Россия и Европа в эпоху 1812 года. Стратегия или геополитика - Виктор Безотосный

Но вот что интересно: предлагая весьма заманчивый план совместного похода через Турцию и Персию, Наполеон заявлял Александру I, что он не отказывается от рассмотрения необходимых «предварительных условий», не расшифровывая их содержания и предлагая для их обсуждения личное свидание, или переговоры между Румянцевым и Коленкуром[155]. Письмо от 2 февраля 1808 г. Александру I лично вручил французский посол, а прочитав его, российский император, по словам Коленкура, воскликнул: «Вот великие дела!» Затем он несколько раз вдохновенно повторил фразы: «Вот тильзитский стиль!» — «Вот он, великий человек!»{229}. Даже по прошествию времени становится абсолютно ясно, что подобное воодушевление и энтузиазм русского монарха вряд ли были искренними. Такой недоверчивый и многоликий политик как Александр I, думаю, сразу почувствовал какой-то скрытый смысл в «великих и обширных мероприятиях», предложенных Наполеоном и сделал вид, что готов заглотить приманку. Кроме того, налицо имелось неопределенность предложений. Главное — за кем останется Константинополь, если объединенная армия двинется в Индию? Ключевой для русских момент! Ведь совсем недавно Наполеон выступал против присоединения к России Дунайских княжеств (взамен требовал отобрать у Пруссии Силезию, а это был вопрос чести для Александра I). Некоторые уточнения поступили в адрес Коленкура (то есть, неофициально), но они лишь свидетельствовали о предварительной готовности Наполеона «ради великой цели» пойти на раздел Турции[156]. Александр I, конечно же, дал согласие на участие в индийском проекте, при условии получения определенных дивидендов{230}. В данном случае Россия мало чем рисковала, проект имел мало шансов для практического осуществления[157]. Но при переговорах можно было получить что-то взамен (хотя бы Дунайские княжества). Затем в кабинете российского министра иностранных дел Н.П. Румянцева происходили пять секретных бесед, превратившихся в очень увлекательный дипломатический торг с французским послом А. де Коленкуром. Нет нужды перечислять варианты и предложения, споры и трения сторон по вопросу кому, что достанется (кому Константинополь, кому Дарданеллы). Этот откровенный дележ шкуры еще неубитого медведя и кабинетного перекраивания на карте границ Турецкой империи, или по словам Коленкура «беспримерные дебаты», имевшие место в Петербурге 2—10 марта 1808 г., неоднократно описывались в литературе{231}. Можно только процитировать ответное письмо Александра I Наполеону от 1/13 марта 1808 г., в котором русский монарх весьма комплиментарно (не жалел красок) отзывался о способностях французского императора, но жестко гнул свою линию: «Виды в[ашего] в[ееличества] кажутся мне столь же великими, как и справедливыми. Было суждено такому превосходному гению, как ваш, создать подобный, столь обширный план, и тот же гений будет руководить его выполнением. Я выяснил откровенно и без утайки ген. Коленкуру интересы моей империи, и ему поручено изложить вашему в[еличеству] мои мысли. Они были основательно обсуждены им и Румянцевым, и если в[аше] в[еличество] согласитесь с ними, то я предлагаю вам одну армию для экспедиции в Индию, а другую для захвата пристаней в Малой Азии. Я предписываю тоже различным командирам моего флота быть вполне в распоряжении вашего в[еличества]»{232}. Для российского императора важно было получить согласие на Константинополь, а вопрос о походе в Индию являлся второстепенным, так как тогда бы русские контролировали все тылы и коммуникационную линию, а, следовательно, и весь ход экспедиции. Французские войска тогда полностью зависели бы от российской позиции. Царь заранее даже дал торжественное обещание «не предъявлять никаких претензий на завоевания, которые Наполеон сделает в Индии. Все, что он там завоюет, будет всецело принадлежать одной Франции»{233}. Думаю, эти слова свидетельствуют, что русский монарх слабо верил в осуществимость проекта. Но как только дело дошло до переговоров, французский «восточный реванш» постепенно превратился в мираж[158].

Другое дело, Александру I стало абсолютно ясно, что Наполеон не при каком раскладе не отдаст русским Константинополь. В конечном итоге, он не дал себя увлечь заманчивыми посулами, не имевшими реальной значимости, а по возможным результатам и весьма вредными даже для ближайшего будущего его империи. Можно конечно согласится с мнением, которого придерживались большинство исследователей, что индийский проект в 1808 г. был очередным дипломатическим маневром Наполеона. Перед испанской авантюрой французскому императору было важно отвлечь внимание, лишний раз стравить Россию с Австрией, напугать Англию возможными последствиями, наконец, узнать реакцию России на подобное предложение. Эта точка зрения имеет право на существование. Но мероприятия, которые осуществлял Наполеон в начале 1808 г., усиливал свои войска в Далмации, расспрашивал О. Ф.Л. Мармона о возможности движения французов в европейскую Турцию, советовался с приближенными, говорят о том, что он всерьез рассматривал такой поворот событий. Другое дело, он никогда не останавливался на одном варианте (предусматривал многовариантность), и часто кардинально менял свои решения и поступал в зависимости от ситуации. А ситуация в 1808—1809 гг. складывалась для него и для реализации проекта явно неблагоприятно.

Последующие события в Испании и Австрии резко переменили ситуацию, восточные проекты для Наполеона тогда на время потеряли свою первоочередность и актуальность. Свою роль сыграло и негативное отношение к разделу Оттоманской империи французского посла в Турции генерала Ф. О.Б. Себастиани, который считал, что на пути реализации этого проекта встанет слишком много технических трудностей (что было верно). Он также подчеркивал растянутость французской операционной линии и ее уязвимость со стороны Австрии. Политические резоны против расчленения Турции («до самого момента осуществления замысла» в пользу Франции, после чего «мы выполним экспедицию в Индию») высказал и видный наполеоновский дипломат и ученый граф А. М.Б. д'Отерив еще до встречи императоров в Эрфурте{234}. Это светило французского МИДа, будучи противником плана раздела Турции, считал его делом решенным в высших инстанциях: «Предназначенный к выполнению план и экспедиция в Индию, дела, при известных условиях возможные…Насколько я понимаю это дело, нет сомнения, что все это совершится. Оттоманская империя будет разделена, и мы сделаем поход в Индию». Но только полагал в необходимости выиграть время, «чтобы обратить их в пользу континента, и, в то же время нужно все сделать, чтобы они сделались главным предметом действительного и обоснованного страха Англии»{235}. Сам Наполеон в письме к Александру I от 17/29 апреля 1808 г. из Байонны писал: «Труд г. Румянцева далек от возможности примирить различные интересы, а между тем именно над этим и нужно работать»{236}. Уже в Эрфурте французский император, обсуждая с Талейраном ход предстоящих переговоров с Александром I, заявил: «не хочу каким-нибудь определенным образом связать себя с Россией по вопросам Леванта (то есть Востока — В. Б.)»[159]. Так осуществление Индийского проекта оказалось отложенным в очередной раз из-за противоречий с Россией. Тем не менее, перед кампанией 1812 г. Наполеон в разговоре с Л. Нарбонном имел возможность заявить: «Я по дружески хотел толкнуть Россию в Азию; я предложил ей Константинополь»{237}. А вот хотела ли этого Россия? Это обстоятельство навсегда останется вопросом?

Все же настойчивые и многовекторные маневры наполеоновской дипломатии, проторявшей дорогу в Индию, свидетельствовали о том, что во Франции серьезно относились к возможности индийской экспедиции. Однако Наполеону (его могущество в тот момент переживало апогей) втянуть в фарватер своей внешней политики Россию (достигшей к этому времени определенных пределов территориальной достаточности) не удалось, а обострение франко-русских противоречий с 1810 г. видоизменило и идею совместного похода: император решил силой добиться согласия России на это предприятие[160]. В апреле 1812 г. в разговоре с Л. Нарбонном, перед отправкой его в Россию с дипломатической миссией, он следующим образом прогнозировал развитие событий: «… чтобы добраться до Англии, нужно зайти в тыл Азии с одной из сторон Европы… Представьте себе, что Москва взята, Россия сломлена, с царем заключен мир или же он пал жертвой дворцового заговора… и скажите мне, разве есть средство закрыть путь отправленной из Тифлиса великой французской армии и союзным войскам к Гангу; разве недостаточно прикосновения французской шпаги, чтобы во всей Индии обрушились подмостки торгашеского величия»{238}.