Не был, не состоял, не привлекался - Михаил Бейлин

Когда мы расходились, бабушка моей жены, подтянутая, энергичная и непримиримая, несмотря на восьмой десяток и долгую трудовую жизнь, рано потерявшая мужа и поставившая на ноги четырех дочерей, любившая только близких кровных родственников и ни в коем случае зятьев, сказала:

– Ничего веселого. Отставной директор, отставной генерал, отставной прокурор. Ну что тут веселого?

У нее вообще были твердые взгляды. «Все прогнило!» – говорила она.

Как-то бабушку, проработавшую много десятков лет зубным врачом, спросили, не смогла бы она, несмотря на возраст, вырвать зуб. Она, не задумываясь, ответила: «С удовольствием!».

В лагере никого нет, ни людей, ни собаки. А я сижу на пне, дежурю. Все ушли по грибы. Стоят пять пузатых палаток, пять несуразных матерчатых животных. Пониже, ближе к воде, лежат кверху черными пузами пять байдарок. Они – как длинные и узкие рыбы. Похожи на спящих акул. Еще этажом ниже течет река Молога. Течение малозаметно. Его хорошо замечаешь, когда гребешь против течения. В реку впадает ручей. Он неумолчно бормочет, будто хочет что-то рассказать, но сам не может понять, что. Вода в ручье холодная, чистая и вкусная, а дно илистое. В дно прикопан алюминиевый бидон со сливочным маслом. Ручей – прекрасный холодильник. Бидон привязан за ручку к стеблям куста. Чтобы не вздумал уплыть. Масло в бидоне не простое, а из «бывших» – вологодское. Оно дороже и вкуснее, не портится и напоминает о том, что было время, когда лишь немногие старались постичь диалектический материализм. Когда крышку бидона открываем, на поверхности масла выступают холодные слезинки.

Солнце стоит высоко, но я в густой тени. Удивительно, как от тонких сосновых иголок получается такая густая тень. Ветра нет, и белье висит на веревке между деревьями неподвижно, лениво. Купальники, трусы и рубашки вниз головой…

Под моими ногами вереск. Сухой и мягкий, без всякой гадости. Сосны и вереск, солнце и река, запах смолы и тень. Июль. Отпуск.

Поют птицы. Однотонно, но музыкально. Быть может, они просто разговаривают. Просто у них вместо разговора пение, как у людей в опере. Одна пичуга объясняет соседке, где найти вкусных червей, другая славит любовь, третья вспоминает курортное зимнее время, которое она провела в Африке, где на солнце подле реки грелись не байдарки, а крокодилы. А вот эта птица несимпатична. Она явно диктует передовую статью. Тук-тук, бум-бум и никакой информации. Птичий гомон удивителен. Он не умолкает, но не мешает, не утомляет.

Нет людей далеко вокруг. Ни деревень, ни хуторов. Москва не так далеко, а здесь простор. Вспоминаются люди – тупые и одаренные. Первые дни отпуска, первые дни разлуки с обществом. Если бы спросили – не соскучился ли? В самый раз было бы рассмеяться басом. Как Мефистофель.

Рыба попряталась на дно. В некоторых рюкзаках лежат лески, крючки. Один смех. При мыслях о рыбе вспомнилась малосольная семга, копченый угорь, осетрина. Синтез миллионов лет удачного естественного отбора, романтического труда рыбаков, тайн солильно-коптильного искусства и удачи при покупке.

Что по сравнению с этим торты, конфеты? Так, манная каша.

Эти рыбы попадаются в торжественной и душной обстановке, на белых тарелках, когда пахнет табаком, когда вместо птичьего гомона гремит электронная музыка и гогочут живые люди.

Я не спеша спускаюсь с ведрами к ручейку, по воду. Дежурному положено притащить из ручейка по осыпающемуся песчаному обрывчику воду для готовки. Среди спутников есть физики. И когда они вернутся из грибного похода, я скажу, что понял, что такое тяжелая вода. Шутку одобрят, посмеются, хотя родили такую шутку атомные бомбы. Они изготовлены и где-то ждут своего часа. Потаенный страх рождает смех.

Я не спешу. Ныряю в речку, вынырнув, проплываю десяток метров на боку, потом переворачиваюсь на спину. Полежу на воде. Напоследок отфыркаюсь, отплююсь, выжму трусы и причешусь. И лягу на надутый резиновый матрац рядом с пнем. Совсем как первобытный человек.

Потом придут мои спутники и собака. Спутники сплошь ученые люди. Кандидаты наук и некоторые в будущем профессора. Молодыми студентами-аспирантами они, когда собирались по какому-нибудь поводу, с удовольствием распевали «А это был не мой чемодачик» и, разумеется, про бригантину, про то, как она поднимала паруса.

Когда мы с Еленой собирались пожениться, одна из спутниц, ее подруга, сказала: «Но он не из нашего круга!». А когда я пишу эти строчки, позади уже золотая свадьба. Не в кругах, очевидно, дело.

Собаку зовут почему-то Гоби. Она из породы боксеров. Страшна, молода и добра. Никто не называет ее по имени правильно. Кличут Гобкой, фамильярно. А хозяйка иногда зовет его Свинохрюком. Бедняга отзывается, а хозяйка уверена, что у нее вообще талант давать прозвища.

Только мой малолетний сын величает пса «Гобернатором». У него рано обнаружилась слабость по грамматике. Губернатор – слово латинское. Хорошо, что в школе нет латыни. Могли бы быть сложности. Зато, в отличие от взрослых у мальчика с Гобкой крепкая мужская дружба. Хотя малец способен, едва проснувшись и не умывшись, сделать Гобке по-дружески подсечку. Но Гобка не обижается. Он все понимает.

Я учил мальчонку плавать. Он делал скольжение, «поплавок», а грести руками затруднялся. А потом смог и заявил, что его научил Гобка. Так что он поплыл по-собачьи в прямом смысле.

У Коли, так его зовут, множество забот. Он изобрел ловлю мальков половником. Ловит и отпускает. Потом ему надо срочно слетать на луну и вернуться назад. Перестрелять из пистонного пистолета множество зверей и фашистов. Еще сопротивляться, когда будут заставлять читать страницу детской книжки, хотя буквы крупные.

Принесли много грибов. Чистка, выбрасыванье червивых, отдиранье липкой шкурки со шляпок маслят. Общий шум и экстаз при лицезрении белых.

А потом обед. Суп, второе и компот. Как в лучших домах. Из мисок. Наступает мертвый час. Дежурный бодрствует, так надо, хотя я обычно спать здоров.

Во сне супруга на момент почувствует, что с нее снято бремя ответственности за ребенка, за меня, за целый мир. Если дела на планете до сих пор развертываются по разумному плану, это свидетельство ее неусыпного бдения.

Под вечер из неизвестности появятся три дружелюбные крестьянки. Им любопытно. Они поговорят, посмеются, оглядят спокойными глазами палатки, шмотки на веревках, банки от недешевых консервов. Больше всего их развлечет Гобка.

«Батюшки! – скажет одна из них, молодая и жизнерадостная – Вот так собака! Отродясь такой не видела. Лицо у нее похоже на свинью, а жопа ни на что не похожа».