Российский колокол, 2015 № 7-8 - Журнал Российский колокол

«Ищи свои выгоды?!..»

Ищи свои выгоды?!Мир,ты сходишь,слетаешь с орбиты!Куда ни взгляни:неон и эфир,плакаты заглянцевелыечисто помыты,журналы витринно-нагляднодиктуют тело:беспечно, умело, нагло и смело.Где же Вы, Владимир(имеется в виду Маяковский).Профессора,наденьте «очки-велосипед»,скажите правду:«поколение NEXT» – бред!Булгаковский иллюзионистправит балом,и ему всё мало,и я от иллюзий устала.Город – моя пустынь —грустно.Дети, бредущие в школус тяжёлыми рюкзаками —скоро с флешкой в кармане,разница-то какая?..Что несёте вы в будущее,милые мальчики и девочки,мимо ларьков и киосковв ночи,мимо неоновых выбросовсловесной дури.Дойдёте ли?Успеете ли понять,где и когдавас обманули……………………………………Звоните, храмы, по Руси,звоните громче!Беспроводную сеть молитвчитайте, отче!

Лепи, народная душа,игрушку-дымку,точи матрёшкуи пиши на ней картинку.

Плетите, бабы, кружевак пелёнкам белым.Рожайте, матери, детейпо десять смело!

Нам Чудотворец Николайвовек – защита,Великорецкая, видать,сильна молитва.

Расти, энергия добра,тепла и света,от неба, леса и рекиземного лета.

Звоните, храмы, по Руси!..

«Сдаёт, как карты, совесть…»

Сдаёт, как карты, совесть,Закладывает душу,а я стою и трушу,сказать не смею я:«Эй, главный! Ты не главный,катись своею сушей,беги своим «раздольем»,где вдоль и поперёк,налево и направолишь знаки и команды,придуманные теми,кто будет поглавнее.И каждому – своё».

«Уйму в прошлом оставить дорог…»

Уйму в прошлом оставить дорог,убегать от себя, от обмана —только сердце болит от того,кровоточит запретная рана.Не вернуться туда, пережитьпо-другому, иначе, не знаю…И дорога бежит и бежит,только рана та не заживает.Так что сказано, видимо, зря:мол, забудется, время излечит.Или, может быть, не для меня?Или, может, на будущий вечер?Или, может, в грядущий рассвет,за который уходит дорога,и конца для которого нет,и начал у которого много…

«Всё пытаюсь справиться с собой…»

Всё пытаюсь справиться с собой,тяжесть непомерную подняв, —совестное знание греховдворником скитается по дням,собирает пыль ушедших лет,возится у перекрёстков дней,ищет неприметный ныне след…

и дорога с каждым днём ясней,и светлей, и чищеот дождей и солнца,от забот, приносящих мир и тишину…Тёплым взглядом в прошлое взгляну,тяжесть непомерную избыв,знаменье спасенья сотворив,смирным сердцем заповедь приму,обретая след: «Блажени кротцыи…»

Владимир Гурьянов

Гурьянов Владимир Григорьевич родился в 1942 году на станции Жерновка Петровского района Саратовской области. Окончил филологический факультет СГУ им. Чернышевского. Служил в истребительной авиации, был учителем сельской школы, комсомольским и партийным работником. Более сорока лет отдал периодической печати области, двадцать пять из которых – Петровской районной газете. Автор 5 книг. Заслуженный работник культуры, член Союза журналистов, член Союза писателей России.

В настоящее время – председатель Саратовского регионального отделения Литературного фонда России, главный редактор журнала «Литературный Саратов».

Суровый удел

(повесть)

Светлой памяти родителей моих Григория Григорьевича Гурьянова и Марии Никифоровны Гурьяновой – посвящается.

Теперь, милые мои, можно поведать об этом. Время давно проглотило ту жизнь и тех людей. В иной мир унесли они не только великие радости и печали, но и страшные тайны, которые угнетали души, чернили сердца. Да и деревень тех, в которых под звон церковных колоколов и с верой в Бога шла эта жизнь, нет уже на белом свете. Только бурьян выше, где когда-то стояли дома, только дотлевают чёрные покосившиеся кресты на заброшенных и забытых погостах. А унылые ветры старательно заметают былое.

Это сегодня деревня от деревни – за полдня не дойдёшь. В старину они густо селились, словно тянулись друг к другу. По утрам, бывало, кто из пастухов первым на заре кнутом щёлкнет – три-четыре деревни окрест слышат и тут же откликаются ответным щёлканьем. Петухи ещё раньше меж собой переклик затевали. Теперь же сельскую глубинку так развернуло и перегорбатило, что кличь не кличь, а до соседней деревни не докличешься. Ушла та пора безвозвратно…

Так вот, милые мои, в Плечёвке, что протянулась вдоль берега небольшой светлой речушки, поросшей вётлами и тальником, жили два закадычных дружка. Бедно жили. У Миньки Сарайкина не было отца. Простудился, когда возил с мужиками горшки из Пензы в Саратов. Слёг и не поднялся больше. У Гриньки Григорьева, слава Богу, отец с матерью были в добром здравии. Однако кроме Гриньки в семье было ещё семь ртов. Знамо, не хватало на всех пропитания и одежонки. Летом-то ничего: где пескарей в речке наловит, где щавеля с ягодами в лесу наберёт, где черёмухи с дикими яблоками, а то и грачиных яиц фуражку принесёт. Сам, бывало, поест, но большую часть младшим несёт. Уж как ждали-то они его! Глазёнки так и светились от радости.

Минька тоже был не жадный, заботливый. Самую большую часть добычи нёс домой, своей мамане тётке Фиёне. И Гриньке помогал раздобыть еды для малышей. Как два родных брата были, всюду вместе. Души друг в друге не чаяли. Бедно, а радостно им жилось.

Зимой хуже становилось. Одежонки – ни у того, ни у другого. А главное, нечего обуть. Да разве ребятишек удержишь на печи! Гринька был покрепче и начинал первый. Совал босые ноги в печку, прямо к пламени. Калил их до боли. Потом выскакивал на улицу и стремглав летел по глубокому снегу к Миньке. Благо, жил тот недалеко, наискось, на другом порядке. У друга он снова совал красные и заледенелые от морозного снега ноги в печку. И они дымились, обсыхая, и поначалу ничего не чувствовали.

Мать, известно, ругалась на Гриньку: заболеешь – всю жизнь клячиться будешь. Но Гриньку простуда не брала. Шустрый и подвижный рос он. И не смотри, что роста невысокого: крепенький был и силёнку чувствовал. Затеется, бывало, ребятня возиться да силу друг друга спытывать, так Гринька всех разбросает и положит на лопатки. А лет в пятнадцать, озоруя, подхватил на плечи годовалого бычка и ну бегать с ним по лугу. С тех пор и прозвище к нему прицепилось – Бык.

Минька послабже был, хотя и ростом выше. Тихий такой, красивый. Светлые кудри почти до плеч. И голос тихий имел, и характер спокойный да покладистый. Словом, курицу не забидит, воду не замутит. Боговерующий был.

Гринька, конечно, тоже осенял себя крестом, но в церкву ходить не любил. Да и некогда было. То в поле с отцом, то в ночном с табуном богатого деревенского мужика дядьки Фёдора Максимкина, то за хворостом в лес, то скотину на дворе поить-кормить. Куда денешься – старший в семье. Так было заведено в роду. И Гринька гордился этим. По чести сказать, в пятнадцать лет он был уже настоящим мужиком и мог самостоятельно вести хозяйство. Крепкая порода, жёсткая наука сурового молчаливого отца, который тащил на своих широченных плечах огромную семью, сметливость, разворотливость и трудолюбие Гриньки сделали своё дело. Прослыл он добрым работником. Богатые мужики с охотой брали его в наём то на сенокос, то на жнитво, то на мельницу. Об оплате договаривались с отцом. С ним и расплачивались.

Как-то по весне работал Гринька у дядьки Фёдора Максимкина – загон новый строил для скота. Да так ладно и быстро всё сделал, что хозяин, расчётливый и знающий цену копейке, щедро расплатился с отцом и сказал: «Доброго работника поднял, Григорь Киреич. Не просидит, не проваляется. Ухватистый парень. Жнитво начнётся – присылай ко мне. И похарчится вволю и заработает. Я за ценой не постою. И вот ещё что. Передай ему этот пиджак. Не новый, но сукно ещё крепкое. Поносит».

Словом, стал Гринька работником нарасхват. А это любо ему. Везде старался успеть. Где один, где с дружком закадычным Минькой. Минька, знамо, не такой расторопный. Да и силёнка не та. Но делал всё с любовью, старательно. И никогда работу на полпути не бросал. Бывало, уже качается от усталости, а передыхнёт немного, перекрестится – и снова за дело. Тётка Фиёна не нарадовалась на своего единственного. Смирный, послушный, услужливый. А уж в церковном хору пел – спасу нет, как за душу брало. Отец Тихон как-то погладил его по белокурой головке и сказал: «В семинарию его, Фиёнушка, надобно. Божьим человеком растёт он у тебя. Вон глазки-то какие чистые да кроткие. Вся душенька, как на ладони, светится. И к музыке у него особливая способность. Гармоника-то у него, как живая, человеческим голосом так и выговаривает».