Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика - Виктор Безотосный

Среди персонала Гардана в Персии находилось девять дипломатических чиновников и девять офицеров. Для проведения «военных рекогносцировок» генералом Гарданом была написана специальная инструкция для своих подчиненных. Эта работа делилась на две части: «на черчение топографических планов и составление объяснительных записок, предназначенных для пополнения сведений, знакомящих со страною». Все планы и записки «должны быть заготовлены в двух экземплярах»{214}. В течение 1807—1808 гг. офицеры легально занимались топографической съемкой местности и описаниями. В результате их деятельности появился на свет детально проработанный проект прохода французского контингента через Персию в Индию с подробным указанием дорог и подсчетом времени каждодневных переходов (124 маршрута путей), «указаны цены на продукты, на хлеб, рис, а также на водку», сам генерал Гардан представил обобщенные «соображения» об экспедиции в Индию («Мысли о походе в Индию через Дели и Патна, пересекая Персию и Турцию»), а фактически детально проработанный план военной кампании, в которой, по его мнению, необходимо задействовать 40—50 тыс. французских войск и 30—40 тыс. персов{215}.[152] Французский посол и его сотрудники выполнили поставленную перед ними задачу. Прибывшие с Гарданом офицеры взялись также за обучение персидских сарбазов «на европейских манер», открыли в Тебризе школу командиров, в Исфагане построили завод для производства пушек. Когда же в 1808 г. русские войска осадили крепость Еревань, Гардан направил своего секретаря Ж. Б.Ф. Лажара с требованием очистить Ериванское ханство и вступить в переговоры (при французском посредничестве). Отказ выполнить это требование, а также посредничество Наполеона в переговорах между Россией и Турцией, подорвали престиж Гардана у персов. Ему и членам его миссии пришлось покинуть страну{216}. Из Тегерана французы также пытались наладить сношения с афганскими племенами и сикхами. Это были уже не восточные грезы, а реальная политика. Другое дело, что в 1807 — 1808 гг. произошли кардинальные изменения в раскладе сил в Европе, да и в Азии тоже.

В 1807 г. между российской и французскими империями был заключен мир и союз. Вероятно, Наполеон и Александр I в устных беседах («тайны Тильзита») обсуждали возможности совместного похода в Индию, о чем косвенно свидетельствуют последующие документы сторон. Во всяком случае, тема Персии, в отличие, например, от Турции, в официальных материалах Тильзита не поднималась. Это вполне понятно. Русские в то время находилась в состоянии войны с персами, а у Франции де-юре с Персией имелся союзный договор, направленный как раз против России. Безусловно, союз с Александром I сулил большие перспективы и был тогда просто неизмеримо важнее для Наполеона, чем выполнение договора, подписанного в Финкенштейне. Французский император очень много сделал в 1806—1807 гг., чтобы сколотить тройственный альянс (Франция, Турция, Персия), направленный против России, и превратить его в послушное орудие своей имперской политики. Но как только отрылась возможность заключить выгодный для него во всех отношениях союз с огромной Россией, тут же бросил (можно сказать предал) своих бывших союзников, которые восприняли известие о Тильзитском соглашении как гром с ясного неба.

В литературе не без оснований сложилось устойчивое мнение о том, что в Тильзите Наполеон пытался соблазнить Александра I планами раздела Османской империи{217}. А французский историк Э. Дрио, посвятивший специальное исследование по восточной и балканской политике французского императора, обогатил историографию таким термином как «восточный роман Бонапарта»{218}. Во всяком случае, именно после Тильзита проект или идея объединенного франко-русского похода в Индию снова был возрожден, но на сей раз уже по инициативе Наполеона. В основу этой программы легло предложение о разделе «больного государства» — Турции, чтобы после этого через Персию двинуться в Индию.

В Тильзите переговоры Наполеона и Александра I о разделе Османской империи не имели в результате какого-либо подписанного официального документа. Только восьмая статья русско-французского договора о наступательном и оборонительном союзе содержала намек на такую возможность. Она гласила: «Равным образом, если вследствие перемен, которые произошли в Константинополе, Порта не примет посредничества Франции или если после принятия оного случилось бы, что в трехмесячный срок по открытии переговоров последние не привели к удовлетворительному результату, то Франция будет действовать с Россиею против Оттоманской Порты, и обе высокие договаривающиеся стороны вступят в соглашение о том, чтобы освободить из-под ига и мучений турецких все провинции Оттоманской империи в Европе, за исключением Константинополя и провинции Румелии»{219}. Что примечательно — эта статья, несмотря на четкие сроки, затем так и осталась невыполненной со стороны Франции.

Скорее всего, два императора в личных беседах в Тильзите из-за лимита времени (да и других важных проблем для обсуждения хватало) не смогли тогда определить свои доли в турецкой добыче и полюбовно договориться, в первую очередь в вопросе о Константинополе[153]. Для любого государственного деятеля в Российской империи во все времена разговор о приращении владений за счет Турции грел сердце, особенно, если речь заходила о вековой хрустальной мечте русского дворянства — Босфоре и Дарданеллах, или, больше того, о церковной службе христолюбивого русского воинства в храме Св. Софии в Константинополе. Но когда в дипломатических кулуарах кто-то из крупных европейских игроков лишь только мог помыслить о претензии в отношении именно этих турецких территорий, или заикнуться о их приобретении, представители российских властных структур воспринимали подобные заявления крайне болезненно, возникало жгучее чувство ревности — чужие заявки на африканские или азиатские земли Османской империи воспринимались без восторга, но вполне сдержанно. Россию такой поворот событий абсолютно не устраивал, она всегда тогда предпочитала, пресекая всякие разговоры о разделе, сохранять «слабого соседа» и старалась иметь большое влияние на политику Стамбула, действуя через турецкие властные структуры. Как только возникала угроза потере российского влияния в пользу другой сильной державы, появлялась реальная опасность возникновения военного конфликта.

Можно привести пример с началом Русско-турецкой войны 1806—1812 гг. После поражения русской армии при Аустерлице русское влияние в Турции (несмотря на союз с ней, подписанный в 1805 г.) резко пошло на убыль, а французские акции в Стамбуле круто взлетели вверх, чему во многом способствовала активность и давление наполеоновской дипломатии, стремившейся использовать благоприятную для нее международную политическую конъюнктуру. Русская дипломатия оказалась бессильной предотвратить откат Османской империи от союза с Россией и ее переориентацию на Францию. Причем в Петербурге долго копили обиды и сносили недружеские акции со стороны Порты, нарушения и фактический отказ от выполнения условий достигнутых ранее договоренностей. Но долготерпение российского правительства сразу исчезло, когда стало известно о планах Наполеона в 1806 г. двинуть из Далмации войска, занять Дунайские княжества и выйти к Дунаю. 15 (27) декабря был отдан приказ русским войскам занять княжества, что и послужило предлогом к войне{220}.

Если вернуться к Тильзитскому соглашению и последующей французской политике по отношению к Турции, то Наполеон, ведя сложную дипломатическую игру, по мнению многих отечественных и иностранных историков, и не собирался ни с кем делить ее территорию, надеясь в будущем самому решить этот вопрос. По данным Ф.Е. Огородникова именно в 1807 г. Наполеон начал сосредотачивать военные запасы на о. Корфу, готовился к экспедиции на о. Сицилия, пытаясь создать там базу для проникновения в Турцию, и усилил средиземноморскую эскадру{221}. Если судить по переписке дипломатических представителей, то до 1808 г. он не собирался влезать в Турецкие дела. Например, министр иностранных дел Ж. Б. Шампаньи в январе месяце прямо писал про Оттоманскую Порту своему послу в Петербурге, что «император не хочет ускорять ее падения», а раздел Турецкой империи — «мера, которую император хочет отдалить, так как в данное время она не может сделана с выгодой для него»{222}. Несколько иные мысли были высказаны Наполеоном в инструкции Коленкуру от 12 ноября 1807 г.: «Можно будет подумать об экспедиции в Индию. Чем неосуществимее кажется эта экспедиция, тем более сделанная с этой целью попытка (а чего не могут сделать Франции и Россия?) приведет в ужас англичан. Ужас, посеянный в английской Индии, распространит смятение в Лондоне, и, конечно, сорок тысяч французов, которых Порта согласится пропустить через Константинополь, и которые соединяться с сорока тыс. русских, пришедших с Кавказа, будет достаточно, чтобы нанести ужас на Азию и завоевать ее. Именно в этих видах император приказал избранному им для Персии посланнику отправиться к месту назначения»{223}.[154] Наполеон в данном случае имел в виду скорее устрашающую для Англии демонстрацию возможностей, чем реальное нападение. Его политикой являлось лавирование — русских Наполеон соблазнял разделом, австрийцев пугал им (вернее, русской экспансией), турок продолжал уверять, что Франция будет продолжать действовать в их интересах. На обещания и авансы не скупился. Можно только согласиться с весьма справедливым замечанием В.Н. Виноградова: «У исследователя в глазах рябит от изобилия наполеоновских планов в отношении Турции»{224}.