Русские писатели и публицисты о русском народе - Дамир Соловьев

Что́ же, однако, из этого следует? Для нас самостоятельность есть великое благо, но каков может быть ее вес в глазах других? Нам скажут, что государство, конечно, есть возможность самостоятельной жизни, но еще далеко не самая жизнь. Государство есть форма весьма простая, проявление весьма элементарное. Самые дикие и первобытные народы легко складывались в государство. Если государство крепко, то это, конечно, хороший знак, но только надежда, только первое заявление народной жизни. И потому на нашу похвалу нашему государству нам могут отвечать так: никто не спорит, что вы варвары, подающие большие надежды, но, тем не менее, вы все-таки варвары.

<…>

В европейской цивилизации, в цивилизации заемной и внешней, мы уступаем полякам; но мы желали бы верить, что в цивилизации народной, коренной мы превосходим их или, по крайней мере, можем иметь притязание не уступать ни им, ни всякому другому народу.

Дело очевидное. Если мы станем себя мерить общею европейскою меркою, если будем полагать, что народы и государства различаются только большей или меньшей степенью образованности, поляки будут стоять много выше нас. Если же за каждым народом мы признаем бо́льшую или меньшую самобытность, более или менее крепкую своеобразность, то мы станем не ниже поляков, а может быть, выше.

<…>

Мы тогда будем правы в своих собственных глазах, когда поверим в будущность еще хаотических, еще не сложившихся и не выяснившихся элементов духовной жизни русского народа.

<…>

Русские духовные силы! Где они? Кто, кроме нас, им поверит, пока они не проявятся с осязаемою очевидностию, с непререкаемою властию? А их развитие и раскрытие – оно требует вековой борьбы, труда и времени, тяжелых усилий, слез и крови.

(1863)[436]

Говоря о мнении Европы, не будем малодушно утешаться тем, что она обнаруживает жалкое незнание всего русского, завистливую злобу к силе России и проч. Скажем лучше прямо: Европа не знает нас, потому что мы еще не сказались ей, еще не заявили для всех ясно и несомненно те глубокие духовные силы, которые хранят нас, дают нам крепость; но мы им верим, мы их чувствуем и рано или поздно докажем всему свету.

(1863)[437]

Россия есть страна, в которой больше, чем где-нибудь господствует полуобразование. Именно она, как огромное государство, представляет огромное множество мест и положений, которые, собственно, должны быть заняты людьми образованными, которые предполагают или допускают образование. Но так как образованных людей у нас очень мало, то почти все эти места и положения наполнены людьми или с малым образованием, или даже без всякого образования.

(1864)[438]

Мы, русские, <…> гораздо больше думаем об обязанностях, чем о правах, и не любим брать на себя большую ответственность. Этим свойством многое объяснятся в нашей истории; от него, вероятно, зависит много темных и плачевных сторон нашей жизни; ибо где не любят и не ценят права, там оно часто попирается; где не дорожат властью, там легко злоупотребляют ею те, у кого она в руках.

Западный человек, напротив, властолюбив в высокой степени; он дорожит правами и добивается их, потому что верит, что вполне способен пользоваться ими, что может наилучшим образом сделать все то, на что имеет право. Подобная вера в себя приводит к насилиям, которых русские никогда не совершали в таких размерах и с такою последовательностью, как европейцы. Нам никогда не приходило в голову, что мы можем держать в рабстве другой народ на том основании, что мы выше его своим развитием. Гордясь своими духовными началами, ставя свой народ весьма высоко, мы однако же не выводили из этого необходимости юридических различий между собою и инородцами.

Англичанки находятся в очень дурном юридическом положении, гораздо худшем, чем русские женщины. И однако же всему свету известно, что такое англичанка. Это очень высокий тип женской красоты и женских душевных качеств, и с этим типом не могут равняться наши русские женщины, несмотря на то, что издавна находились в несравненно лучшем юридическом положении.

<…>

Во многих русских семействах девушек учат английскому языку именно для того, чтобы сделать им доступною английскую литературу, в которой отразился образ английской женщины. Английские романы составляют обыкновенное, давно у нас принявшееся и заведомо доброкачественное чтение для женщин и девушек. Англия – классическая страна чистых семейных нравов, подобно тому, как Франция есть классическая стана любовных похождений.

<…>

Что будет из русской женщины? Даст ли она миру новый образец красоты человеческой природы или же останется примером бесцветности и, пожалуй, какой-нибудь нравственной уродливости?

(1870)[439]

Политическое честолюбие совершено чуждо русскому народу; охотно жертвуя всем для государства, он не ищет непременного участия в управлении государством; это участие считается делом тяжелым, скорее повинностью, чем правом. Житейский материализм, понимание собственности и удовольствий, как главных вещей в жизни, противны коренным нравам русского народа, его несколько аскетическому настроению. Есть некоторая высшая область, в которой русские люди ищут и требуют равенства, свободы и братства; но это не область вещественных интересов и политических прав. Отсюда же происходит особенный характер того, что можно назвать «воинственным духом» русских. Этот дух, главным образом, состоит в стойкости и самоотвержении.

(1872)[440]

По-моему, русский народ резко разделяется на два класса, людей пассивных и деятельных. В пассивных, которых большинство, – хранятся наши лучшие качества, простота, правда, всякая душевная красота. Деятельные – почти без исключения дурны; это или бестолковые молодые люди, как нигилисты, или люди без стыда и совести, жестокие, своенравные, сильные, но отталкивающие. Эти деятельные всё у нас делают, а мы и вся пассивная масса только переносим и отрицаем их глупости.

Письмо к Л. Н. Толстому от 25 дек. 1875 г.[441]

…дух действительного смирения и действительной любви. История нашей церкви в этом отношении очень жалка. Великих богословов, великих учителей – нет, нет никакой истории, ни борьбы, ни развития, ни расцвета, ни падения. Я думаю, только в Индии можно найти что-нибудь подобное этой неподвижности мысли.

Письмо к Л. Н. Толстому от 16 окт. 1879 г.[442]

Странные впечатления. Баварцы (в Байрейте, в Мюнхене, в Штутгарте) показались мне такими добрыми и милыми людьми, что я, кажется, люблю их больше русских и охотно бы там остался. Вообще, я три месяца чувствовал себя космополитом и, вернувшись домой, до сих пор не привык к патриотизму, вероятно, охладел к нему навсегда.

Письмо к Л. Н. Толстому от 1 ноября 1884 г.[443]

А здесь так, как в газете, всё идет по русскому порядку, т. е. спустя рукава и через пень-колоду, ничего не сделали.

Письмо к Л. Н. Толстому от 21 июля 1886 г.[444]

Соловьев прав, что в нашем обществе нет никакой энергии. Оно совершенно пусто; самое лучшее для него, если его будут крепко держать в руках. Только очень противно громадное обнаружение подлости частных лиц перед правительством.

Письмо к Л. Н. Толстому от 13 сент. 1888 г.[445]

Что же это за жизнь, Боже мой! Здесь я каждый день читаю в газетах, с какою ненавистью говорят о России <…>.

Письмо к Л. Н. Толстому из Мюнхена от 3 авг. 1893 г.[446]

В одно я верю всем сердцем, и одна твердая надежда меня утешает – та, что какой бы позор и какая бы гибель нам ни грозили, через них пройдет невредимо наш русский народ, то есть простой народ. Он чужд наших понятий, того разврата мысли, который разъедает нас, и он смотрит на жизнь совершенно иначе: он всегда, всякую минуту, готов к горю и беде, он не забывает своего смертного часа, для него жить – значит исполнять некоторый долг, нести возложенное бремя. Он спасается, как и прежде спасался, своим безграничным терпением, безграничным самопожертвованием.

Вокруг нас бесконечное море этих мужиков, твердых, спокойных, ясных, знающих, как им жить и как им умирать. Не мы, а они счастливы, хотя бы они ходили в лохмотьях и нуждались в хлебе; не мы, а они истинно мудры, и мы только по крайней своей глупости вообразили, что на нас лежит долг внушить им правильные понятия о жизни и обратить эту жизнь из несчастной в счастливую.[447]

Без сомнения, коренное наше зло состоит в том, что мы не умеем жить своим умом, что вся духовная работа, какая у нас совершается, лишена главного качества: прямой связи с нашей жизнью, с нашими собственными духовными инстинктами. Наша мысль витает в призрачном мире; она не есть настоящая живая мысль, а только подобие мысли. Мы – подражатели, то есть думаем и делаем не то, что хочется, а то, что думают и делают другие. Влияние Европы постоянно отрывает нас от нашей почвы. Поэтому все наше историческое движение получило какой-то фантастический вид. Наши рассуждения не соответствуют нашей деятельности; наши желания не вытекают из наших потребностей; наша злоба и любовь устремлены на призраки; наши жертвы и подвиги совершаются ради мнимых целей. Понятно, почему такая деятельность бесплодна, почему она только пожирает силы и расшатывает связи, а ничего другого производить не может. <…>