Похищенная викингом - Кейтлин Крюс

— Такова судьба каждого мужчины.

— Да, каждого мужчины, — сказала она с жаром. — Но должно ли так быть, вот в чем вопрос? Что будет со мной, если через год я стану вдовой? Ваш король отдаст меня твоему брату? Или кузену? Тебе, конечно, будет уже все равно, ты умрешь, бросишь меня.

Торбранду с каждой минутой этот разговор нравился все меньше. Внезапно в голову пришла мысль, что он никогда не думал о боли матушки, только о ее силе и мужестве. А должен был. Мужество не требуется там, где есть радость. Какой жизни он желает своей золотоволосой женщине? Хочет ли, чтобы она всегда ждала и тревожилась? Растила сыновей, чтобы те оплакивали отца? Отправила их умирать следом за ним? Мог ли он раньше представить, что для человека, закаленного в боях, как он сам, может существовать другая жизнь? Или его шаг станет предательством той цели, к которой шел?

— Ни ты, ни я не погибнем на поле битвы, Эльфвина. Я не желаю рисковать еще раз. — Он старался не думать в тот момент о короле Рагналле. Только о самом себе. — Я хочу владеть тобой безраздельно. Ты не будешь ничьим оружием. На западе есть остров. Новый. Там почти никто не живет. Я был там, и отвезу тебя туда. Мы будем жить, как в доме, в долине.

Он не сразу понял, что сказал это вслух.

— Ты, Торбранд? — едва слышно произнесла она. Голос был взволнованный, он отчетливо это слышал. — Ты готов жить тихо вдали от побед и славы? Я тебе не верю.

Он сам себе не верил, но ощущал острое желание…

А потом появились селяне и потребовали освободить залу, чтобы вернуть на место животных, которые пережили здесь холодную зиму.

Торбранду удалось остаться наедине с Эльфвиной уже вечером, когда были в шатре. Она весь день была занята обычной женской работой, потом они собрались все вместе на пир, где приготовили мясо, зарезав скот, пригнанный Рагналлом для принимавших его местных жителей. Были и другие дары королю, много вина, музыки и песен.

В их шатре было темно и тихо. Она стояла, опираясь на локти и колени, он взял ее, каждым движением без слов убеждая, что так будет всегда. А потом гладил шелковистые волосы и целовал в губы, вкус которых казался слаще меда, который они пили.

Проснувшись среди ночи, он увидел, что она по привычке обвила его руками и ногами. Он перевернул ее на спину, широко раздвинул ноги и вонзил член, зная, что она любит просыпаться, ощущая его внутри.

Они по-прежнему ничего не сказали друг другу.

И только сейчас, слушая, как брат и кузен обмениваются колкостями с приближенными короля, Торбранд вспомнил, что Эльфвина так и не ответила ему. По какой-то причине не сказала, охотно ли выйдет за него. Возможно, она планировала как-то усложнить ему жизнь.

Мелькнула мысль, что она ответила, сдавшись и приняв его в свое мягкое лоно, однако в случае с Эльфвиной заключение могло быть ошибочным, ведь она не похожа на всех женщин, которых он знал. Необходимо, чтобы она ответила прямо. Произнесла клятву. И тогда он получит то, что будет принадлежать только ему. Хотя бы какое-то время, вдали от всех, на далеком острове за морем.

Эльфвины не было среди собравшихся в зале. Он вышел на улицу и пошел по деревне, оглядел несколько групп женщин, вместе занимавшихся делами. Он дважды обошел поселение, но так и не обнаружил ее, и в какой-то момент понял, что стоит у забора, за которым содержались животные, отрешенно глядя перед собой.

— Я с утра не видел твоей женщины, — раздался за спиной голос Рагналла.

Торбранд резко повернулся и поклонился в знак приветствия.

— Скорее всего, она прячется от меня, — произнес он, понимая, что так не могла поступить женщина, привычки и характер которой, как ему казалось, он хорошо изучил. — Она еще не смирилась с рабством. Теперь ей надо принять факт, что она невеста. Этот факт оскорбляет ее.

Рагналл рассмеялся. В нем еще чувствовалась сила, хотя седых волос стало больше, как показалось Торбранду, чем во время последней их встречи. Только глупец, ищущий смерти, будет сомневаться, что меч его способен унести немало жизней. Рагналл держался как король, но для Торбранда он всегда был больше чем правитель. Он относился к нему, как относился бы к отцу, будь тот рядом, а не в ином мире.

— Ты хорошо мне послужил, Торбранд, — произнес Рагналл, оглядывая раскинувшиеся перед ними поля. — Я говорил тебе, рядом не осталось никого, кому можно доверить подобное задание.

— Для меня честь служить тебе, мой король, — ответил Торбранд. — Верь, это правда.

— Мне известно, ты считаешь, что мужчина может доказать свою верность и добиться славы только в бою. Отрадно, что ты так и делал. И отличился. О твоей храбрости будут слагать песни, но ни в одной из них не будет по праву рассказано о том, как много пользы ты принес своему народу, выполнив это поручение.

— Мужчина похищает женщину и уезжает на новые земли, находит там дальнего родственника. Живет своим хозяйством, становится главой клана… — протянул Торбранд, и ни один мускул не дрогнул на его лице. — Такой рассказ никому не покажется героическим.

— Не забывай, ты должен охранять ее, — добавил Рагналл и многозначительно посмотрел на своего воина. — Ее имя больше никогда не будут произносить в залах, наши враги никогда не должны найти ее, чтобы использовать против нас. Хочешь, можешь пахать и сеять, заниматься чем пожелаешь, но это будет не первостепенная твоя задача. Знай, я верю, что ты все исполнишь, как должно. Ты не бросишь ее за борт, а мне потом скажешь, что произошел несчастный случай, лишь ради того, чтобы принимать участие в сражениях, где есть шанс снискать себе вечную славу. Ты не обидишь ее, будешь хорошо относиться, беречь до той поры, когда она понадобится мне здесь.

Торбранд кивнул, ибо это единственное, что можно сделать в такой ситуации. Он все исполнит, как приказал король, потому что такова его воля. И что более важно — это воля не только короля, но и человека, которому он обязан жизнью. Годы, проведенные рядом с ним, позволили отплатить если не за все им сделанное, то в достаточно большой степени. Однако Рагналл вправе и впредь распоряжаться им по своему усмотрению, и воин выполнит любой его приказ.

Мужчины стояли плечом к плечу, разглядывая грустную картину холодного полдня, но в которой больше не было серого цвета.