При блеске дня - Джон Пристли

Глава восьмая

Я почувствовал на себе пристальный взгляд. Продрав глаза, я посмотрел по сторонам и увидел Георга Адоная в черном шелковом халате и красном платке. Он был похож на желтого изможденного гномика с опухшими глазами. Кто-то раздернул шторы, и мою комнату заливал яркий свет.

— Что случилось? — спросил я, стряхивая остатки сна.

— Мы с тобой завтракаем, Грегори, — ответил он и помахал мне рукой.

— Неправда. Завтрак в номера не подают.

— Я уже все устроил. Подобные недоразумения всегда можно уладить, а нам с тобой надо обсудить сценарий. Если сделаем это здесь и сейчас, сэкономим время. Мы с Джейком хотим успеть на поезд, который отходит в половине двенадцатого. На завтрак у тебя овсяная каша, кофе и рыбные котлеты.

— Славно. Люблю рыбные котлеты, — с улыбкой ответил я.

— Знаю, поэтому и заказал. Для тебя. Сам я их на дух не переношу. А сценарий хороший, — добавил Адонай. — Разумеется, это я тоже знал. Осталось только убрать из него овсянку и рыбные котлеты.

Я выбрался из постели и пошел умываться.

— Это мы еще посмотрим, Георг. Накрывай на стол, будем разговаривать. Отличная идея, кстати, сам бы я не додумался.

В ванной я решил, что идея вовсе не так хороша. Вчера ночью я слишком много и слишком поздно курил, да в придачу еще несколько часов мне предстояло бороться с действием мединала: от всего этого у меня разболелась голова и испортилось настроение. Вообще-то я люблю обсуждать сценарий с хорошим режиссером — а Георг Адонай был очень хорошим режиссером, — но он либо выбрал не то утро, либо начал слишком рано. Я надел свой толстый старый халат и неслышным шагом вернулся в номер. Завтрак уже подали, и Адонай вручал официантам изрядные чаевые.

— Два старых колдуна, а? — хмыкнул я, когда мы сели друг против друга за стол.

Однако сегодня Адонай был настроен серьезно.

— После твоего вчерашнего ухода я переговорил с Элизабет Эрл, — начал он. — Сдается, ты был прав. Работать с ней легко, она послушная и сыграет великолепно. Я сегодня же встречусь с Брентом и скажу, что очень доволен. — Он напомнил мне горделивого заморского маэстро, которого пригласили дирижировать оперой «Кольцо Нибелунгов» в Зальцбурге. Адонай почти не притронулся к еде и большую часть времени курил, пока я с аппетитом уминал кашу и рыбные котлеты.

— Однако я по-прежнему считаю, что Элизабет в тебя влюблена, — сказал он, глотнув кофе. — Просто любит тебя не страстно — она вообще не страстная женщина, — а крепко и по-настоящему, как примерная английская школьница.

— Давай не будем об этом, Георг. Времени у нас немного, и я не хочу посвятить все утро обсуждению Элизабет.

Он кивнул:

— Ладно, поговорим о сценарии. Как я уже говорил, мне он понравился.

— Открою тебе секрет, — прошептал я. — Строго между нами, Георг. Я начинаю ненавидеть этот проклятый сценарий.

Он бросил на меня холодный испытующий взгляд.

— Почему? Что не так?

— Да не знаю… Может, потому что такого в жизни не бывает. Наскучило мне все это.

Адонай полистал мою работу, добрался до последней сцены, которую я закончил только вчера, и многозначительно постучал по ней пальцем.

— Вот где она кроется, твоя скука. В сцене побега. Может, у тебя глаз замылился — ты ведь работаешь как проклятый в этой дыре, здесь даже поговорить не с кем. Иногда надо так поработать, я и сам так делаю, но тут важно не переборщить. Ладно, обсудим это позже. Сейчас меня больше волнуют твои слова про то, что в жизни так не бывает. Мы ведь кино снимаем, разве нет? И у тебя получилась отличная история для кино, полная неожиданных поворотов и маленьких сюрпризов, да и актерам будет где разгуляться. Кроме того, вспомни, Грегори, как мы в самом начале обсуждали твой замысел. Все согласились, что в твоем сценарии отражен особый взгляд на мир.

— Ну, значит, мне этот взгляд больше не нравится. Или я просто недоумеваю, с какой стати мы должны сочинять такие неправдоподобные истории.

— Потому что они нравятся зрителям, — ответил Адонай. — Это ведь своего рода сказка.

— Я порой сомневаюсь, что у зрителей, людей, которым мы якобы стараемся угодить, вообще есть право выбора. Большинство просто идут в кино наудачу.

Адонаю, очевидно, не хотелось спорить на эту тему. Он начал листать сценарий.

— Знаешь, Георг, я ведь старше тебя. Мне пятьдесят. Иногда я об этом забываю, а порой не могу выкинуть из головы, вот как сегодня утром. Мне пятьдесят.

Он бросил на меня улыбающийся взгляд.

— Ты выглядишь моложе. Да и что плохого в том, что тебе пятьдесят? Какое отношение твой возраст имеет к нашему фильму «Леди наносит ответный удар»?

— Может, ответный удар хочет нанести не леди, а джентльмен? Да, сценарий хороший, в нем есть все, что нужно тебе и зрителю. А есть ли в нем то, что нужно мне? Вот о чем я себя спрашиваю, и в пятьдесят такие вопросы задевают за живое, Георг.

— Будь у нас больше времени, я бы с удовольствием с тобой поспорил.

— Ладно, вернемся к делу. — Я показал на сценарий. — Тебя беспокоит сцена с побегом, так? Отсюда и намеки на овсянку с рыбными котлетами. Чем же она тебе не угодила?

— Я бы не смог ее снять при всем желании, — резко ответил он. — Когда я себя спрашиваю почему и прокручиваю в голове сценарий, я вижу, что эти сцены ты не до конца проработал.

— Ты про сцены в гостинице?

— Да, вот именно, все гостиничные сцены. Они очень важны, ведь мы впервые видим ее за пределами собственного дома. Все должно быть кристально ясно, а у тебя получилось размыто и туманно, Грегори. Видимо, ты и впрямь заскучал…

— Нет, не заскучал. Да, я говорил, что мне становится скучно, но на работе это никак не отражается. Я же не сказал, что мне скучно гнать халтуру.

У Адоная был странный, взрывной характер.

— Именно! — заорал он. — Тоска и халтура, вот как ты относишься к работе!

— Либо успокойся, либо уходи, Георг. Ты не на съемочной площадке, а я не мальчик на побегушках. Я продюсировал кино в Голливуде, когда ты еще орал на рабочих в мегафон. Брент предлагал мне продюсировать и эту картину, но я отказался, сославшись на усталость и желание сменить обстановку. Мне надоели ваши чертовы студии, но это не значит, что я стал халтурить. Брент предложил мне хорошие условия, к тому же я чувствую ответственность за Элизабет. Тебе не нравятся гостиничные сцены, а мне нравятся. Они получились ровно такими, какими я хотел.

— Тут сплошная муть! Ничего толком не проработано! — возразил он уже гораздо спокойнее.

— Так и задумывалось. Посуди сам: после ссоры она от него убегает, в ярости снимает номер в гостинице, и что же? Все кажется странным и неправильным. Даже люди вокруг странные, творят невесть что. Она ловит обрывки каких-то безумных разговоров… Все как во сне: зловеще, бредово. Она не знает, то ли сошла с ума, то ли это правда. И мы тоже не знаем…

— Мы должны знать, — перебил меня Адонай. — Мы снимаем кино, а не пишем мудреный рассказ. Зритель должен понимать все без исключения.

— Да Бога ради, позволь зрителю включить воображение хоть на десять минут! — воскликнул я.

— Нет у него воображения.

— Оттого что мы все разжевываем и раскладываем по полочкам, публика уже зевает в кино! Хорошо, пусть мы работаем для идиотов. Но ты допускаешь грубейшую ошибку, считая их еще глупее, чем они есть. Так давай же и сами повеселимся, и порадуем более умного зрителя. Не говори мне, что не сможешь такое снять.

— Нет-нет, если ты так все и задумывал, я прекрасно смогу это снять, — пробормотал Адонай, не глядя на меня. — На самом деле я однажды и сам хотел сделать такое кино… очень субъективное. Герой, невротик, намерен покончить с собой, и ему постоянно кажется, что вокруг происходят преступления и убийства и мир полон насилия. Тогда, понимаешь ли, мир еще не был полон насилия. Я был молод и наивен, жил на родине, а не в чужой стране, где меня приютили из милости и потехи ради.

Адонай выглядел маленьким и несчастным, я сразу вспомнил, как Элизабет назвала его глазки обезьяньими.

— Георг, вчера я принял снотворное, которое толком не подействовало, — сказал я. — А ты знаешь, каково это. Я сегодня не в лучшей форме. Прости, если был резок. И напрасно я сказал тебе, что история мне наскучила. Хотя, как я уже говорил, ты неправильно меня понял. Я не извинялся за плохой сценарий, а лишь объяснял, что происходит в глубине моей души. Обещаю, если все будет хорошо, на следующей неделе я вернусь в город с готовым сценарием, по которому ты с удовольствием снимешь фильм. И если ты доволен Элизабет, она будет довольна тобой, Георг. Все условия для плодотворной работы.

Вместо того чтобы ворчать, Адонай смотрел на меня новым взглядом блестящих печальных глаз: как на своего первого друга в этой стране. Подобно большинству людей, добившихся успеха и нацепивших личину эдакого сурового нелюдима, в душе Георг оставался грустным и одиноким человеком. Приехав сюда и начав жизнь практически с нуля, во враждебной среде, он наверняка проглотил множество обид и унижений. Однако он всей душой любил кинематограф: это было его призвание.