Секретное досье - Лен Дейтон

— Отлично, — ответил я.

— Музыка тебе не помешает?

— Нет, она пойдет мне на пользу.

Чарли подошел к стереосистеме. Она представляла собой массу всяких устройств и разнообразных составляющих, соединенных между собой петлями провода, лейкопластырем и обломками спичек. Чарли поставил огромный сияющий долгоиграющий диск на тяжелую вертушку и осторожно опустил алмазную головку. Странно, что выбрал он 41-ю симфонию Моцарта, ибо вторая часть вернула меня прямиком в тот вечер, когда я сидел с Адемом, слушая пение славки-черноголовки. Сколько же прошло времени?

После завтрака Чарли уселся с номерами «Энкаунтера», а я включил субботний утренний концерт, уже сожалея о том, что поел: меня здорово тошнило. Я пошел в спальню разгрузить ноги. Мне нужно было подумать. Чарли я сказал столько, сколько ему следовало знать, и в идеале необходимо отсюда уйти. Втягивать личного друга — ничего хорошего, но втягивать человека, работающего в рамках этой же службы, — непростительно.

Так далеко я зашел просто потому, что К.Х. и компания соображали, к чему приложить усилия: ловить меня или упаковывать свои секретные документы и оборудование и быстренько смываться? Но это не означало, что они группа любителей или почему-то собираются оставить меня в покое. Что теперь делать?

На Долби рассчитывать не приходилось, как и на любого, кто с ним работал. Росса в свой список я даже не включил. Я мог пойти к начальнику имперского генерального штаба, но больше не находился в армейской юрисдикции. В любом случае это не подходило, поскольку Долби узнал бы о моем назначении на собеседование, прежде чем на нем высохли бы чернила. Если я назову вымышленное имя, они поищут меня в списке военнообязанных и арестуют, увидев, что такого имени там нет. Если назваться чужим именем? Нет, в военной полиции и среди секретарей Военного министерства слишком много людей, которые знают меня в лицо. В любом случае начальник имперского генерального штаба, вероятно, мне не поверит. Рипли, наверное, единственный, кто в это поверит, подумал я.

Премьер-министр? Я забавлялся этой мыслью тридцать секунд. Что сделает премьер-министр? Ему придется посоветоваться с ближайшим к нему ответственным за безопасность. Кто это был? В данном конкретном случае это был Долби. И даже если не Долби, то кто-то тесно с ним связанный. У единственного выхода из этого лабиринта стоял Долби.

Тогда, возможно, есть лишь один путь — поехать прямо к нему и с ним разобраться в этой путанице. В конце концов, я-то знал, что ни на кого больше не работаю. Должен же быть способ доказать это. С другой стороны, любое правительство в любой стране мира без сожаления уничтожило бы агента, знавшего столько, сколько я, если бы имелись хоть малейшие сомнения в его лояльности. Отчасти это приободрило меня. Что другое, но я еще жив, а убить кого-либо несложно.

Внезапно я вспомнил Барни в грузовике-генераторе. Меня интересовало, правда ли это. Почему-то это до ужаса казалось правдой, но если Барни убили за то, что он предупредил меня, чего заслуживал я? Вероятно, американцы, державшие меня в заключении, были ненастоящими. Но в аутентичности венгров сомневаться не приходилось.

Эти допросы были такими же американскими, как пирог «шу-флай» и кукурузная каша. «Венгры»; каким образом они во все это вписывались? Кто такой К.Х.? Конечно, ему следовало бы держаться в стороне. Это не означало, что он не состоял на жалованье у британского правительства.

Имело ли к этому отношение досье «Аль-Джумхурия», которое я отказался купить у Росса? События, похоже, стали развиваться неблагоприятно для меня вскоре после этого.

Должно быть, я задремал, так и не решив своих проблем. Чарли разбудил меня, принеся чай и печенье, и сказал, что я кричал во сне.

— Я ничего не понял, — поспешно добавил он.

Всю субботу и все воскресенье я ничего не делал. Чарли кормил меня бульоном и стейком, а я слонялся по квартире и жалел себя. Вечером в воскресенье я слушал по радио Алистера Кука, уставившись на лист чистой бумаги, на котором решил набросать план своих действий.

Отъевшись и отдохнув, я чувствовал себя лучше. До Стива Ривза мне по-прежнему было далеко, но я переходил в класс сэра Седрика Хардвика. Бумага, на которой я машинально рисовал, таращилась на меня. Подчеркнутое мной имя Долби. С ним связаны: с одной стороны, Элис, с другой — Росс, потому что если Долби собирается меня распять, никто не поможет ему так охотно, как Росс и военные. Мюррея и Карсуэлла я объединил как две неизвестные величины. Вполне вероятно, что к этому времени Долби упрятал их в какой-нибудь давно забытый пропыленный кабинет в Военном министерстве. Затем Чико с умом четырехлетнего ребенка; в последний раз он разговаривал со мной по телефону из Грэнтема. Джин? Еще один большой вопросительный знак. Она здорово рисковала, чтобы помочь мне на Токве, но долго ли ты будешь рисковать головой в нашем деле? У меня, пожалуй, есть все возможности это выяснить. Как я ни крутил, ответ, похоже, был один: встретиться с Долби. Я решил так и поступить. Но сначала следовало кое-что сделать.

К 9.30 вечера я пришел к выводу, что придется попросить Чарли еще об одном одолжении. К 10 вечера он вышел из дома. Теперь все зависело от Чарли, или так в тот момент казалось. Я задержал взгляд на фото цвета сепии Рэджа Кавендиша[29], сына Чарли. Он смотрел с высоты секретера в одной из тех больших, похожих на лодки пилоток, в которых у всех у нас был такой дурацкий вид. Помню, я пришел сообщить Чарли о его смерти, когда Рэджа, оставшегося невредимым после четырех лет военных действий, насмерть сбил грузовик в Брюсселе за четыре дня до победы.

Так же просто, как сам услышал об этом по телефону, я сказал Чарли, что его сын погиб в дорожно-транспортном происшествии. Он ушел на кухню и стал готовить кофе. Я сидел, окутанный запахом своей лучшей формы, влажной от весеннего дождя, и разглядывал полки с книгами и граммофонными пластинками. Бальзак и Байрон, Бен Джонсон и Пруст, Бетховен и Сидни и Беатрис Уэббы.

Помню, когда Чарли Кавендиш вернулся с кофе, мы говорили о погоде, о финале розыгрыша кубка по футболу военного времени и обо всем, о чем говорят люди, желая подумать о чем-то другом.

Кофе показался мне весьма странным, он был черным, как уголь, и таким же по консистенции. Только после двух или трех следующих визитов я понял, что Чарли стоял в тот вечер в кухне и ложка за ложкой сыпал кофе в свой белый фарфоровый кофейник, пока его разум отказывался функционировать.

И теперь я снова находился здесь, сидя среди книг Чарли; и снова ждал его возвращения.

К 11.25 вечера я услышал шаги Чарли на скрипучей винтовой лестнице. Я принес ему кофе в том же самом белом немецком фарфоровом кофейнике, который запомнил с 1945 года. Я подошел к FM-приемнику и сделал потише «Ночную музыку».

Чарли заговорил.

— Нуль, — сказал он, — ничего нигде, ни следа, даже намека нет.

— Вы шутите, — не поверил я. — Вам следовало посмотреть в персонале Индийской армии.

— Ничего нет, я даже сделал повторный запрос на Статистический отдел Калькутты. Карсуэлла с инициалами Дж. Ф. нет, а единственный другой возможный — П. Дж. Карсуэлл двадцати шести лет.

— Нет, это и близко не он.

— Ты уверен в написании фамилии? Может, я попробую на «Каруэлл»?

— Нет, нет, — возразил я, — по крайней мере в написании я вполне уверен. В любом случае вы уже достаточно рисковали.

— Ну что ты! — просто и искренне отозвался Чарли. Продолжил он о своем кофе: — Френч-дрип. Раньше я варил его в вакуумной кофеварке. В другой раз у меня была неаполитанская, ее нужно переворачивать. Френч-дрип лучше всех.

— Если хотите, Чарли, я расскажу вам всю историю, — предложил я. Мне всегда было сложно называть его по имени, поскольку с его сыном я подружился раньше, чем познакомился с ним.

— Лучше не надо. Я и так уже знаю слишком много секретов, — добавил он. Это еще мягко сказано. — Иду теперь спать. Если тебя посетит вдохновение, дай знать. Мне не привыкать подключаться среди ночи к гонке «по следу».

— Спокойной ночи, Чарли, я что-нибудь придумаю.

Но я уже не был уверен, что мне это удастся.

28

Водолей (20 января — 19 февраля). Не позволяйте мелким раздражителям портить вам хорошее настроение. Иногда успех несет с собой шлейф зависти. От вас зависит быть выше этого.

Поблизости от Лестер-сквер обосновались неопрятные магазинчики периодики, специализирующиеся на художественных журналах с сексуальным уклоном. Девицы на обложках выгибаются в откровенных позах, пялятся и, как розовые пауки, облепляют окна этих заведений. За небольшую плату магазинчики служат почтовыми ящиками для людей, которые получают здесь почту, если не хотят, чтобы ее видели у них дома.

Из заднего помещения шел запах кипяченых носков, и к человеку, которого я из себя изображал, обратился старый хрыч с бакенбардами, державший в руках пухлый конверт из коричневой бумаги.