Сон льва - Артур Япин

Гала демонстративно взяла бутылку водки и залпом выпила половину.

Когда они стояли, тесно прижавшись друг к другу в грохочущем лифте, поднимающем их в «Скайлайт», настроение у них было не лучше, хотя было заметно, что с каждым этажом они дышат все более в такт друг с другом, словно лежат в одной постели.

— Он настоял, чтобы мы пришли вместе, — сказала Гала Фульвани, тяжело вздохнув, словно вместе с этим пропали последние шансы на ее удачную карьеру.

Фульвани открыл решетчатую дверь. Гала заметила, что теперь дрожит уже от мысли, что и Фульвани в ней разочаруется, это вызвало у нее сильное раздражение. Ее дрожь перешла на лифт, который слегка задребезжал, как кастрюля на плите. Хотя Фульвани радостно и широко улыбался, Гала на всякий случай подняла голову и впервые позволила старику себя расцеловать. Однако тот, не задерживаясь на ней, сразу же перешел к Максиму. Казалось, он был заинтересован сегодня даже больше в нем.

— Мальчик, как я рад тебя видеть!

Фульвани приобнял Максима липкой рукой за шею и притянул к себе.

— Ты словно почувствовал…

— Помня наш опыт, — произнес Максим воинственно, — я посчитал целесообразным сопровождать ее.

— Ты прав, одна голова хорошо, а две лучше, — Фульвани, казалось, пропустил мимо ушей язвительное замечание Максима. — Вместе мы сила, так говорю я всегда, согласны?

Максим высвободился из объятий, еще более настороженный.

— А ведь я звонил вам домой, чтобы попросить тебя прийти вместе с Галой, мой милый мальчик, но вы уже ушли.

— Какая досадная случайность! — сказал Максим фальшиво, за что получил тычок от Галы.

— Если только это не судьба, — сказал сияющий Фульвани, — а все говорит о том, что так оно и есть. У меня есть основания считать, что Младенец Иисус из своих яслей послал не одну, а две призовых коровы, но прежде чем я закатаю рукава и начну доить, скажи-ка мне, атлетический тип, хорошо ли ты катаешься на лыжах?

— На лыжах?

— Или ты хочешь сказать, что развил мышцы только объезжая своих подружек?

— Он танцевал, — поспешила на помощь Гала.

— Никто не совершенен, — пробурчал Фульвани, ощупывая ноги молодого человека от колена до паха.

— В Театральной школе. Каждое утро. Особенно гранд-жете очень… — сказал, запинаясь Максим, заметив, как помрачнел взгляд его осмотрщика.

— И, конечно, катался на коньках, — добавил Максим, на октаву ниже, чтобы отмести все подозрения о себе в розовой балетной пачке/- мы катаемся на коньках при любой погоде.

— Голландцы! — вздохнул Фульвани. — В холод выходят на лед, кто их поймет?

Покачав головой, он отходит от Максима и поворачивается к Гале.

— Моя милая, свершилось. Надеюсь, ты уже все поняла. Снапораз необычайно заинтересовался тобой.

Фульвани взмахнул рукой, словно задумал ущипнуть и Галу, но побоявшись прикоснуться к такой красавице, ахнул и опустил руку на колени, чтобы привести кое — что в порядок.

— Необычайно? — Гала недоверчиво хватает Максима за руку, которую тот протянул ей, словно боясь, что она упадет. — Необычайно? Он так и сказал?!

— Давайте не будем в такой момент препираться о словах. Речь о том, что он хочет дать тебе роль в своем фильме. И можно ли винить великого человека? Два прекрасных экземпляра! Кстати… — спросил Фульвани, после того, как, откинувшись в кресле, в свое удовольствие понаблюдал, как Максим приподнял Галу, развернул и поцеловал в шею долгим поцелуем, — занимаетесь ли вы этим иногда вместе с кем-нибудь?

Счастливая парочка, смеясь, посмотрела на него, словно они его неправильно поняли. И наглость Фульвани так бы и утонула в их праздничном настроении, если бы он не уточнил.

— С мужчиной или женщиной, мне все равно? Хотя бы, чтобы посмотреть. Послушайте, когда люди так роскошно одарены, как вы, они ведь обязаны этим делиться? Только посмотреть, в этом же нет ничего плохого?..

Максим опускает Галу на пол. В два прыжка он оказывается рядом с Фульвани, собираясь вытащить его из-за стола, но тот уже встал сам и с таким бесстыдством игнорирует гнев Максима, что молодой человек думает, не почудилось ли ему все.

— А для тебя у меня такая новость, молодой человек: крупнейшая американская студия приезжает сюда снимать телефильм из жизни олимпийского чемпиона. Речь идет о главной роли, поэтому еще раз: ты умеешь кататься на лыжах, да или нет?

— Лучше всех, — врет Максим, которому при малейшей гололедице приходится подвязывать лыжи, чтобы не упасть.

— Он такой слаломист, словно родился на лыжах, — поддерживает Гала.

— Прекрасно, Фульвани наблюдает за реакцией Максима с торжествующей улыбкой. — Если и в остальном не возникнет возражений…

Все молчат. Против чего возражений, никто не спрашивает.

— Я знал, что смогу вас убедить. Процедура — проста. Я отправляю Максима к американцам, а для Галы договариваюсь о встрече. Завтра, послезавтра, как можно скорее. Наверное, в офисе Снапораза при его доме на Виа Маргутта. Будет собеседование, максимум пара кинопроб в искусственном освещении. О финансовой стороне дела не говори, маэстро этим не занимается, кроме того, переговоры — как видишь — моя сильная сторона. Он хочет тебя заполучить, и поэтому деньги — не проблема. Да, похоже, ваши приключения начинаются не на шутку. Только вот, я бы очень хотел посмотреть на вас…

Его дыхание учащается. Он берет Галину руку и гладит своими грубыми пальцами по сгибу локтя. Она чувствует его дыхание. Чувствует, что цепенеет, и пытается понять, что она сделала не так. Неужели у него создалось о ней превратное впечатление? Слова проносятся у нее в голове, лихорадочно, как всегда, когда она в панике, фразы из прошлых разговоров, сцены их последней встречи. Она быстро проверяет блузку.

Может быть, слишком сильно расстегнута? Как бы то ни было, ложные ожидания уже есть. Теперь надо оправдать их, иначе этот мужчина разочаруется в ней. «Спокойствие, — говорит она себе, — нельзя, чтобы он решил, что я наивна, как ребенок. Главное, чтобы он не решил, будто я не привыкла к такому. Вдруг он расскажет Снапоразу, как я пошла на попятный. Такой мужчина, как он, великий режиссер, общающийся с великолепными светскими женщинами, и так близко, словно они дети, играющие на улице в прятки, что он подумает обо мне, когда услышит, что я ни на что не способна? “Такая дикарка мне не нужна”, - вот что он скажет! Я уже в этой роли; не знаю, навязали мне ее или я, сама того не заметив, прошла на нее кастинг, но раз уж это так, я должна ее играть. Я снова попала в спектакль. С Максимом в роли партнера. Мы уже раньше играли эту пьесу. Мы оба хорошо знаем сцену, которую от нас хотят, мы ее репетировали, публика жаждет, так чего ж мы еще ждем?»

Мысль о том, что она лишь играет роль, которую потом снова может отбросить, помогает Гале расслабиться. Она знает, что эта нервозность — такая же, как перед выступлением на сцене, и что она пройдет, едва Гала войдет в лучи прожекторов.

Фульвани чувствует податливость ее тела и прижимает ее к себе.

Такая прекрасная женщина, такой красивый мужчина. В Голландии небось даже фермерши в деревнях не чураются чуть-чуть эксгибиционизма?

— Не пора ли покончить со всеми этими двусмысленностями? — Максим топает ногой, ищет, что бы ему опрокинуть, чтобы придать убедительность своим словам, но все выглядит слишком хрупким.

— Какие двусмысленности? Малышка, — Фульвани приближает рот к уху Галы, — ты слышишь двусмысленности? Я говорю то, что думаю, знаю, чего хочу, и откровенно об этом заявляю. Я думал, что мне за это будут хоть немножко благодарны.

Фульвани целует мочку Галиного уха и дышит ей в шею, не отрывая взгляда от Максима.

— Нет, мой единственный грех в том, что я — мужчина. Так же, как и ты, друг. С теми же желаниями. И если ты за это хочешь вынести мне обвинительный приговор, то признаюсь — виновен!

Гала тихонько стонет. В ее стоне слышится мольба, но никто не мог бы определить, просит она, чтобы ее отпустили или чтобы сжали еще сильнее. Она откидывает голову Фульвани на грудь. Движение похоже на то, что делает птичка в пасти у кошки, — она знает, что чем больше борется, тем больше поранится, и расслабляет все тело, чтобы спасти, что еще можно спасти, — но оба мужчины видят в этом знак того, что Гала отдается. Во взгляде, которым Фульвани смотрит на Максима, появляется триумф. Он вызывающе кладет руку ей на лобок, грубыми пальцами задирает платье и залезает Гале под резинку колготок.

— Чего ты хочешь? — шепчет Максим по-голландски, так что итальянец его не понимает.

Гала пугается его сдержанной ярости.

— Ты что, на самом деле хочешь, чтобы мы продолжали, или мне дать ему по морде? Господи, скажи же хоть что-нибудь!

Гала молчит — чувствует себя брошенной, ее бросил Максим, но еще больше — она сама. У нее всегда появляется такое чувство, будто она предала самое себя, незадолго до приступа, когда она из последних сил цепляется за остатки сознания, хотя знает, что через несколько секунд начнет так страстно желать неизвестного, что добровольно и с распростертыми объятиями бросится навстречу опасности. И точно так же, как во время эпилептического припадка, она сейчас не может ничего объяснить Максиму. Она подавляет растущий в ней крик, потому что понимает, что кричать бесполезно. То, как ее сознание сейчас отделяется от тела, так похоже на ее болезнь, что она в любую секунду ожидает на периферии поля зрения появления трепещущей красной мантии, которая накроет ее. Но это не приступ. Это — неизбежность. Ей придется пережить все в полном сознании. Она смотрит в небо над римскими крышами, на солнце, и пока она ищет путь к спасению в небесной дали, ее зрачки расширяются, и глаза заволакивает влагой — как в любовной игре, когда возбуждение достигает апогея. Именно это и видит в ее взгляде Максим.