Лев Толстой. Психоанализ гениального женоненавистника - Мария Баганова

Кто из нас, обреченный на лихом коне двигаться шаг за шагом, в оказии с пехотной частью, не уезжал вперед? – Он подбоченился, вспоминая молодость. – Это такой соблазн, что молодой и старый, вопреки строгому запрещению и преследованию начальством, частенько ему поддавался. И наши пять молодцов поступили так же. Отъехав от колонны на сотню шагов, они условились между собой, чтобы двое из них для освещения местности ехали бы по верхнему уступу, а остальные нижней дорогой. Только что поднялись Толстой и Садо на гребень, как увидели от Хан-Кальского леса несущуюся прямо на них толпу конных чеченцев. Толстой сверху закричал товарищам о появлении неприятеля, а сам с Садо бросился в карьер по гребню уступа к крепости. Но Садо незадолго до этого купил молодую лошадь. Испытав ее, он предоставил ее своему кунаку, а сам пересел на его иноходца, который, как известно, не умеет скакать. В таком виде их и настигли чеченцы. Но Лев Николаевич, имея возможность ускакать на резвой лошади своего друга, не покинул его. Садо, подобно всем горцам, никогда не расставался с ружьем, но, как на беду, в тот раз оно не было у него заряжено. Тем не менее он нацелил им на преследователей и, угрожая, покрикивал на них. Судя по дальнейшим действиям преследовавших, они намеревались взять в плен обоих, особенно Садо для мести, а потому не стреляли. Обстоятельство это спасло их. Они успели приблизиться к Грозной, где зоркий часовой издали заметил погоню и сделал тревогу. Выехавшие навстречу казаки принудили чеченцев прекратить преследование. Ну как вам история?

Я стал утверждать, что она наилучшим образом характеризует храбрость графа.

– Да, этого ему было не занимать. Но откуда такая преданность чеченцу? Вот тогда многие уже полушутя стали называть его мусульманином… А может, и не шутили?

Я расстался со своим собеседником совершенно обескураженный. Конечно, говорил я себе, никто не может с уверенностью утверждать, сколько в его рассказы истины – а сколько лжи. Возможно, он никогда и в глаза не видел графа Толстого, а сейчас болтает, желая привлечь внимание журналистов. Пустит сплетню, которая несомненно навредит репутации великого писателя… Хотя? Чем навредит, если вдуматься? Ведь от официальной церкви он отлучен… Обдумав все, я решил ничего не говорить об этом разговоре ни детям Льва Николаевича, ни его опальной супруге, с которой намеревался повидаться.

Я чувствовал себя очень усталым, но, как оказалось, тот день еще не кончился: в приемной меня ждал мальчик, сообщивший, что графини Толстые очень меня просят к себе. Этот мальчик принес мне петербургскую газету «Речь» с телеграммой некого Н.Е. Эфроса, подвизающегося в нашем Астапово, где говорилось: «Толстой заключил, его выслеживают, решил немедленно ехать, скрывая свой след. Шамардина писал жене ласковое письмо. Узнал несколько подробностей покушения графини: не дочитав письма, ошеломленная бросилась сад пруду; увидавший повар побежал дом сказать: графиня изменившими лицом бежит пруду. Графиня, добежав мостка, бросилась воду, где прошлом году утонули две девушки. Вытащила Александра, студент Булгаков, лакей Ваня; повар. Сейчас чувствует себя несколько лучше. Едва заговаривает случившемся, особенно ближайших поводах ухода, страшно возбуждается, волнуется, плачет. Сегодня прочитала газетах письмо Черткова, считает указания семейные раздоры ошибочны. Узнал, последний месяц обострились отношения графини Чертковым из-за дневников Толстого, представляющих семь толстых тетрадей. Чертков протестовал, чтобы графиня имела ним доступ. Графиня семьей живут Астапове вагоне, обедают все вместе вокзале. Маковицкий, Никитин часто сообщает им подробности больном».

Немудрено, что такая заметка еще сильнее расстроила графиню… Коли она ее прочла. К тому же, из телеграммы следовало, что пронырливые корреспонденты так или иначе сумели пробиться к Толстым и задавали им вопросы. К счастью, моя фамилия нигде не упоминалась, чему я был рад безмерно!

Естественно, я немедля отправился на запасной путь. Отдых оказал благотворное действие на графиню: сегодня она выглядела поспокойнее, но была очень слаба. Как объяснила Татьяна Львовна, после внезапного отъезда своего супруга Софья Андреевна не ела пять дней и сейчас, когда прошел уже первый шок, сказывались последствия голодания. Она была достаточно тиха и выглядела крайне усталой и измотанной.

– Какая унылая, серая погода! – проговорила графиня, глядя в окно, за который виделись замусоренные рельсы и кусты серой пожухшей полыни. – Но люди здесь все милые, простые, не говоря о заботливой о всех дочери моей Танечке и милых моих мальчиках. Сейчас вот перечитывала Левочкину повесть «Детство», – она показала мне старый потрепанный номер журнала «Современник». – Помните этот отрывок о красивом мальчике? «Он никогда не улыбался, но или смотрел совершенно серьезно, или от души смеялся своим звонким, отчетливым и чрезвычайно увлекательным смехом. Его оригинальная красота поразила меня с первого взгляда. Я почувствовал к нему непреодолимое влечение. Видеть его было достаточно для моего счастия… Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мне приснился; закрывая глаза, я видел его перед собою и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение. Никому в мире я не решился бы поверить этого чувства, так много я дорожил им…. Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало во мне в не менее сильной степени другое чувство – страх огорчить его, оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему…» – Закончив чтение, Софья Андреевна аккуратно положила книгу на столик. – Поразительно, до чего черты молодости те же, как и черты старости, – задумчиво и печально проговорила она. – Преклонение перед красотой и потому страдания за свою некрасивость и желанье заменить красоту тем, чтоб быть умным и добрым мальчиком. – Настроение ее внезапно изменилось, она вдруг занервничала, заговорила быстрее, руки ее задрожали. – Красота, чувственность, быстрая переменчивость, религиозность, вечное искание ее и истины – вот характеристика моего мужа. Они все не желают допустить меня к нему?

– Простите, Софья Андреевна, – пробормотал я. – Я пытался завести этот разговор, но лишь навредил…

– Да ничего не вышло… – вздохнула она. – Зато при нем его идол – Чертков. Мой разлучник! Хотелось бы Левочке напомнить мудрую заповедь: «Не сотвори себе кумира», да ничего не поделаешь с своим сердцем, если кого сильно любишь.

В тот момент я не понял, о чем именно она говорит, но переспрашивать не стал. Софья Андреевна спросила меня о моем общении со Львом Николаевичем. Избегая острых углов, я рассказал ей про беседу об «Азбуке», о воспитании детей…