Операция «Гадюка» - Кир Булычев

– Ты некрофил, – вспомнил Берия нужное слово.

– Ни в коем случае! Только не это!

– А что?

– Старый нервный человек. У меня деликатная конституция.

Нужда в участии Майоранского уже миновала. Лядов помог Хлопскому уложить труп на землю.

– Как ваше мнение? – спросил главный судья у профессора. – Он будет жить?

– Без сомнения, – ответил Майоранский, не глядя на кадавра.

– Я протестую, и вы знаете почему, – вмешался Эдик Мирзоян. – Если бы проиграл я, Кремерс добился бы моей смерти. Оживши, он станет моим злейшим врагом. Всем известно, что случается с зомби.

Все согласились. Были уже случаи, когда недоубитые мертвецы возвращались к жизни полоумными убийцами, неадекватными людьми. Порой из всех человеческих чувств в них оставалась лишь месть. Они становились бессмысленными и беспощадными охотниками за теми, кого полагали своими обидчиками.

– Тогда надо голову отрезать, – сказал без радости Хлопский. Последняя милость – так называлась эта процедура – входила в его обязанности.

– Я топор принесу, – вызвался Эдик.

Подошли другие шахматисты, стали смотреть на оживший труп, но Берия подтолкнул Майоранского, который никак не мог сделать шага в сторону, где их ждал Лядов. Лядов вытирал руки песком, он сохранил в себе разумную брезгливость.

Берия шел в центре, шахматисты – справа и слева.

– Наше время наступило, – сказал он, когда они отошли на порядочное расстояние от шахматной площадки. – Достигнуто решение.

Майоранский спросил:

– Вы гарантируете, что мы останемся живы?

– Я ничего не гарантирую, – сказал Берия. – Я не специалист.

– Я бы и сам не смог гарантировать, – заметил Лядов.

Лядов был похож на Суворова, но помоложе того фельдмаршала, которого изображают на портретах, будто никто его раньше сорока и в глаза не видал.

Он был прям спиной, скор в движениях, и на голове поднимался суворовский хохолок. Но лицо у этого молодого человека было немолодым – оттого, что тонкую кожу лица изрезало множество морщин и морщинок.

Берия присел на поваленное дерево. Лядов послушно опустился рядом, а Майоранский отошел в сторону. Он все время пытался держать дистанцию между собой и Берией.

Лядову все это было интересно и даже забавно.

Майоранскому страшно. И страх его разделялся между Берией и предстоящим заданием.

Он не мог понять, что же хуже.

Все хуже.

Майоранский был большим специалистом. Всемирно неизвестным. По ядам и отравлениям.

Он был никому не известен, потому что всю жизнь проработал в самой секретной лаборатории КГБ.

Его шеф, генерал Судоплатов, наблюдал за активной деятельностью Майоранского со смешанным чувством брезгливости и возмущения. Для близких людей у Судоплатова не было иного обращения к Майоранскому, как «эта сволочь». Но он же сам подписал документы на орден Боевого Красного Знамени после удачной смерти чехословацкого президента Бенеша, который срывал все наши попытки осуществить в Праге настоящую революцию. А сволочью Судоплатов называл Майоранского после того, как побывал у того на опытах.

Это так и называлось – побывать на опытах.

Некоторым нравилось. Некоторые избегали таких визитов.

Майоранский проводил испытания ядов на глазах у генералов, чтобы они были в курсе его изобретений и открытий. Некоторые не выдерживали криков и мучений бывших писателей или инженеров. Одно дело, когда ты просто избиваешь жертву сапогами или ломаешь ей пальцы. Это просто, это понятно «детям» Дзержинского. Но иное дело, когда у тебя на глазах синий человек, исторгая рвоту, хрипло молит о смерти, когда страшные корявые судороги никак не приносят этой смерти, а Майоранский с помощью сотрудников делает все, чтобы возвратить жизнь жертве только для того, чтобы назавтра повторить опыт и выяснить, что же помешало подопытному преступнику эффектно умереть вчера.

Когда Майоранский был посажен вместе с Судоплатовым, он получил скромный срок – все же не палач, а ученый – и принялся осыпать соответствующие органы письмами и прошениями, доказывая, что всю жизнь бескорыстно трудился на благо Родины, ничего не нажил, кроме гастрита и геморроя, награжден и отмечен и может принести большую помощь, так как ему известны способы истребления империалистов. Отсидевши, по протекции старых друзей он получил незаметное место в Институте биосинтеза и стал ходить на работу, ставить плановые опыты и ждать, когда же вернется настоящая власть, которая вытащит его из забвения. И даст достойный пост. И право закончить его революционные опыты по прекращению жизнедеятельности живых организмов под влиянием внешних агентов.

А потом случилась нелепая история.

Бывают же ошибки и в работе органов.

Особенно если они попадают под топор каких-нибудь глупых и даже либерально-преступных реформ.

Его узнали на улице. Просто на улице. Бывшая медсестра.

Медсестер Майоранский не терпел. У них, как правило, были слабые нервы. Специальный помощник Майоранского по кадрам старший лейтенант Госбезопасности Лютый (фамилия, а не прозвище) следил за психическим состоянием младшего персонала, без которого, к сожалению, в большом деле не обойдешься. И если усматривал опасные тенденции, сестры и санитары ликвидировались или становились подопытными объектами без права выжить.

Эта медсестра очень хотела жить. Она отдавалась любому солдату на скамейке в служебном помещении, она была льстива и послушна, Лютому бы заметить и ликвидировать, но бывает же – была она нежно-хороша настолько, что у Лютого не поднялась рука. Он хотел обладать ею и дальше. Вот Лютый и помог ей сактироваться в обычный лагерь, а потом на поселение. Сам он в пятьдесят третьем смог избежать наказания, но был уволен из органов, уехал в Краматорск, где жила эта Альбина, и женился на ней.

Разумеется, служба ликвидации выследила этого Лютого, и он был уничтожен. А о ней не догадались. Не проверили. Лютый, хитрец, сделал ей липовые документы.

Если бы не ликвидация Лютого, правильная сама по себе, эта Лялька не стала бы искать Майоранского, не потратила бы месяцы и годы, чтобы вычислить его после выхода на свободу. Увидела на улице и подошла.

А подойдя, нагло сказала:

– Я убью тебя. Но не сейчас. Перед этим ты, трусливая скотина, помучаешься. Ты будешь ждать смерти, ты будешь молить о ней. И знать, что твои часы отстукивают последние дни.

И последние дни декабря 1964 года профессор Майоранский, заслуженный деятель науки, видный и способный биолог, специалист по отравлениям газами и ядами, провел в страшном ожидании смерти. Он исхудал, бородка клинышком вылезла, он не мог уже соответствовать скромным желаниям своей сожительницы. Он знал, что Лялька его убьет.