Зверь - Иван Сербин

Тот нахмурился. Хотелось ему или нет, но пистолет пришлось опустить. Не станешь же стрелять, когда тебя разглядывает полсотни человек. В следующее мгновение высокий сделал то, чего Гектор никак не ожидал: расплылся в обаятельной кинематографической улыбке и церемонно поклонился, разведя руки широко в стороны. Послышались оживленные хлопки.

— Так это с телевидения, что ли? Снимают чего-то, да? — раздалось в толпе.

— Где телевидение? — заинтересовался проходивший мимо любопытный толстяк в пальто и шляпе. Обернувшись, он заорал на весь зал: — Клава! Клавочка! Иди сюда! Тут телевидение передачу снимает!

Полуторацентнерная Клавочка, поспешающая на зов, протискивалась сквозь толпу, озабоченно крутя тыквообразной головой.

— А камера где? — принялся допытываться толстяк у Гектора.

— На втором этаже, — охотно вступил в разговор арбалетчик. — Скрытая. Для «Сам себе режиссер» снимаем. Вот и Лысенко стоит.

— Где?

— Да вот же. — Руденко безбоязненно ткнул пальцем в грудь высокому.

Тот снова поклонился.

— Этот, что ли? — оценивающе уточнил толстяк, приглядываясь.

— Он, — подтвердил Гектор.

— Не похож.

— Ну, родной мой, на вас не угодишь, — развел руками арбалетчик. — Вам внешность важна или человек?

— Похож, — спокойно сказал Корсак. — А не узнаете потому, что с похмелья и без грима. А вообще-то я белый и пушистый.

— Вот. Он белый и пушистый, — жизнерадостно сообщил Гектор, хватая толстуху Клавочку за пухлый локоток и подтаскивая к высокому. — Гражданочка, можно вас на минуточку? Будьте любезны, встаньте-ка сюда… Нет, лучше под руку его возьмите. Нет, не под эту. Под правую. Вот так, хорошо. — Обернувшись к Руденко, сказал, словно бы между делом: — Какая телегеничная внешность!

— Да-а, — протянул тот. — Потрясающая.

— Света достаточно?

— А то!

— Хорошо. Вы пока стойте тут, — принялся объяснять Клавочке Гектор, — и никуда не отходите. По кадру вашей эпизодической сверхзадачей будет: «не отпускать актера, даже если он очень захочет уйти».

Гектор сыпал заумными терминами, подслушанными в каком-то фильме, а Клавочка внимала ему, открыв рот, сжимая запястье Корсака словно тисками.

— Постойте, какой еще «актер»? — насторожился толстяк. — Вы же говорили, что это Лысенко. А Лысенко — режиссер.

— Мало ли что я говорил, — снова развел руками арбалетчик. Он уже вошел в роль.

— Конечно, Лысенко! — убежденно вопил Гектор. — Это он у себя сам себе режиссер, а у нас он — сам себе актер.

— Еще какой, — утвердительно кивнул Руденко.

— Так вы не «Сам себе режиссер» снимаете? — Подозрения толстяка не рассеивались.

— «Очевидное — невероятное», — вампирически скалясь, буркнул высокий.

— «Пока не все дома», — поправил арбалетчик и снова повернулся к словоохотливому толстяку. — И вообще, товарищ, перестаньте вмешиваться в творческий процесс. Отойдите в сторонку.

Корсак посмотрел на поднявшегося наконец напарника, растерянно топчущегося на месте, и вздохнул:

— Не перевелись еще талантливые люди. Учись.

Почему-то именно эта фраза успокоила толстяка. Он плавно отошел в сторонку и приткнулся у витрины с парфюмерией.

— Братцы, тут телевидение чего-то снимает, — прокатилось по залу. У фонтана началось настоящее столпотворение. Народ старательно озирался, пытаясь увидеть камеру и, если повезет, оскалиться в объектив.

Гектор обернулся. Лидка уже была здесь. Подобрала сумку и стояла, хихикая в ладошку. Ее, похоже, здорово забавляло происходящее.

— Ассистентка режиссера, в смысле моя, — строго хмурясь, гаркнул на девушку Гектор, — что это вы все на съемочной площадке отираетесь? Быстренько забирайте оператора и бегом на рабочее место!

— Слушаюсь. — Лидка засмеялась и подхватила Трубецкого под руку. — Пойдемте?

Тот утвердительно кивнул и побрел рядом с девушкой, осторожно постукивая по мраморному полу белой тросточкой.

— Он же слепой, — изумленно пробормотал толстяк.

— У него творческий поиск, — отрубил Руденко. — И вообще, чтоб вы знали, слепые — самые лучшие операторы. Они слышат хорошо. Бетховен, например.

— При чем тут Бетховен? — не понял толстяк.

— При том, что среди слепых почти все — настоящие таланты.

— Ну почему же? — бормотнул Корсак, пристально глядя на арбалетчика. — И среди зрячих тоже неглупые ребята попадаются.

— Бывает. Но реже, — многозначительно поднял палец тот.

— Но Бетховен был не слепой, а глухой! — завопил толстяк, переставая что-либо соображать.

— Да? — удивился Руденко, но тут же охотно согласился: — Вот видите! Глухой, а какой талант! На пианино играл. И это с его-то зрением! С ума сойти! Исключение подтверждает правило.

— Маразм, — поник, сдавшись, толстяк.

— Так! — размахивая руками, тем временем разорялся Гектор. — Главный осветитель, — он дернул арбалетчика за рукав, — товарищ, я к вам обращаюсь. Идите, помогите оператору наладить свет.

— А вы? — спросил Руденко.

— А я тоже приду скоро. В смысле, как только еще что-нибудь не заладится.

— Хорошо, — согласился арбалетчик и кивнул: — Удачи тебе.

— Эй! — позвал «Лысенко». — Возьмите и моего «осветителя» за компанию. Пусть поучится свет налаживать. А мы тут пока с товарищем, «в смысле режиссером», разберемся.

— Обязательно возьму, но… не сегодня. Как раз сегодня-то я и не могу, — печально развел руками Руденко. — Мешать будет. Попозже, может быть, когда прожектора подключу.

— После того как ты прожектора подключишь, тебя днем с огнем не найдешь, — криво усмехнулся Бателли. — Пойдем уж лучше сейчас.

Лысый подмигнул высокому и ловко подхватил Руденко под локоть. Арбалетчик хмыкнул:

— Ну, если ты настаиваешь… — И, взглянув на Гектора, добавил: — Не волнуйся, с одним я как-нибудь справлюсь.

Они дружно зашагали в сторону выхода и через секунду затерялись в толпе. Гектор растерянно смотрел им вслед.

— У меня пальцы болят, — сообщила вдруг жалобно Клава.

— Товарищи, вы будете снимать или нет? — снова собрался с духом толстяк. — Мы с женой очень спешим.

— Обязательно, — уже без прежнего запала ответил, как отмахнулся, Гектор, глядя вслед ушедшим. — Сейчас и начнем.

Корсак, наблюдавший за ним, с усмешкой пообещал:

— Он скоро вернется.

— Спасибо, но я, пожалуй, его уже не дождусь, — ответил Гектор. Убийца дернулся, однако толстуха Клава продолжала удерживать его правую руку побелевшими от напряжения пухлыми сардельками-пальцами.

— Так, товарищи, я поднимусь к оператору, проверю, достаточно ли у нас пленки, узнаю, отлажен ли кадр, ракурс, выдержка, посмотрю, хорошо ли выстроены мизансцены, и сразу начнем снимать. Все. Никому не расходиться.

Он повернулся и принялся торопливо проталкиваться через живую стену. Толпа пропускала его, образуя коридор, и сразу же смыкалась за спиной.

Корсак рванулся было следом, но толстуха бульдогом висела у него на рукаве.

— Стойте уже спокойно, товарищ Лысенко, — заявила она, отдуваясь через губу. — У меня все равно не вырветесь. Я сторожем на автодормехбазе работаю. Там такие мужики, не чета вам, и тех скручиваю.

— Дура. Корова, — беззвучно промычал себе под нос Корсак и тут же улыбнулся: — Отпустите мою руку на минуту, пожалуйста. Съемка ведь еще не началась. Мне только необходимо уточнить: попадете вы в кадр или нет.

— Как это «нет»? — возмутилась зычно толстуха. — А чего ж я стою-то тут тогда, а? Вы уж скажите там, чтобы я на экран попала. Эта… Как положено. И чтобы привет передать…

— Обязательно, — все с той же безжизненно-застывшей улыбкой пообещал Корсак. — Только вы сначала все-таки отпустите рукавчик…

Толстуха со скрипом разжала пальцы, и Корсак ринулся сквозь толпу, выкрикивая на ходу:

— Никому не расходиться, сейчас будем снимать!

Он побежал через зал, оскальзываясь на мраморе, и полы изысканного редингота развевались у него за спиной на манер птичьих крыльев. На ходу Корсак опустил руку в карман, сжал пальцами рукоять пистолета. Странно, он не испытывал злости. Даже, напротив, некоторое восхищение. Ребята здорово вывернулись. Устроили настоящий спектакль. Они не были похожи на обычных пассивных овец, с которыми ему и Бателли приходилось чаще всего иметь дело. Их находчивость, сообразительность и смелость вызывали уважение.

Корсак выбежал на Никольскую и огляделся. Он не пытался отыскать лицо. Это было совершенно бесполезно. Суматоха, всегда рождающаяся вокруг бегущего человека, вот что его интересовало. Жертва не могла уйти далеко. «В смысле режиссер» должен быть совсем рядом.

Что это за суета там, у перехода? Корсак побежал вправо, крутя головой, высматривая признаки панического бегства.