Отец Иакинф - В. Н. Кривцов

— Ваша Маймайчен холоша, наша пулоха.

Иакинф удивился, слыша, как китаец называет Кяхту "ваша Маймайчен". Но, как он, не без труда правда, понял из его объяснений, Май-май-чен вовсе не было собственным именем. "Май" по-китайски значит покупать, второе "май" (его китайцы произносят иначе — к концу понижая голос) — продавать, "чен" — город, и, следовательно, "Май-май-чен" означает попросту "торговый городок". Вот потому-то китайцы в разговоре о русскими часто и называют Кяхту "ваша Май-май-чен", видимо, полагая, что слово "Кяхта", подобно "Май-май-чену", также означает по-русски "торговый городок".

Миновав чахленький садик на площади и неширокую улицу, считавшуюся в слободе главной, они вышли за ворота на пустое, ничем не застроенное пространство. Это была узкая, шириной всего в сто двадцать сажен, полоска ничьей земли, разделявшая владения двух великих империй. Посередине ее торчали друг против друга два почерневших от времени деревянных столба.

Иакинф невольно остановился, не в силах одолеть волнения.

Так вот она, граница. И эти жалкие столбики разделяют два огромнейших государства, два мира! Еще шаг, и он будет на чужой, чужестранной земле.

II

Прямо перед Иакинфом возвышались обращенные в сторону Кяхты городские ворота Маймайчена с караульной башней и непривычно выгнутыми кверху углами черепичных кровель. На обеих створках ворот было написано по огромному иероглифу, означавшему, по словам Вана, счастье.

Иакинф вошел в ворота и остановился, пораженный неожиданностью. Хоть это были просто ворота пограничного китайского местечка, расположенного на монгольской земле в каких-то ста саженях от такого же русского, он как бы перенесся в совершенно другой мир. Все здесь было непривычно и ново: узенькая длинная улочка, выложенная каменными плитами и застроенная глухими, без единого окошка, стенами, так что она напоминала собой скорее длинный коридор, нежели городскую улицу; высокая многоярусная башня в глубине, тоже с загнутыми вверх углами черепичных кровель, о подвязанными к ним колокольчиками, которые тихонько позванивали при малейшем ветерке; пестрые вывески, расписанные витиеватыми иероглифами, и не слева направо, а сверху вниз; ворота, украшенные разноцветными бумажными фонариками… Все, что он видел, было так своеобычно, так непохоже на то, что ему приходилось видеть до сих пор у себя на родине!

И сами китайцы хорошо вписывались в этот прихотливый пейзаж. Иакинф подумал, что костюм их, который поначалу показался таким странным, в сущности, очень им идет: длинные халаты из синего шелка или синей же бумажной материи, а поверх короткие кофты, похожие на легкую епанчу. На голове — маленькие круглые шапочки, а на ногах — мягкие туфли на толстой войлочной подошве. Почти у каждого висела на поясе маленькая, меньше нашего наперстка, яшмовая или медная трубочка на медном же или, чаще, деревянном чубуке, длиной четверти в две, и мешочек с табаком. Молчаливыми толпами степенно расхаживали они по улицам, время от времени останавливались, раскуривали крохотные трубочки и опять продолжали путь, выпуская клубы дыма. У каждого в руке веер, а за спиной длинная коса, в которую вплетен шелковый черный шнурок, свисающий у иных до пят. Иакинф был рад, что захватил с собой походный альбом. Он то и дело останавливался, чтобы занести в него торопливый рисунок. Словоохотливый провожатый с жаром все объяснял Иакинфу. Вот дом цзаргуци, или заргучея, как его называют русские, — местного пограничного начальника. Собственно, это был не дом, а ворота, сам же дом скрывался в глубине двора. У ворот стояли солдаты вооруженной стражи в полном облачении — с луком и колчаном за спиной и пикой в руке. Шапки их были украшены павлиньими перьями.

Миновав дом заргучея, подошли к большому храму.

— Что это за храм? В честь кого воздвигнут? — спросил Иакинф провожатого.

— По-нашему — Гуань Юй, по-мынгуски — Гесюр-хан. Зынай?

Иакинф отрицательно покачал головой.

— Гуань Юй это еси така имя. Паделицза бога. Понимай? Паделицза!

Иакинф не понимал.

Китаец начинал злиться. Наконец привычная вежливость вовсе изменила ему, и он сказал раздраженно:

— Ты сываю сылофу ни зынай, мынгу сылофу ни зынай, наша сылофу ни зынай. Как сы тапой гэвали можина? Сы тапой гэвали нилизя!

Это Иакинф понял: "Ты своего языка не знаешь, монгольского не знаешь, нашего не знаешь. Как с тобой говорить можно? С тобой говорить нельзя!" — и, смущенно улыбаясь, стал извиняться за свою непонятливость.

— Как не понимай можина: Па-де-ли-цза! — раздельно произнес Ван и, приняв воинственную позу, взмахнув руками, будто скрещивая невидимые клинки, повторил: — Па-де-ли-цза!

— А-а! Подраться? Войны? Брани? Бог войны! — догадался наконец Иакинф.

— Во-во! Вай-ны, вай-ны! — обрадовался Ван.

Мир был восстановлен, и они прошли в храм бога войны.

У Иакинфа голова пошла кругом, когда он вступил в ворота храма: так поразил его этот хаос своеобразных, невиданных предметов, цветов, запахов. Ничего похожего на христианские храмы или мусульманские мечети, не раз виденные в Казани. Уже в притворе путь им преградили грозно наклоненные вперед гигантские фигуры воинов в фантастических латах, с невероятно свирепыми лицами, искаженными какой-то чудовищной судорогой. По словам Вана, назначение этих грозных вояк состояло в охране храма от вторжения нечистой силы.

В храме царил полумрак. У задней стены в особом приделе помещалась исполинская фигура бога брани, укрощающего бешеного коня. Вокруг сонм идолов поменьше. Все это были такие страшилища; что один вид их вызывал невольную дрожь.

И перед главной статуей, и посредине храма тлело множество тоненьких жертвенных свечей, или курительных палочек, и сизоватый пахучий дымок от них струился в полумраке. Сверкали позолотой надписи на резных деревянных стенах и багряных столбах, подпиравших стропила крыши.

Иакинф попросил Вана прочесть одну из надписей. На самом видном месте было написано: "Дай-Цин Ху-ан-ди Вань-вань-суй" — "Великому императору Дай-Цинов десять тысяч — десять тысяч лет". "То есть многая лета, многая лета, — мысленно перевел Иакинф. — Значит, несмотря на все различие форм, тут, как и у нас, церковь тоже выступает охранительницей властей предержащих!"

Часа два бродил Иакинф по городу. Еще бы! Это же частица Китая! Хоть и построен он на чужой, монгольской земле, а до настоящего Китая еще добрая тысяча верст.

Глаза у Иакинфа разбегались, он боялся хоть что-нибудь пропустить. Хотелось все увидеть, все удержать в памяти, многое занести в альбом.