Банджо - Джек Кертис

- Да, Гэс, занялся ты негодным делом, - сказал Гроувер печально. - Я еще и Лютеру, твоему брату, говорил когда-то - боюсь я, как бы этот парень - то есть ты - не встал на плохой путь.

- Гроувер, вытащите меня отсюда! Я же ничего у вас в городе противозаконного не сделал. Мне не предъявлено никаких обвинений. По какому праву меня здесь держат? Вы должны отпустить меня.

- К сожалению, это не в моей власти.

- Но по закону меня не имеют права здесь держать, Гроувер! Вы же представляете закон, а, Гроувер?

- Да, конечно, Закон и Порядок. Только не надо тут выступать. Вроде адвокат какой-то! Я свои обязанности знаю и выполняю.

И он вышел из камеры, тщательно заперев за собою дверь.

Может быть, теперь уловка Гэса позволит ему выиграть несколько часов? А этот Дарби, для деревенщины, сыграл свою роль совсем неплохо.

Гэс попытался заснуть, чтоб хотя бы немного восстановить силы; к тому же - что еще ему оставалось делать? Выбраться из тюрьмы он все равно не мог.

Через пару часов шериф Дарби снова открыл дверь камеры и сказал гробовым голосом:

- Ну, сынок, напрасно ты так. Это очень дурная привычка - лгать представителям закона.

- А у меня другого выбора не было, шериф, - ответил Гэс.

- Ладно, пойдем. Тебя ждут федеральные полицейские. И знаешь, они говорят, что могут очень быстро выдавить из человека все что угодно.

- Напрасная трата времени, шериф, - сказал Гэс. - Я все равно не выдам ни своих людей, ни своего босса.

- А может, и выдашь. А может быть - и сломаешься. Мне заплатили и с твоей стороны, и с другой, но мне очень любопытно посмотреть, как применяются эти новые методы по поддержанию Законности и Порядка. Я о них слышал, но не видел в действии.

Гэсу никто не помогал, и ему пришлось прыгать по коридору на одной ноге. Дарби открыл какую-то дверь и впустил Гэса в комнату, где ждали три полицейских из федерального управления. Тяжелые челюсти, гладко выбритые, до синевы, щеки, взгляд исподлобья. Гэса усадили на стул с высокой прямой спинкой. Полицейские выглядели до того похожими друг на друга, что Гэсу было трудно отличить одного от другого. Он говорил себе, что они все-таки человеческие существа, что, может быть, когда-то в них было что-то человеческое, и что даже если они теперь ощущают себя лишь вымуштрованными полицейскими собаками, с торчащими ушами и пустым, темным взглядом, они могут на какое-то время снова стать людьми, вспомнить о своей человечности и таким образом прийти к спасению.

- Сигарету?

- Нет, спасибо, - сказал Гэс. - Я не курю.

- Замечательно. - И один из полицейских затушил сигарету о руку Гэса.

Гэса охватила бессильная ярость: как же так? Он свободный американец, в свободной стране, а с ним обращаются таким зверским образом! И кто?! Те, кто должны являть пример добропорядочности! Эти скоты, живущие за счет налогоплательщиков!

Вспыхнул слепящий свет так близко от его лица, что он ощутил жар, исходящий от лампы. Он закрыл глаз, второй так заплыл, что вообще не открывался.

Его ударили по лицу.

- Открой глаза.

Один глаз открылся - второй нет. Еще одну сигарету затушили о его руку.

- Где груз? Где груз? Где груз? - повторяли полицейские один за другим скучными голосами. Их убедили, что федеральный агент всегда должен добиваться своего. И не важно, каким образом это будет достигнуто. И полицейские действовали в соответствии с этой убежденностью.

Гэса поддерживала его ярость, она была для него как питательный бульон; у него оставалось достаточно самоконтроля, чтобы не проговориться и при этом остаться в живых. Его истерзанная плоть дымилась, его глаз просто ослеп от света, бьющего прямо в лицо; от изощренной пытки, казалось, болел даже мозг. Но ярость его, человека, воспитанного в понятиях деревенской порядочности и честности, держала на плаву.

Через пару часов полицейские утомились, а дух Гэса оставался все таким же сильным.

Они стали зевать, развязывать узлы на галстуках, почесываться, даже перестали спрашивать без передышки: "Где груз"?"

В комнату зашел Зирп. Одного взгляда на полицейских ему было достаточно - он понял, что от Гэса пока ничего не добились. Зирп подскочил к Гэсу и ударил его ручкой своего пистолета по голове.

Придя в себя, он увидел, что снова в камере, но уже другой, подземной. Сколько времени прошло, он определить не мог. Он вспомнил, что, уже теряя сознание, расслышал, как кто-то сказал: уже начало четвертого. А который теперь час? Может быть, рассвет уже, наконец, пришел?

Гэс лежал на полу с закрытыми глазами; он старался дышать хрипло и притворяться, что еще без сознания. Но долго они ждать не будут... Приоткрыв один глаз, он увидел краги. Так, теперь за него примутся местные полицейские.

- Играешь в бейсбол? - спросил чей-то голос.

- Да, немного. Мне нравится "Йенкс". Этот Рут классно подает! А ведь совсем еще молоденький.

- Надо бы этого болвана запустить в игру. Погонять его от одного к другому, - сказал другой голос.

- Да, я ему хочу пару раз хорошенько врезать - торчу из-за него здесь всю ночь! Но бей его, не бей - все без толку. Ничего из него все равно не вытянешь!

- Засунуть бы ему дубинку в жопу.

- Да ну его к едреной матери! Поздно уже. Возиться с ним - только форму испачкаем.

Гэса ударили в бок ботинком. Потом в голову ему бросили стул, который с хрустом сломался.

- Видишь? Ничего из него не выжмешь. Знаю я таких тупоголовых! В голове мозгов у них нет - сплошная кость. Чем больше бьешь - тем меньше толку.

- А может быть, ему в жопу соли напихать? Все вычистит из него.

- Послушай, Гриздик, что тебя так к жопе тянет? Интересно. А ты не этот, а?

- Я просто хотел выполнить то, что мне поручили.

- Знаешь, лучше всего было бы выкинуть его во двор и пристрелить. А потом сказать, что он пытался бежать.

- А который час? - неожиданно спросил Гэс.

- Пятнадцать минут седьмого, - ответил скрипучий голос гомосексуалиста, прежде чем полицейские сообразили, что отвечать было не нужно.

- Все, ребята, - сказал Гэс, - мы все равно выиграли. А вы проиграли!

- Выиграл? - Кто-то противно рассмеялся. - Мистер, тебе сидеть и сидеть в тюряге. Очень долго сидеть. И это ты называешь выигрышем?

Гэс попытался догадаться, кто это сказал: один из местных полицейских? Может, сам Дарби? Один из федеральных агентов?

Этот же голос продолжал:

- Мы все устроим так, как нам нужно. - А может быть, это сам вонючка Зирп? - Ты отправишься в тюрьму Левенворт. Пожизненно. Вот так, мистер Чарльз Белински.

- Белински? - пробормотал Гэс. - Это не тот, что... убивал маленьких девочек?

- Теперь - ты. Белински.

Гэс терял сознание. С одной стороны, он испытывал облегчение от осознания того, что он сделал свое дело, продержался; с другой стороны, его мучила боль во всем теле, терзал ужас - неужели он действительно проведет всю оставшуюся жизнь в тюрьме? Все это навалилось на него и понесло в черноту.

- Я не Белински, - успел он прошептать. - Я - Гэс Гилпин.

- Теперь ты уже не Гилпин, - сказал голос совсем рядом, и Гэс ощутил тлетворный запах. - Теперь ты Чарльз Белински, насильник и убийца маленьких детей. Твой тюремный номер 907862. И с этим номером ты и подохнешь!

Глава восьмая

Тьма, непроницаемая, мягкая тьма, без лучика света.

Он провел пальцами по стене - грубый, мокрый камень, старая известка.

Он прислушался - ни звука. Абсолютная тишина. Даже мышей не слышно. Нигде не каплет влага. Абсолютно ничего. Словно он оглох и ослеп.

В одном углу он нашарил пустую консервную банку, на одной стене нечто вроде люка, в который можно было бы пролезть разве что ползком. Другого способа попасть в камеру не было, так что его, наверное, сюда затащили волоком. Теперь весь мир сжался для него до размеров этой гробницы. Но он жив, и раз кто-то притащил его сюда, значит, есть надежда, что принесут еду.

Неожиданно раздался звук, который показался ему невероятно громким словно совсем рядом прогремел гром. Шаги. Пока далекие, но они приближались и грохотали как барабаны. Шаги явно направлялись к его камере. Подошли совсем близко. Резиновые каблуки, кожаные подошвы. Сухой, надтреснутый голос проорал:

- Белински!

Кто это? Он не мог вспомнить, у него исчезла память о прошлом. Может быть, он и есть Белински? Он сделал глубокий вдох и стал напряженно вспоминать.

Но голос нетерпеливо прокричал снова:

- Белински! Ты там не сдох? Белински!

- Моя фамилия не Белински! - вдруг закричал человек в камере.

- Ладно, так и быть, дай ему его жратву, Коули, и пошли дальше. Сегодня он не знает, как его зовут, а завтра будет говорить, что президент Кэлвин Кулидж.

- Так точно, сэр, - сказал Коули.

Люк открылся; в него просунули жестяную миску с похлебкой; сверху был положен кусок хлеба. Люк с грохотом захлопнулся, и шаги двинулись дальше.

Ага, значит, он все-таки действительно жив. Даже если учитывать неисповедимость путей Господних, эта камера была бы слишком странным местом для ожидания небесного решения - отправляться ли ему в ад или в рай!