Черный список - Александра Маринина

Я брел по зеленой, обсаженной кипарисами аллее и пытался связать воедино трех кинозвезд и одного кинорежиссера. Что между ними общего? Кому они могли все дружно помешать? Кассета Вернигоры, затесавшаяся в этот кинематографический клубок, вносила сумятицу в мои размышления. Она не могла иметь к этим четырем убийствам никакого отношения. Потому что если бы все дело было в кассете, то погибли бы только Оля Доренко и Люся Довжук. А Олег Юшкевич и Витя Бабаян были бы живы. Значит, дело не в кассете… При мысли о Юшкевиче и Бабаяне какое-то неясное воспоминание пронеслось в моей голове, но я не успел его схватить.

К четырем часам я подошел к фотоателье и первым делом проверил телефонную будку. Сунув жетон в прорезь и сняв трубку, я набрал Риткин номер в гостинице, а сам стал внимательно изучать нацарапанные на стене кабины слова и цифры. В тот момент, когда она ответила, я увидел то, что искал – московский номер телефона Коли Щипанова. Вчера этого номера здесь не было. Значит, и второй адресат получил мое послание.

– Это я, привет, – произнес я в трубку.

Похоже, Маргарита спала, и я своим звонком ее разбудил, потому что она не заметила, что гудки были не междугородние.

– Владик? Что случилось?

– Ничего, все в порядке. Звоню, чтобы ты не волновалась.

– Как вы долетели?

– Отлично.

– Как Лиля?

– Хорошо. Рита, я могу тебя попросить об одной вещи?

– О какой?

– Мне нужны фильмографии Доренко, Довжук, Юшкевича и Виктора Бабаяна. У вас ведь наверняка есть.

– Есть. А тебе зачем?

– Рита, мне нужно. Не задавай лишних вопросов. К тебе придет Сережа Лисицын, такой симпатичный мальчик лет двадцати пяти, отдай ему, ладно?

– Но я не понимаю, зачем, – упиралась Ритка с глупым упрямством.

– Сережа работает в уголовном розыске и занимается этими убийствами. Ему нужно проверить одну версию, и для этого ему необходимо иметь фильмографии всех четверых. Сделай, пожалуйста.

– Ладно, сделаю, – сдалась она. – Беда с тобой, Стасов.

– Почему же?

– Да потому, что ты сам бы мог заниматься этими убийствами, если бы согласился работать у Бориса. А ты вместо этого валяешь дурака.

– Все, Рита, у меня жетоны кончились. Пока!

Я повесил трубку и направился в фотоателье. За стойкой на сей раз сидело юное создание лет семнадцати с немытыми волосами и небрежно подкрашенными глазами. Создание грызло орехи из пакетика и перебирало стопку квитанций.

– Здравствуйте, прелестное дитя, – сказал я, подходя к ней поближе. – А где ваш небритый компаньон?

– Это который?

Девушка лениво подняла глаза от своих квитанций и уставилась на меня с таким тупым выражением на лице, что я начал было сомневаться, понимает ли она, что перед ней живое существо, а не каменная глыба.

– А который вчера работал.

– А, Жорик… А его нету.

– Так. А когда будет?

Медленно, словно во сне, она подняла руку, поднесла к глазам часики и задумалась.

– Через сорок восемь минут.

Я тоже бросил взгляд на часы. Было двенадцать минут пятого. Забавная девчушка, могла бы просто сказать, что Жорик придет к пяти часам, так нет, выпендривается. «Через сорок восемь минут»! Надо же!

– Он точно придет? Мне имеет смысл ждать или он может и до завтра не появиться?

– Кто, Жорик? Он может, он такой.

Она снова уткнулась в квитанции, а я вышел на улицу и уселся на лавочке неподалеку. В конце концов, найти Жорика труда не составит, но нужно держать свое слово. Вчера я был здесь почти в половине шестого и обещал зайти сегодня в это же время. Так что до половины шестого небритый стукачок имеет право гулять, а уж потом я начну с ним разбираться, если нужно будет.

Просидел я на этой лавочке битый час. В четверть шестого в конце улицы показалась машина, темно-синие «Жигули», которая, взвизгнув, вывернула из-за угла и пулей подкатила к ателье. Из машины выскочил Жорик и начал торопливо запирать дверь. Похоже, боялся опоздать к визиту своего новоявленного командира. Стало быть, здорово струхнул вчера.

Через десять минут я покинул гостеприимную лавочку, унося с собой сведения о человеке, у которого есть аппаратура для ночной съемки, а также информацию о том, что испуганный Жорик и не подумал скрывать, кто это в городе завелся такой любопытный. Что ж, его болтливость оказалась мне на руку. Чем больше я «засвечусь», тем лучше.

Счастливый обладатель фотоаппаратуры для ночной съемки жил на другом конце города, и я с удовольствием совершил пешую прогулку быстрым шагом. Я вообще люблю быструю ходьбу, но когда со мной рядом была Лиля, темп приходилось снижать. Моя книжная толстушка никак не поспевала за папашиными длинными ногами.

Первое разочарование не заставило себя ждать. Никита Гущин, имя которого мне назвал небритый Жорик, был в отъезде. Как выяснилось, он уехал почти две недели назад к своей невесте в Магнитогорск. Мать Гущина, худая, как жердь, изможденная и сварливая, разговаривала со мной сквозь зубы, не прерывая своего занятия – она закатывала в банки помидоры и огурцы. Не добившись от нее никакого толку, я уже собрался было попрощаться, когда заметил среди вывешенного на просушку белья две белые футболки, которые по размеру никак не могли принадлежать двадцативосьмилетнему молодому мужчине. Выходит, у Никиты есть брат или сестра. Это уже лучше.

Выяснить, что у Никиты Гущина есть пятнадцатилетний брат Толик и что сейчас он «шляется где-то на набережной», было делом пяти минут. В компании двух сестричек-близнецов из соседнего дома я прогулялся в центр города, где они и показали мне младшего Гущина, который упоенно строил из себя взрослого с сигаретой в углу рта и банкой пива в руках в окружении таких же малолеток, как он сам. Поблагодарив девочек и отправив их обратно, я подошел к развеселой компании и пристроился рядом, потягивая пиво и внимательно прислушиваясь к разговорам.

– А слабо Толянычу еще по одной? – ехидно подначивал здоровенный бугай с совсем еще детским лицом, но внушительной мускулатурой.

– Не слабо, – лениво цедил Гущин, сплевывая себе под ноги, – но халявщиков не люблю. Не фиг меня раскручивать.

– Наш миллионер копеечку бережет, – заржал мускулистый.

Остальные робко захихикали. Было видно, что бугая они уважают и побаиваются, но в то же время и с Толиком ссориться не хотят.

– Да ладно тебе, Леха, – примирительно сказал один из мальчишек. – Толяныч и так нас уж который день угощает. Совесть надо иметь.

– Вот именно, – одобрительно поддакнул Гущин.

Он допил пиво, небрежно швырнул банку мимо урны и не спеша поднялся со своего места.

– Пойду еще парочку возьму, – сказал он тоном, в котором ясно слышалось пренебрежение к своим нищим сотоварищам.

Толик Гущин оказался щуплым невысоким пареньком, и выражение затравленности пустило прочные корни на его прыщавом лице. Я понял, что он в этой компании, руководимой мускулистым бугаем Лехой, был «шестеркой» и мучился своей незаметностью и неавторитетностью. Однако сейчас положение изменилось. Толик угощал друзей пивом, и, как следовало из только что услышанного, уже не в первый раз. Завоевывает внимание. А на какие, интересно, деньги? То, что я видел у него дома, никак не походило на высокое благосостояние. Ворует, что ли? Очень любопытно. Если бы он действительно воровал, то его ставки в этой гнилой команде и так были бы высокими, подростки на воровскую романтику покупаются легко. Откуда же тогда это выражение забитости и затравленности? Первая кража, первый доход?

Я подошел к киоску, торговавшему пивом, и встал у парня за спиной. Расплачиваясь, он достал из кармана конверт и вытащил оттуда пятидесятитысячную купюру. Конверт был совсем тоненьким, если в нем и оставались еще деньги, то не больше трех-четырех купюр. Однако тот факт, что деньги лежали в конверте, красноречиво свидетельствовал о том, что их там сначала было много.

– Анатолий, – окликнул я его, когда Толик уже собрался отходить, держа в каждой руке по жестяной пивной банке. – Ну-ка отойдем, поговорить надо.

Он испуганно обернулся.

– А чего?

Голос у него был деланно-нахальным, но все равно не смог скрыть впитавшейся в кровь привычки к тому, что им все время помыкают.

– Отойдем – скажу, чего. Не бойся, я не кусаюсь.

Прием был банальным и истертым в многочисленном употреблении, но от этого не менее эффективным. Для пятнадцатилетнего пацана хуже нет, чем дать заподозрить себя в трусости. Толик покорно поплелся рядом со мной в сторонку, подальше от своих приятелей. Мы остановились у каменного парапета, отделявшего пляж от набережной, и облокотились на него, встав лицом к морю.

– Ты кому давал аппаратуру? – начал я прямо в лоб.

Толик побелел, отчего прыщи на его физиономии стали яркими и еще более противными.

– Какую аппаратуру? – мужественно спросил он.