Байки деда Игната - Виталий Радченко

А вот белые ночи хлопцев не удивляли, не мог же царь (царь!) жить в обычной, незатейливой природе, без чудес и уму непостижимых явлений!

Неподалеку от казарм конвойцев размещались царевы псарни. Это заведение считалось весьма почтенным, уважаемым. Собакам в нем жилось не хуже, чем прочей императорской челяди. И повадились казачки-конвойцы для собственного удовольствия и времяпрепровождения поддразнивать тех псов. Бывало, как-нибудь под вечер подползут к тому заведению с тыльной стороны и давай выть по-волчьи, а то и просто гавкать и тявкать на пример станичных беспородных шавок. Что тут начиналось на псарне! Их благородия высокородные псы поднимали такой гвалт, так остервенело рвались на волю, в злом охотничьем азарте, что уму непостижимо! Что ж, и царские собаки — они все равно собаки! И на самого царя могли ощериться… А тут такая оказия! А может, им на той псарне все наобрыдло, они были и рады погавкать-потешиться…

Подсвистнув для задора, шутники отползали от дворцовой псарни, еще долго наслаждаясь произведенным переполохом. Псари, разобравшись в причинах периодически повторяющейся тревоги, зачастили в казармы, слезно прося казачков не беспокоить зазря благородных животных. На время эти развлечения прекращались, но через месяц-другой повторялись снова…

И то, может, и вовсе перестали б конвойцы дразнить тех императорских псов, да псари попросили их все же иногда поднимать переполох. От долгого безделья, бывало, собаки скучали, теряли аппетит, а это — не дело. После тревоги же у них отлегало от сердца, и они, отгавкавшись и отвывшись, заметно веселели, чувствовали свое собачье достоинство…

Надо сказать, что царь-батюшка весьма был привержен к охоте, частенько выезжал пострелять-пополевать и бывал в хорошем настроении, когда охота удавалась. А как она могла не удастся, если императору в той серьезной забаве помогали десятки, а то и сотни егерей, псарей, загонщиков и разного рода чинов, к тому делу приставленных.

В специальное угодье во множестве запускалась разная дичина, которая потом и отстреливалась сотнями и тысячами штук, в зависимости от числа сановников, приглашенных на царскую охоту.

— Ну шож то за охота? — посмеивались станичники. — Все одно як послала тебе жинка каплуна прирезать, абож гусаку голову отрубать!.. Сам император стрелял довольно метко и за один заход «добывал» с полсотни диких петухов-фазанов, вальдшнепов и зайцев. Иногда царь охотился на глухарей. Все это был, как говаривал дед Игнат, отстрел безобидной живности — на волков, медведей или, допустим, оленей-зубров царь под Петербургом не хаживал. Для такой охоты были особые выезды на Белорусщину или на Кавказ, но нашему деду не привелось быть с царем ни в Беловежье, ни в Теберде.

Особое удовольствие для царя Мыколы было подстрелить сову, вероятно, потому, что была она не привозная, а местная, а значит — редкая. К тому же считалось, что эта «хищница» наносит ущерб «культурному» охотничьему хозяйству.

В царскосельском парке император любил подстрелить ворону, особенно в межсезонье. Чтобы не терять остроту глаза и еще потому, что был уверен — эта птица если не вредоносная, то уж во всяком случае бесполезная и докучливая.

Бывало, выйдет на прогулку, а тут она, та ворона, вдруг шмыгнет откуда-то, да еще, глядишь, каркнет себе на голову. Царь щелкнет пальцами, ему тут же подадут ружье. Трах-тарарах, и конец вороньему счастью. Царь доволен, идет дальше. Глядишь, подлетит еще одна. Трах-тарарах, и этой конец.

А однажды убитая их величеством птица зависла на дереве. Царь посчитал это за непорядок и всадил в нее еще заряда три, но от клятой вороны только перышки летели, она же теми выстрелами вбивалась еще глубже в развилку ветвей. Император велел егерю довершить дело, а сам пошел дальше по державной хлопотне радеть, да думать о народном благе. Егерь принес какое-то особенное ружье, с коротким, но толстым стволом, что-то вроде ручной мортирки, жахнул два раза мелким бекасиным дробом, и от той вороны не осталось ничего — разнесло в пух и прах.

И еще царь при любой погоде регулярно выходил на прогулку, подышать вольным воздухом, отрешиться от нудных государственных забот, а заодно на ветерке, может, о чем и подумать. Дровишки рубил, а зимой чистил от снега  дорожку в парке. Самой обычной лопатой, не какой-нибудь особенной, «царской» — серебряной или золотой. Надо ж было и ему подразмяться, мужик все же, хотя и российский император.

Казакам-ковойцам, вспоминал дед Игнат, надлежало охранять царскую особу недреманно, но перед очами императора не мельтешить, по возможности держаться подальше и в тени, но так, чтобы в любое мгновение оказаться рядом и отсечь злоумышленника, будь то, не приведи Бог, бомбист или иной какой покушатель.

— Что ж вы так его берегли, — иногда вопрошала деда бабушка Лукьяновна, — так уж берегли и не уберегли?! — Так тож не мы, — упирался дед. — При нас все було путем… То его генералы та депутаты низвергли, и на то була Божья воля. А мы, простые люди, царя любили. Не чванливый он был, но и не такой, як все, потому як царь… Воно всеж лучше, як наверху природный царь, а не абы хто… Мы его каждый день бачили и понимали: Царь! И в служби той было наше счастье, наша доля. А наша доля — Божья воля…

БАЙКА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,

про хорунжего князя Дядянина, да про станичника Степана Стеблину, и про службу царскую

Из командиров императорского конвоя дед Игнат больше всех других вспоминал ближайшего к рядовым казакам офицера — хорунжего князя Дядянина.

— Отож настоящее прозвище того хорунжего было Дадиани, — уточнял дед Игнат. — Дадиани Давид Константинович[15], и не простой какой князь, а «светлейший», породистый! До конвоя он служил в Первом Великой Княгини Анастасии Михайловны Хопёрском полку. Ну, а мы его иначе як «Дядянин» не называли — так сподручней. Но обязательно и непременно — «князь». Такое ему было прозвище и честь… Титулованные офицеры в казачьем конвое попадались редко — командирами конвоя бывали и графы, и бароны, а пониже — в основном выходцы из полков Кубанского казачьего войска. Был один сотник — принц персидский Реза, пришедший в конвой из пехотного Изюмского полка, но дед Игнат не помнил его, знал понаслышке, что был такой… Князь же Дядянин был близко, рядом, «свой хорунжий».

Занятий со своими подчиненными он почти не проводил, но зато регулярно с ними ходил в караулы. Дело это считалось весьма ответственным, и почти все караулы при особе царя-батюшки возглавлялись господами офицерами. Молодой и красивый князь отличался незаурядной силой и веселым нравом. Гнул подковы, крестился двухпудовиком, скручивал в узел железные гвозди. Под настроение кружил на плечах жердь с повисшими на ней 10–12 казаками.