И засмеялся заливчиво, почти по-детски. — Чудо… ну просто чудо! — И опять детский смех…

— Здравствуй, батя…

Дымов облапил тестя и долго целовал, прослезившись и так и не нащупав в бороде и усах Кондратовых губ.

— Дарья!

— Папаня…

Дарья обмякла в слабых руках отца, и пришлось прийти на помощь Дымову.

Дед Кондрат встрепенулся, как петушок:

— Баб-ка-а! Санька-а! Где вы там пропали, едрит вашу мать? Чудо ведь, ну просто чудо… Да поглядите, кто к нам приехал! Бабка!

Первой выскочила из избы Санька — копия Дарья, если бы той убавить лет двенадцать. Увидела, ахнула, бросилась к сестре, и запричитали они, завыли по-бабьи — протяжно и с придыханием. Дед Кондрат тряс Дымова за рукав, приговаривая:

— Ну и ну! Чудо, просто чудо!

Обернулся к стоящей на крыльце старухе:

— Бабка! Чево занемела-то? Не видишь — девки передушатся? Разнимай! Да поди же с крыльца-то! Не видишь — Егорка с Дашкой прикатили?! Ну и чудо, прямо чудо… Эх, едрит твою в дышло, ну и выпьем же! — молодцевато притопнул ногой.

— Тебе бы все пить… — ругнулась старуха, однако проворно оказалась возле, женщин, а увидев Дымова, кинулась сначала к нему, остановилась в полушаге:

— Ой! И правда, Его-орка…

Она смотрела на него, морща и без того морщинистое лицо, и глаза ее потеплели.

— Мама…

— О-о-о! Какой-то стал баской-то! Да в шляпе…

Дымов бережно обнял старушку и поцеловал в плотно сжатые губы.

— Мама…

— Ну… ну… ишь какой сильный!..

— К Дашке-то подойди, а то будто ее нету-ка! — упрекнул дед.

— Дашка? — Старуха перевела взгляд на дочь и долго вглядывалась в ее лицо. — Дашка… Да ну, — махнула она рукой с таким видом, как будто над ней подшутили: какая это Дашка?..

— Маманя… — Дарья похолодела. — Маманя… — Она подошла к матери и приникла к ее плечу. — Родненькая… миленькая… маманька!

Старушка осталась безответной. Она не отшатнулась, но и не прижалась к Дарье. Пожевывая губами, стояла она, маленькая, в выцветшем платке, в каком-то задумчивом оцепенении: она не умела лгать, и ей было в то же время жаль обидеть стоявшую рядом женщину, ей было трудно встречаться с нею взглядами, и поэтому она смотрела мимо Дарьи своими добрыми сухими глазами.

— Опомнись! Аль с ума сошла?! — всплеснул руками дед Кондрат, но старушка, живо отпрянув от Дарьи, исчезла в избе…

Дарья глядела на всех беспомощно и жалко, словно ища поддержки.

— Бегает как заводная, — сконфуженно сказал дед Кондрат, — а вот поди ж ты, забываться стала… Так все: и варит, и воду носит из колодца, и курей кормит, да иногда по пять раз в тот же час. Прикрикнешь, вдруг вспомнит, что кормила, и завернет назад. То я задремлю, а она — за бороду теребит: боится, не помер ли… А так она еще уклюжая, другую молодуху за пояс заткнет. Да ты не горюй, Дарья, и не обижайся!.. Чего глаза-то мочишь? Узнает она тебя еще, вот увидишь — узнает! Чай не на день приехали? Привыкнет и узнает… А ну айда в избу!

— Она ведь молодкой тебя проводила, такой и помнит. Вот и не распознала. Я и то ахнула: ведь как-никак сколько годков пролетело. Ну, не реви, слышишь? Ну, приехали — и хорошо. Живы — и слава богу! — говорила младшая сестра, увлекая за собой Дарью.

А по улицам деревни из конца в конец летела по избам редкостная в здешних местах весть: приехали аж из самого Комсомольска, что на Амуре, Егор и Дарья Дымовы. И пока для гостей топилась баня, пока в печи что-то жарилось и парилось, изба наполнилась родственниками, братьями, сестрами, племянницами, внучатами. И не было конца охам и ахам, и много было объятий, смеха, слез… Дед Кондрат ходил петухом, оживленный, горделивый, благодарный судьбе, так неожиданно ниспославшей ему далеких и уже нежданных гостей.

— А ну, едрит вашу в дышло, ставьте все на стол! — рубил он ладонью воздух, выкрикивая фальцетом. — Все за стол! Чай не хуже людей живем, врасплох нас не застанешь, не-е-ет! Бабка! Куда ты делась? Давай огурцы! Санька! Ставь водку! И-эх! Чудо, ну просто чудо…

Вечером за столом было тесно, и все с любопытством и уважением глядели на Дымовых, а они, окунувшись в свой давний мир, сидели, оглушенные всеобщим вниманием, смущенные и счастливые.

Дарью окружили подруги, прожившие всю жизнь в деревне, — Настя Кудасова, Маруся Кривая, Саня Филлипова, Дуся Косынкина — все ее ровесницы, а теперь уже и с внучатами. И она, жившая где-то далеко, в непонятной для них далекой и таинственной стороне, была для них чем-то необыкновенным.

Встретил своих друзей и Егор Дымов, но многих не досчитался: с последней войны в деревню не вернулась половина мужиков. Но все-таки остались Фрол Тюрин, Максим Негодяев, Андрей Беседин — все тоже битые и тертые жизнью, кто без ноги, кто с осколочным шрамом.

— Наливай по стаканам! — командовал дед Кондрат. — А кому не хватает стаканов — в кружки!..

— Сам-то хоть не пей, помирать потом зачнешь, — ворчала Матрена Ивановна, ставя на стол пельмени.

— Не, бабка, я много не буду, — хитровато подмигнул дед Кондрат, поддерживая дно стакана мизинцем. — Я много не буду, только по нижний пальчик.

Изба наполнилась смехом. Бабка укоризненно покачала головой. И вдруг остановилась на Дарье, долго и пристально глядела на нее, прижав к подбородку указательный палец. А когда Дарья перехватила ее взгляд, старушка вдруг начала суетиться у печи.

— Выпьем за здоровье наших дорогих гостей!

— Ай да Егор!..

— Дарья, дай я тебя поцелую!..

— Бабка, — покрикивал дед Кондрат, — добавляй еще огурцов. Ишь, застоялась!..

Приплюснув носы, глазели через стекла окон в избу деревенские ребятишки.

— Вот мы и собрались за одним столом, ах, бедовые вы мои! — горячо заговорил дед Кондрат, чокнувшись с Дымовым и разгладив белые усы. — Хорошо, когда эдак-то вот вместе… Мы с Матреной, бывало, шибко тосковали. Думаем, вдруг, едрит твою в дышло, так и помрем, не повидавшись!.. Ан нет!.. Свиделись. Чудо, ну просто чудо… А ты, Егор, закусывай. С дороги ведь. А ты, Дарья? Али отвыкли от деревенской пищи, а? А ты, Егор, скажи, огурцы-то хоть растут у вас в Комсомольске?

— Все растет, — усмехнулся Дымов. — Поначалу плохо родилось, а потом приспособились. И огурцы, и помидоры стали расти. Про картошку я уж и не говорю. Сады в тайге развели не хуже вашенских. Честное слово.

— Ну вот, — удовлетворенно закивал головой дед Кондрат. — И я тоже доказую — это тем, кто сумлевается, — есть, говорю, там лето! Бывает, говорю, у них лето, а не то чтобы весь год зима. Он ить, Дальний Восток, не на Северном полюсе. Верно я говорю? А кто сумлевается, пусть у ребятишек своих спросит. Они географию нынче лучше нашего знают. Возьми хоть Нюрку Саньки нашей. В восьмой класс ходит, а как по-ермански залопочет, так только диву даешься! Вот она тоже нам говорила, что есть лето на Дальнем Востоке, и все тут!