Сыщик-убийца - Ксавье Монтепен

Следователи нелегко поддаются волнению и далеко не легковерны. Да и разве может быть иначе?

Они видят каждый день комедию притворных слез, лицемерного негодования, разученного отчаяния, которую разыгрывают чаще всего первоклассные актеры.

Роковым последствием этого является то, что следователь всегда сомневается и, боясь быть обманутым негодяями, не верит больше ничему.

Однако голос Рене звучал такой правдой, что первый раз в течение долгих лет Камю-Брессоль не чувствовал себя вполне уверенным, что перед ним стоит преступник. Но он тотчас же подавил в себе эти чувства и, желая немедленно же составить себе определенное мнение, холодно продолжил допрос.

— Почему, — сказал он, — вы упорно отказывались сообщить ваш адрес арестовавшему вас инспектору?

— Опять потому же, что я не признавал за ним права меня допрашивать.

— Ну, а теперь мне, как представителю закона, вы можете отвечать?

— Да.

— Где же вы живете?

— На Королевской площади, 24, на четвертом этаже.

— Под каким именем вы там живете?

— Под моим… Под именем Рене Мулена… У меня нет никакого повода жить под чужим именем.

— Вы живете в меблированных комнатах?

— Нет, у меня своя квартира.

— Это ваши ключи? — спросил следователь, вынимая из бюро связку ключей, взятых у Рене во время ареста.

— Да, мои.

— Ключ от квартиры здесь?

Опять вопрос, которого Рене не ожидал!

Он понял, что отсутствие этого ключа, объяснить которое он, по очень понятной причине, не мог, повредит ему в глазах следователя.

— Что же, отвечайте! Мой вопрос кажется очень прост… Укажите между этими ключами ключ от вашей квартиры.

— Его тут нет, — ответил в смущении Рене.

— Может быть, вы оставили привратнику?

— Нет, господин следователь.

— Однако это странно! У вас, конечно, были важные причины скрыть его?

— Не скрыл, а просто потерял…

— Когда?

— Во время ареста.

— Значит, он не был на кольце вместе с прочими?

— Нет, я носил его отдельно.

Следователь недоверчиво улыбнулся.

— Это очень маловероятно, — сказал он, — и меня удивляет такая бесполезная ложь, ведь вы должны понимать, что отсутствие этого ключа не помешает произвести у вас обыск.

— Я это знаю и знаю также, что там не найдут ничего подозрительного.

— Увидим.

Рене начинал оправляться от своего смущения. Он видел, что уже поздно производить обыск в этот день, а завтра таинственная бумага, которую он хотел скрыть, будет уже в руках Анжелы Леруа.

Камю-Брессоль взглянул на часы.

— Увидим, — повторил он. — Обыск будет произведен в вашем присутствии, может быть, ночью вы одумаетесь и утром будете более расположены к откровенности.

Механик вздрогнул от радости.

«Я не ошибся, — подумал он, — обыск будет завтра, все спасено!»

Письмоводитель прочел вслух вопросы следователя и ответы обвиняемого.

— Теперь подпишите, — сказал Камю-Брессоль.

Рене взял перо и твердой рукой подписался под протоколом со своим обычным сложным росчерком.

Следователь велел увести обвиняемого.

Рене поклонился и вышел в сопровождении двух сторожей.

Камю-Брессоль положил протокол допроса в папку и, взяв лист бумаги, написал:

«Начальнику сыскной полиции.

Завтра утром произвести обыск на квартире обвиняемого Рене Мулена в его присутствии. Изъять все бумаги и подозрительные вещи».

Приколов этот лист на папку, он позвонил.

В кабинет в ту же минуту вошел один из чиновников.

— Отнесите начальнику сыскной полиции, — сказал Камю-Брессоль.

Чиновник взял папку и вышел.

— Ну, на сегодня довольно, — прошептал следователь, — пора и обедать.

Между тем Тефер бродил по зданию суда, ожидая конца допроса Рене Мулена.

Он видел, как увели обвиняемого, который прошел мимо, не заметив его.

«Хорошо, — подумал инспектор, — кончено… Теперь я должен во что бы то ни стало узнать, дал ли он свой адрес…»

И он продолжал свою прогулку, подстерегая письмоводителя Камю-Брессоля, уверенный, что в качестве инспектора полиции ему удастся добыть от того нужные сведения, несмотря на тайну следствия.

Он увидел, как один из чиновников бросился по звонку в кабинет следователя и тотчас же вышел с папкой в руках, читая слова, написанные на приколотом к ней листе. Тефер остановил его.

— А! Это вы, Ламбер? Куда бежите?

— Недалеко, господин Тефер… Вам скоро будет дело.

— Почему вы так думаете?…

— Потому, что приказано произвести завтра утром обыск.

— У кого? — спросил с беспокойством Тефер.

— У какого-то Рене Мулена.

От радости вся кровь хлынула в лицо полицейского.

«Так он дал адрес! — подумал он. — Хорошо… не дольше как через час я узнаю все, что мне нужно».

— Я провожу вас, — сказал он вслух Ламберу.

И пошел с ним, но ни о чем больше уже не спрашивал.

Ламбер понес бумаги в канцелярию, а Тефер поспешил пройти в свою комнату, бывшую рядом с кабинетом начальника сыскной полиции.

Он знал, что тот назначит для обыска или его самого, или кого-нибудь из его товарищей, и, стало быть, драгоценные сведения скоро будут в его руках. Тем не менее он волновался и сидел как на иголках.

Наконец дверь отворилась и показался пристав с бумагами.

Тефер был один в комнате.

— Передайте, пожалуйста, это патрону, — сказал пристав, — теперь уже поздно, и я спешу.

— Хорошо, давайте.

«Это протокол допроса, — сказал себе Тефер. — Случай мне положительно благоприятствует… дело идет как по маслу».

И он вошел в кабинет патрона.

— Что вам, Тефер? — спросил начальник сыскной полиции.

— Вот тут бумага от господина Камю-Брессоля. Пристав сказал, что речь идет об обыске у того человека, которого я арестовал несколько дней назад и который ни за что не хотел сказать своего адреса.

— Господин Камю-Брессоль нашел средство развязать ему язык, — сказал, смеясь, начальник. — Он мастер вести допросы. Посмотрим…

Он взял бумаги из рук Тефера, который остался тут же, готовый предложить свои услуги, если о нем забудут.

Начальник полиции стал просматривать протокол.

— А! А! — вскричал он вдруг. — Молодец знаком с итальянскими агитаторами в Англии! Поздравляю вас, Тефер.

Инспектор поклонился, краснея от радости.

Решительно ему везло! Думая служить только герцогу Жоржу де Латур-Водье, он оказал в то же время услугу правительству! Его ждет награда, повышение!

Какие сладкие мечты для полицейского!

Начальник полиции продолжал:

— Он был там знаком с самыми опасными заговорщиками: Орсини, Бенедетти, Брюсони… Ну, его дело плохо!… Вообще этот Рене Мулен слабоват… Чтобы объяснить свое возвращение во Францию, он прибегает к самым глупым выдумкам… Уверяет, что тут замешана какая-то семейная тайна, которую он не имеет права рассказывать. Плохо придумано, плохо!

Тефер внимательно слушал, стараясь запомнить каждое слово.

— Завтра, — заключил начальник, складывая бумаги, — завтра обвиняемого надо будет взять из тюрьмы и отвезти на его квартиру и при нем произвести обыск. Я поручаю это вам. Я сейчас напишу приказ тюремному начальству. Завтра в восемь часов вы поедете в Сент-Пелажи и возьмете Рене Мулена и повезете в карете на его квартиру на Королевскую площадь, 24, четвертый этаж… Я буду ждать вас там в половине девятого. Вот вам приказ. Смотрите же хорошенько за этим молодцем! Его арест очень важен, особенно сейчас, когда за границей составляют заговор против жизни главы государства.

— Будьте спокойны, я отвечаю за обвиняемого…

Тефер вышел из кабинета, не помня себя от радости.

— Четверть восьмого! — прошептал он, взглянув на часы.

Он отдал приказания на завтрашний день двум агентам своей бригады и поспешно вышел из префектуры.

На площади Дофина он взял фиакр и поехал к герцогу де Латур-Водье на улицу Святого Доминика.

Госпожа Леруа была поражена приходом посланца Рене Мулена, и ее очень беспокоило его сообщение, что за их домом следит полиция.

Что это значит? Это не предвещало ничего хорошего.

Берта, затворив дверь за торговцем билетами, вернулась в комнату матери в сильном волнении.

— Милая мама, — сказала она нетвердым голосом. — Я не хотела тебя ослушаться… Этот человек уверял, что должен говорить с тобой одной… Я ушла, но эта тайна меня тревожит и пугает… Боюсь, что он сказал тебе что-нибудь неприятное.

— Успокойся, милая Берта, твои опасения ни на чем не основаны. Этот человек принес мне надежду.

— В самом деле?

— Да, и я скажу это с еще большей уверенностью, когда прочту принесенное им письмо.

— Я опять должна уйти?