Духи дамы в черном - Гастон Леру

Глава 13 В которой испуг Рультабийля приобретает тревожные размеры

Он в самом деле был буквально в ужасе. Да я и сам очень испугался. Никогда еще я не видел, чтобы ум его находился в таком смятении. Молодой журналист неровным шагом ходил по комнате, останавливался порой у зеркала, проводил рукой по лицу и вглядывался в собственное отражение, словно спрашивая у него: "Неужели ты, Рультабийль, и в самом деле так думаешь? Кто осмелится так думать?" Как думать? Казалось, он скорее еще только готовится думать. Но этого ему, похоже, не хотелось. Он ожесточенно покачал головой и, подойдя к окну, стал вглядываться в ночь, прислушиваясь к малейшему шуму на далеком побережье и, быть может, ожидая услышать шум катящейся двуколки и стук копыт Тоби. Рультабийль походил на насторожившегося зверя. Прибой умолк, море совершенно успокоилось. На востоке, на черной воде внезапно засветилась белая полоска. Поднималась заря. И почти сразу же из темноты появился Новый замок - бледный, тусклый, выглядевший точно так же, как мы, словно и он тоже не спал всю ночь. - Рультабийль, - начал я, внутренне дрожа от собственной дерзости, ваш разговор с матерью был очень короток. И расстались вы молча. Я хотел бы знать, мой друг, не рассказала ли она вам сказочку про револьвер на ночном столике? - Нет, - не оборачиваясь, бросил Рультабийль. - Она ничего вам об этом не говорила? - Нет. - И вы не попросили ее объяснить ни выстрел, ни предсмертный крик, походивший на крик в таинственном коридоре? Она ведь закричала, как тогда. - Вы любопытны, Сенклер. Даже любопытнее меня. Нет, я ее ни о чем не спрашивал. - И вы обещали ей ничего не видеть и не слышать, даже не спросив ее о выстреле и крике? - Поверьте, Сенклер, я уважаю секреты Дамы в черном. Она лишь сказала - а я, разумеется, ни о чем не спрашивал! - она сказала: "Мы можем расстаться, друг мой, потому что теперь нас ничто не разделяет", - и я сразу ушел. - Так она вам сказала, что вас теперь ничто не разделяет? - Да, мой Друг, а руки у нее были в крови... Мы замолчали. Я подошел к окну и встал рядом с журналистом. Внезапно он накрыл ладонью мою руку и указал на маленький фонарь, все еще горевший у входа в нижний зал башни Карла Смелого, где был кабинет Старого Боба. - Уже светает, - проговорил Рультабийль, - а Старый Боб все трудится. Он и в самом деле отважный человек. Давайте-ка сходим, посмотрим, как он работает. Это поможет нам отвлечься, и я перестану раздумывать над мысленно очерченным мною кругом, который связывает меня по рукам и ногам, изнуряет, душит. - Он тяжело вздохнул и добавил, как бы про себя: - Когда же вернется Дарзак?

***

Через минуту мы уже пересекли двор и спустились в восьмиугольный зал башни. Он был пуст. На письменном столе горела лампа. Но Старого Боба не было и в помине. - Однако! - удивился Рультабийль. Взяв лампу, он принялся осматривать зал. Обошел стоявшие у стен небольшие витрины. В них ничего не изменилось, все экспонаты лежали в сравнительном порядке и были снабжены ярлычками. Мы осмотрели доисторические кости, раковины и рога, "подвески из ракушек", "кольца, вырезанные из диафиза длинной кости", "серьги", "рубила, найденные в слое почвы рядом с северным оленем", "скребки, относящиеся к последнему периоду палеолита", "кремневую пыль, найденную в слое почвы рядом со слоном"; затем вернулись к письменному столу. Там лежал самый древний в мире череп; его челюсть была и в самом деле вымазана красной краской с рисунка, который г-н Дарзак положил сушиться на край стола - туда, куда падал из окна солнечный свет. Я обошел все окна, пробуя прочность решеток, но к ним явно никто не притрагивался. Увидев, чем я занимаюсь, Рультабийль сказал: - Что вы там делаете? Прежде чем проверять, не вылез ли он в окно, нужно убедиться, что он не вышел в дверь. Он поставил лампу на пол и принялся изучать следы. - Пойдите-ка лучше постучитесь в Квадратную башню, - попросил он, - и выясните у Бернье, не вернулся ли Старый Боб. Расспросите Маттони, дежурящего под потерной, и папашу Жака, который охраняет вход в замок. Ступайте, Сенклер, ступайте. Минут через пять я вернулся - как и следовало ожидать, ни с чем. Старого Боба нигде не видели. Он нигде не проходил. Рультабийль все еще обнюхивал пол. - Он оставил лампу зажженной, чтобы все думали, будто он работает, сообщил молодой человек и озабоченно добавил: - Следов борьбы нигде нет. Я нашел лишь следы Артура Раиса и Робера Дарзака - вчера вечером, во время грозы, они заходили сюда и принесли на подошвах немного влажной земли со двора Карла Смелого и железистой почвы с первого двора. Следов Старого Боба нет нигде. Он пришел сюда до бури и, возможно, вышел, когда она еще бушевала, но, во всяком случае, больше сюда не возвращался. Рультабийль встал и поставил лампу обратно на стол: она снова осветила череп, красная челюсть которого никогда еще не скалилась так зловеще. Вокруг не было ничего, кроме древних костей, но они пугали меня меньше, чем отсутствие Старого Боба. Несколько секунд Рультабийль постоял над окровавленным черепом, взял его в руки и заглянул в глазницы. Потом поднял его на вытянутых руках, внимательно осмотрел снизу, затем в профиль, после чего отдал мне и тоже попросил поднять череп над головой, словно величайшую ценность, а сам поднял над головой лампу. Внезапно в голове у меня сверкнула мысль, я бросил череп на стол и ринулся во двор, к колодцу. Там я убедился, что закрывавшие его железные полосы не тронуты. Если бы кто-то убежал через этот колодец, или упал в него, или был туда брошен, полосы оказались бы сдвинуты с места. В необычайном волнении я поспешил назад и воскликнул: - Рультабийль! Остается одно: в мешке увезли Старого Боба. Я повторил это еще раз, но репортер меня не слушал: к моему удивлению, он занимался делом, смысла которого я не мог разгадать. В столь трагическую минуту, когда мы ждали возвращения г-на Дарзака, чтобы мысленно замкнуть круг, в котором находился "лишний" труп, когда в древней башне Старого замка Матильда, словно леди Макбет, отмывала следы невероятного преступления, - как мог Рультабийль в такую минуту забавляться с линейкой, угольником, рейсфедером и циркулем? Да, он сидел в кресле старого геолога и, придвинув к себе чертежную доску Робера Дарзака, чертил - спокойно, поразительно спокойно, словно мирный и тихий чертежник. Поставив на бумагу ножку циркуля, он начертил окружность, обозначавшую, должно быть, башню Карла Смелого, - точно так же, как на плане Робера Дарзака. Затем, проведя еще несколько линий, он обмакнул кисть в чашечку с красной краской, которой пользовался г-н Дарзак, и принялся закрашивать ею круг. Делал это он необычайно тщательно, следя, чтобы краска везде ложилась ровно, словно хотел, чтобы его похвалили за прилежание. Он наклонял голову то налево, то направо и, точно старательный ученик, даже высунул кончик языка. Закончив работу, он замер. Я пытался заговорить с ним, но он молчал. Его взгляд был прикован к рисунку: он смотрел, как высыхает краска. Внезапно рот его искривился, и из него вырвался ужасный крик; я не узнал его искаженного, безумного лица. Он повернулся ко мне так резко, что опрокинул кресло. - Сенклер, взгляните на красную краску. Взгляните! Я с трепетом склонился над листом, напуганный диким возбуждением моего друга, однако увидел лишь аккуратный рисунок. - Красная краска! Красная краска! - продолжал стонать репортер; глаза его расширились, словно он наблюдал за какой-то жуткой сценой. Не выдержав, я спросил: - Но что тут такого особенного? - Что особенного? Да разве ты не видишь, что она уже высохла? Разве ты не видишь, что это кровь? Нет, я этого не видел: я точно знал, что это не кровь, а самая обычная красная краска. Но в ту секунду я и не помышлял противоречить Рультабийлю, а, напротив, сделал вид, что заинтересовался мыслью о крови. - Чья кровь? - спросил я. - Вы знаете, чья это кровь? Ларсана? - Да кто же знает, какая у Ларсана кровь? - вскричал он. - Кто видел, какого она цвета? Чтобы узнать, какого цвета у Ларсана кровь, нужно вскрыть вены мне, Сенклер! Это единственный способ. Я был в полном смятении. - У моего отца не так-то просто взять кровь. Уже не в первый раз он говорил об отце с какой-то отчаянной гордостью. "Если мой отец наденет парик, этого никто не заметит". "У моего отца не так-то просто взять кровь". - Руки у Бернье были в его крови, к тому же вы видели руки Дамы в черном. - Да, да, они так говорили! Но убить моего отца не так-то просто! В страшном возбуждении Рультабийль продолжал разглядывать свой аккуратный рисунок. Ему перехватило горло, и, чуть ли не рыдая, он проговорил: - Господи, да сжалься же над нами. Это было бы слишком ужасно! Помолчав, он добавил: - Моя бедная мать этого не заслужила. И я тоже. И все мы. Крупная слеза, скатившись у него по щеке, упала в чашечку с краской. - Рисовать дальше нет смысла, - прошептал он дрожащим голосом, необычайно бережно взял чашечку и, поднявшись, поставил ее в шкафчик. Затем схватил меня за руку и потащил за собой; я шел и вглядывался в него: неужто он и в самом деле внезапно сошел с ума? - Пошли, пошли, - говорил он. - Час настал, Сенклер. Отступать теперь мы больше не вправе. Нужно, чтобы Дама в черном рассказала все, что касается мешка. Ах, поскорее бы вернулся господин Дарзак, нам было бы не так тяжко. Не могу я больше ждать. Ждать - чего? И все-таки почему он так испугался? Какая мысль заставила взгляд его остановиться? Почему зубы у него опять застучали? Я не удержался и снова осведомился: - Что вас так напугало? Разве Ларсан не мертв? Нервно стиснув мою руку, Рультабийль повторил: - Говорю же вам, что его смерть страшит меня сильнее, чем его жизнь! С этими словами он постучал в дверь Квадратной башни, к которой мы как раз подошли. Я поинтересовался, не хочет ли он поговорить с матерью с глазу на глаз. Однако, к моему великому удивлению, он ответил, что сейчас ни за что на свете ему нельзя оставаться одному, иначе, как он выразился, "круг не замкнется", после чего мрачно добавил: - А может, это никогда и не случится?