Сон льва - Артур Япин

Я поручал делать декорации и шить костюмы, а потом все забраковывал. Тратил метры пленки, чтобы убедиться, что в Студии № 5 удастся отфильтровать свет, как мне надо, и лицо Джельсомины будет играть в лучах солнца, как это было однажды весенним утром, вскоре после смерти нашей дочурки.

Нам казалось, что жизнь кончилась. И чтобы погоревать без папарацци, прячущихся по кустам, мы уехали в коммуну Борго Паче[155] в загородный домик Марчелло, больше похожий на сарай. Ночью мы не могли спать, поэтому лежали, не решаясь ничего сказать друг другу, дожидаясь утра. Нас спас черный дрозд. Джельсомина распахнула ставни. Все покрылось корочкой льда. Солнце стояло низко. Его лучи преломлялись на льду, покрывшем розовые цветы. Это так поразило мою любимую, мужественную девочку, смысл моего существования, что в ней, наконец, разжалась невидимая пружина. После нескольких недель горя, заставлявшего ее сжиматься, мышцы ее рта медленно расслабились. Кровь прилила к губам. Заледеневшие бутоны, качаясь на ветру, переливались радугой, словно драгоценные камни. Эти цвета плясали у нее на лице и сверкали в глазах. Закутавшись в одеяло, мы стояли у открытого окна и смотрели на это чудо, и вдруг я понял, что наша любовь пережила все, и не вопреки холоду, а благодаря ему. И я почувствовал, как рука Джельсомины ищет мою.

Естественно, я ничего не рассказал Джельсомине о том, что при помощи двадцати пяти тысячи ватт и сорока восьми красных фильтров я пытался воскресить волшебство того утра, но как только она увидела материал первых съемочных дней, я понял, что она догадалась. Не сказав ни слова, она посмотрела на меня и кивнула в знак одобрения. Джельсомина — опытная актриса, поэтому, не выдавая эмоций, она снова вошла в свет юпитеров. И четыре дня с раннего утра до поздней ночи она без жалоб смотрела в их свет.

В тот момент, когда техники наконец нашли тот эффект, что я искал, реальность не выдержала сравнения с тем, что я помнил, — поэтому я вычеркнул всю сцену.

Джельсомина была безутешна, так же как и японцы. Если бы в их руки попался Ван Гог, то тому точно пришлось бы по памяти рисовать свои желтые фантастические цветы, эти деятели сэкономили бы на поставке подсолнухов. Когда посланцы из Японии поняли, что из съемок целой недели, за которые я всем полностью выплатил зарплату, я не использую ни метра, они решили, что я выбрасываю деньги на ветер. Они не понимают, что отсутствие результата — тоже результат. Что писатель размышляет, рисуя куколок на рукописи. Что самое сильное напряжение вибрирует именно в тишине, во время которой композитор записывает ноту.

Но даже когда я им объяснил, что мои прежние достижения рождались так же, это не убедило их в целесообразности моего творческого метода. Они хотят, чтобы сначала я написал сценарий, как делают все, чтобы они могли подсчитать, во сколько им обойдется весь фильм. Я терпеливо им объяснил, что я так не работаю. Предварительные размышления о том, что я хочу сделать, лишь отвлекают меня. Каждая мысль наводит меня на сотню новых других. Несмотря на это, они требуют, чтобы сначала я запечатлел весь фильм на раскадровке. Сотни точных картинок им расскажут больше, чем одна туманная — у меня в голове. Хотя весь фильм заключен именно в ней.

У меня есть некая сырая идея. Перед сном я стараюсь запомнить сюжетную линию истории, которую хочу воплотить, во сне обрабатываю ее и на следующее утро уже имею точную картинку. Утром иду в студию. К этому времени все уже должны быть на местах: со сделанными прическами, загримированные и в костюмах. Мне нужно, чтобы они уже были готовы, как художнику, который открывает тюбики с краской, прежде чем возьмется за кисть. Потом либо что-то происходит, либо нет. Попробуйте это объяснить нации, у которой каждая улыбка жестко задана режиссером. Но я считал, что я должен был, по крайней мере, попытаться их убедить. Ради Джельсомины. Мы вылетели вместе с ней в Токио, а наш фильм отложили на неопределенное время.

— Отложили? — восклицает Максим. — Снапораз откладывает съемки твоего фильма?

Он выхватывает лыжи из рук реквизитора.

— И это все, что он может сказать?

Максим вступает в искусственный снег и принимает позу атлета. Пригнувшись, изображает, как слетает с горы.

— Именно теперь, когда мы добились, чего хотели!

Правдоподобия ради Максим при каждом повороте издает свистящие звуки. Речь в его скрин-тесте идет больше об истории Билли Джонсона,[156] американской лыжной драме, чем о спортивности. Задания, которые он получает, — сформулированы нечетко, тексты — банальные, и никто ничего не знает о биографии персонажа, которого Максим должен играть. В довершение всего, ни одна живая душа не знает, когда начнутся первые съемки. А в то же время ему никто не компенсирует даже проезд в метро. Видеосъемками занимается Зоппо, страдающий болезнью Паркинсона, который так долго работает на Чинечитте, что многие считают, что его нанял еще сам Муссолини.[157] Как только вся пленка снята, старичок вынимает ее из камеры, наклеивает на бобину этикетку с именем Максима и, не сказав ни слова, покидает студию, чтобы отправить скрин-тест в Лос-Анджелес.

Максим поднимает лыжные очки на лоб.

— Отложили? Ну, это мы еще посмотрим!

Его лицо покрыто коричневым гримом, кроме области вокруг глаз, словно он слишком долго пробыл под горным солнцем. Максим выбегает из студии для пробных съемок и решительно направляется в Студию № 5, но все, кто участвует в фильме Снапораза, отправлены в отпуск.

— И на что мы будем жить, а, Снапораз? — восклицает он и показывает кулак занавешенному окну на втором этаже.

Студенты-практиканты, красящие траву, сидя на корточках, для экранизации «Красной травы»,[158] отрываются от своей работы и аплодируют.

Через неделю Гала, вернувшись с Виллы Боргезе, куда она ходила почитать, видит, как Джеппи подслушивает у двери в их комнату.

— Синьор сошел с ума! — восклицает Джеппи. — Сейчас почти все ходят по краю, над пропастью, да еще с двумя тяжелыми чемоданами, но полчаса назад твой друг оттуда свалился. Крики, ругань, битье посуды — ах, в течение нескольких счастливых минут я словно вернулась в прошлое, когда у меня были мои малыши!

— Но у вас же никогда не было детей, — говорит Гала, ища ключ.

— Ну и что? — огрызается обиженная Джеппи. — Что, человек и помечтать не может?

В комнате царит хаос. Шкафы пусты. Максим попытался распихать все вещи по сумкам и чемоданам, которые стоят на кровати. Он сидит спиной к двери в кресле и смотрит на небо сквозь высокое окошко.

— Мы возвращаемся, — говорит он, не оборачиваясь. — Я уже позвонил твоему отцу…

— Что ты сделал?

— Я позвонил Яну. Он оплатит наши билеты. Мы сможем забрать их на стойке регистрации в аэропорту.

— Что он сказал?

— Что любит тебя и все сделает ради тебя.

(На самом деле старый Вандемберг язвительно рассмеялся и с торжеством в голосе воскликнул: он-де всегда утверждал, что Гала обходится обществу гораздо дороже, чем она того стоит, — но для этого родителя это одно и то же.

Максим машет письмом. В нем содержится сообщение, что выплата его пособия прекращена и что в связи со следствием по делу о мошенничестве последние три выплаты востребованы обратно. Как эти инстанции узнали, что Максим находится за границей, не указано. Может быть, друг Максима не слишком точно подделывал его подпись или же его кто-то предал, завидуя его счастливой римской жизни. Как бы то ни было, денежный кран перекрыт, а пособия Галы не хватит даже на оплату аренды.

— Деньги, — успокаивает Гала Максима, — мы их найдем. Что скажет Снапораз, если я сейчас смоюсь?

— Найдет десяток других вместо тебя!

— Поэтому мне нужно дождаться, пока он возобновит съемки, — говорит Гала, не моргнув глазом. — Я думала, что ты расстроен, потому что получил известие из Америки.

— И это тоже.

Максим говорит это так мрачно, что Гала обнимает его и пытается приободрить, как обычно после отказа.

— Я получил роль. — Максим раздраженно освобождается из ее объятий.

— Большую роль в фильме с Мартином Шином.[159] Я бы мог прославиться на весь мир. И как, черт возьми, типично для меня, — главная роль на американском телевидении в перспективе, но нет денег, чтобы дожить до первого съемочного дня.

— Вы висите над расщелиной, — говорит Джеппи, поджидая Галу в коридоре. — Очень хорошо. Вот вы висите. Несколько недель вы снимаете здесь жилье. Могу ли я просто так стоять и смотреть, как у вас опускаются руки. Поэтому я говорю вам: пришло время позвонить синьору Джанни, вот что.

Как обычно, Гала проходит мимо нее, не обращая внимания, но вдруг на полпути замедляет шаг.

— Джанни — он может вытащить вас, — подчеркивает консьержка, почувствовав, что рыбка клюнула.