Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пан Ярослав Папоушек[4] — из семейства попугаев-выскочек. Его приручил Богдан Павлу. Папоушек ничем не отличается от других попугаев. Он прекрасно подражает звукам и, воспроизводя человеческую речь, заикается. У него большой нос, но маленькая голова. Ему приходится экономить свои мысли, а чужие брать напрокат у Богдана Павлу. Сообщите Папоушку год своего рождения, и он точно угадает, сколько вам лет. Желая внести романтическую струю в чешскую революцию, он переписывается с Богданом Павлу посредством тайных знаков.
Самой таинственной фигурой клуба чешских пиквикистов является «доктор» Фишер. Этот герой загадочен, загадочно и его докторское звание. Стоило студенту-медику проехать несколько верст по русской железной дороге, и он превратился во врача. Фишер совершил великий революционный подвиг — лечил больного Штефаника. Он утверждает, что виновником разлива Днепра является председатель Союза чехословацких обществ пан Вондрак.
Таковы портреты наших героев. Эти герои никогда не были и не являются политиками, и мы простим им их мелкое тщеславие.
— Как вы оцениваете свой фельетон? — спросил судья Гашека.
— Это чепуха, — сказал он, бесшабашно махнув рукой.
— Братья! — обратился к залу Черный. — Вы слышали, как обвиняемый оценивает свое сочинение. Его фельетон — пасквиль. Гашек оскорбляет честь всеми уважаемых руководителей — братьев Халупы, Патейдла, Куделы, Шебы, Павлу, Фишера. Он собирается показать и других братьев в таком же неприглядном свете. Гашек заслуживает строгого гражданского, общественного, политического и морального осуждения. Автору фельетона чуждо чувство любви к родине, к руководству нашим движением, к нашему войску, к дисциплине. Суд предлагает обвиняемому до вынесения приговора публично отречься от фельетона и подписать текст извинения для нашей печати.
— Если я не отрекусь, судьи сожгут меня на костре? — ответил Гашек вопросом на вопрос.
Намек на казнь Яна Гуса развеселил немногих. Гашек понял, что лучше не дразнить собак:
— Я согласен публично извиниться перед обиженными мною братьями.
Черный сказал:
— Пана Гашека мы неплохо знали еще в мирное время. За эти годы он нисколько не изменился и ради денег пойдет на что угодно.
— Я не получил за фельетон ни копейки! — выкрикнул Гашек и тут же осекся, потому что его оправдания только подливали масла в огонь.
— Пан Гашек — бесхарактерный человек, — спокойно, словно об отсутствующем, продолжал говорить Черный. — Он должен подписать отречение. Правда, никто не может гарантировать, что, подписав его сегодня, он не отречется от него завтра. Но мы примем меры: его отречение будет опубликовано в «Чехословане», «Чехословаке» и в «Слованском вестнике».
Судья прочел текст отречения и намекнул, что, подписав его, обвиняемый избегнет строгого наказания.
Обиды чешских пиквикистов мало трогали Гашека. До последней минуты он верил, что сумеет выкрутиться. Мысль о том, что новые вожди Одбочки в своей злобе могут поступить почище австрийских властей, заставила его трезво взглянуть на происходящее. В самом деле, для Австрии он — государственный изменник, солдат, нарушивший присягу, «предавший государя императора»; Чехия пока еще под властью Австрии; здесь, в России, он — чужестранец, которому не на что и не на кого опереться. Руководители Одбочки легко могли обвинить его в предательстве — измене чешским интересам, в покушении на авторитет чешских национальных вождей — и поступить с ним как угодно. Гашек, казалось ему, выбрал наименьшее зло.
— Я согласен отречься от своего фельетона, — сказал он, — но прошу заменить последнюю фразу. Там говорится, что я искренне сожалею о совершенном и отбываю на фронт. Я не отбываю на фронт, а нахожусь на нем. Пребывание на фронте не может быть наказанием — ведь я сам, добровольно, безоговорочно вступил в дружину.
— Верно! Фронт — не наказание для патриота-добровольца! — закричали братья. Их крики обрадовали Гашека: оговорка насчет последней фразы настроила солдат в его пользу.
Судьи, не споря с ним, удалились и через несколько минут вернулись с готовым приговором:
— Вольноопределяющийся Ярослав Гашек за клевету на руководство Одбочки и публичное оскорбление братьев Халупы, Павлу, Патейдла, Куделы, Шебы, Папоушека и Фишера осуждается на семь дней тюремного заключения при Первом пехотном полку имени Яна Гуса, — объявил председатель. — Кроме того, в печати должно быть опубликовано открытое извинение обвиняемого. Суд предупреждает вольноопределяющегося Гашека, что в случае публикации нового подобного фельетона к нему будет применено более строгое наказание.
Братья зашумели. Одни одобряли решение суда, другие были недовольны. Под этот шум часовые увели Гашека в полковую тюрьму.
Все газеты, кроме петроградского «Чехослована», напечатали извинение Гашека без его поправки. Богдан Павлу ничего не напечатал — хитрый редактор «Чехослована» не хотел прославиться как герой фельетона. Зато надсаживался писатель Йозеф Копта — обвинив Гашека в дурном вкусе, нечестности и страсти к наживе, он придумал и сумму гонорара — 200 рублей. Солдатский юмористический журнальчик откликнулся на ремчицкое судилище нескладными виршами:
До чего ж, писатель чешский,
Твой удел жесток!
За ехидный фельетончик
Сел ты под замок.
Было в Киеве не сладко,
Но не мед и тут —
Если выйдешь без охраны,
То тебя побьют.
Лишь один еженедельник «Революция» оказался выше этой мышиной возни. Он продолжал считать фельетон шедевром политической сатиры и горько упрекнул писателя: «Своим отречением он предал нас и совершил политическое самоубийство!»
Глава двадцать вторая
…В это время не будет на земле ни королей, ни господ, ни подданных, не будет ни налогов, ни податей и никого, кто бы стал принуждать кого-либо к чему-либо, ибо все будут равны между собой как братья и сестры…
Из старинного анонимного сборника таборитов-хилиастов. 1420 г.
Ремчицкое судилище не прошло бесследно для Гашека. Мысль, что «братья» поступили с ним не по-братски, неотступно преследовала его, пока он сидел на гауптвахте. Потом думать об обидах было некогда — в июне 1917 года Временное правительство предприняло наступление. Первый пехотный полк имени Яна Гуса успешно участвовал в прорыве обороны противника под Зборовом и Красной Липой, продвинулся вперед, захватил много пленных и трофеев.
После этого наступления началось обычное окопное сидение.
Гашека избрали секретарем полкового комитета. Солдаты приходили к нему по личным делам. Командир роты видел в этих сборищах влияние большевиков, ослабление единоначалия и дисциплины, но запретить сборища не решался и действовал через своих прихвостней. Какой-то аноним в ротной газете «Шлеги» пытался осмеять секретаря полкового солдатского комитета:
«Гашек говорил о революции. Нет такого места, где бы он не говорил о ней. Гашек говорил о революции на меже, стоя на столе, за трибуной, на бричке. Я хорошо помню, как он однажды выступал, лежа
