Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

Павел не давал Йозефу возможности возразить, у него были ответы на все вопросы.

– Не сомневайся, мы сумеем решить любую проблему.

А вот у Кристины сомнений не было. Она очень долго, практически в одиночку, сражалась за «правое дело пацифизма», и программа, изложенная Павлом, показалась ей фантастически верной и справедливой. Это было сродни обретению новой веры.

Павел воспользовался своим дипломатическим статусом, получил конфиденциальную информацию и организовал отъезд через Австрию – запад и север страны находились под контролем американцев. Он собирался вернуться в Чехословакию через Инсбрук, Зальцбург и Линц.

Его «Фиат-508 балилла» не был ни очень резвым, ни слишком вместительным, но они сели и тронулись в путь. Павел и Йозеф сменяли друг друга за рулем, ехали всю ночь, и если и застревали, то не из-за американских постов, а по вине австрийцев, заполонивших дорогу в попытке сбежать подальше от советских частей. Йозеф, Кристина и Павел спали по очереди, тратили уйму времени и сил на добывание еды, и Павел ужасно злился: «Теряем время, теряем время!» Солдаты 12-го пехотного корпуса американской армии поделились с ними консервами и бензином – Павел покорил их сердца своим бруклинским выговором (он освоил его, когда стажировался в Лиге Наций).

Через два дня после отъезда из Швейцарии они добрались до Чехословакии и, несмотря на дипломатический паспорт Павла, потратили три часа на пересечение границы в Дольны Двориште, но дальше проехать не смогли. Дорога была заблокирована, новая граница отрезала юг страны, никого не пропускали: американцы соблюдали Ялтинское соглашение. Военнослужащие 2-го Украинского фронта охраняли демаркационную линию. Павел представился одному из офицеров, тот увел его с собой, а через два часа он вернулся, и им позволили проехать.

В четверг 10 мая, в 18.30, они оказались в Праге.

Йозеф не возвращался в родной город десять лет и был уверен, что почувствует себя потерянным, когда вернется, но этого не случилось: он не знал, что человек никогда не бывает чужаком на родине. Думаешь, что забыл, – раз не думаешь, значит забыл! – но места, где прошла твоя юность, цвета и картины не стираются из памяти. Воспоминания возвращались – так, словно он отлучался на день, не больше, каждая вещь неизбежно оказывалась на прежнем месте, только была меньше, чем он воображал. Столица с ее черными стенами, нелепым дворцом, шумом машин на растрескавшемся асфальте и тусклое солнце на небе внушали неприятное чувство, что все замерло, закостенело, если не считать трех разбомбленных домов и закрытых магазинов. Война прокатилась по Праге, не оставив следов.

Павел ехал медленно, чтобы Кристина могла полюбоваться этой дивной театральной декорацией. Сам он испытывал то же чувство, что Йозеф, хотя на одну перемену друзьям все-таки указал: на каждом перекрестке стояли вооруженные советские солдаты. Ничего удивительного – страну как-никак освободила Красная армия.

Павел с восторгом говорил о братском народе, потерявшем на этой варварской капиталистической войне миллионы убитыми, о героической армии, практически в одиночку победившей нацизм, о гениальном вожде, под чьим руководством непременно будет построен новый мир. Павел не умолкал, но слушала его только Кристина: у Йозефа было свидание со столицей, и он говорил себе, что Прага – воистину красивейший город мира.

Да, Йозеф вернулся, и он никогда не был бóльшим пражанином, чем в этом странном месяце мае.

Сколько времени требуется людям, чтобы подружиться? Несколько месяцев? Несколько лет? Они уже через два дня поняли, что не могут обойтись друг без друга, как будто дружили всю жизнь. Павел все время вспоминал их короткое общее прошлое, словно хотел освятить новую дружбу, «застолбить» ее. Павел и Йозеф в одно и то же время ходили в Староновую синагогу[102], учились у одних и тех же учителей, дружили с одними и теми же мальчишками. Йозеф никого из них не помнил, он считал, что сквозняки выдувают из его мозга все ненужное, второстепенное.

– Но хоть дылду Томаса помнишь?.. Вы сидели рядом. Его отец служил в страховом обществе.

– Ну конечно! – соврал Йозеф, чтобы доставить другу удовольствие.

Павел попытал счастья и с Кристиной. У нее память была просто замечательная, «многослойная», но общих знакомых они так и не нашли. Павел никогда не ездил в Алжир, а в Париже бывал только проездом, хотя приложил немало усилий, чтобы добиться назначения послом во французскую столицу.

– Наступит день, и я буду представлять во Франции новую Чехословакию.

Йозеф не захотел, чтобы Павел вез его к отцу: есть вещи, которые нужно делать одному, без свидетелей. Павел припарковался на Малой площади, недалеко от ратуши, и Йозеф прошел пешком двести метров до пересечения улиц Капрова и Валентинской. Он брел не торопясь, держа руки в карманах, как старожил квартала, и не смотрел ни на декор в стиле ар-нуво, ни на поблекшие фасады, обильно украшенные арабесками и завитками в стиле Альфонса Мухи[103].

Йозеф готов был увидеть огромную воронку на месте дома отца и почти удивился, обнаружив, что здание стоит, как стояло, исчезли только таблички с именами Эдуарда Каплана, дантиста, жившего на четвертом этаже, и других врачей – от них остались только черные прямоугольники на стене у входа. На углу по-прежнему находился антикварный магазин, торговавший дешевой австрийской мазней. Каморка консьержки была заперта, висевший под стеклом список жильцов исчез. Йозеф не стал зажигать свет и пошел вверх по лестнице, слушая знакомый скрип старых ступеней. На площадке третьего этажа он остановился, прислушался, дал два длинных звонка, никто не отозвался, и он позвонил снова. Сомнений не осталось: квартира отца пустовала.

Как поступить – подождать или оставить записку и вернуться позже?

Он пошел вниз и был уже на первом этаже, когда дверь подъезда открылась и появилась сгорбленная, сильно накрашенная старушка в черной шляпке с вуалеткой на седых волосах. В одной руке она держала трость, в другой – сумку с продуктами. Йозеф придержал дверь, она сделала еще несколько шагов, с трудом распрямилась, чтобы поблагодарить любезного молодого человека, улыбнулась и вдруг окаменела, как будто увидела дьявола во плоти. Губы у бедной женщины дрожали, дыхание срывалось. Она медленно, как в трансе, протянула руку, начала ощупывать подбородок, рот, щеки Йозефа, и ее лицо просияло от облегчения.

– Благодарю тебя, Боже, за то, что услышал мои молитвы и вернул мне Эдуарда!

– Вы ошиблись, мадам, я Йозеф, сын Эдуарда.

Женщина смотрела на него и кивала:

– Как же я счастлива, Эдуард!

Она притянула Йозефа к себе, обняла изо всех своих старческих сил и не отпускала несколько долгих мгновений.

– Господь милостив, они не причинили тебе вреда! Ты вернулся живой и здоровый, значит я не зря молилась.

Она похлопала его по спине, и тут Йозефа осенило:

– Вы… мадам Маршова?

– К чему церемонии, зови меня Анна.

– Как же давно мы с вами не виделись, мадам Маршова, неудивительно, что я вас не узнал.

– С чего это ты начал говорить мне «вы»? я качала тебя на коленях и отца твоего прекрасно знала – достойнейший человек, был представлен императору… Не делай такое удивленное лицо, Эдуард, ты ведь помнишь своего отца, вы с Густавом невероятно похожи!

Мадам Маршова владела доходным домом, где жили Капланы, домом по соседству и еще одним в районе Подоли. Вопреки всем тяготам бытия, худшими из которых были ее неблагодарная невестка и никчемный сын, она цепко держалась за жизнь. Эта хрупкая женщина всегда очень заботилась о своем здоровье, обожаемого мужа она похоронила полвека назад (время идет так быстро!) и сдавала квартиры лучшим пражским врачам, чтобы в случае надобности получить консультацию у любого из них. Мадам Маршовой исполнилось девяносто шесть лет, она многое забывала, путая лица и события своей долгой жизни, но прекрасно помнила славные времена империи, была смешлива и отлично себя чувствовала – застарелый ишиас не в счет! Ее старший сын, первый мужчина в семье, доживший до семидесяти семи лет, потерял всякую надежду унаследовать состояние. Все его попытки объявить мать недееспособной и запереть мадам Маршову в сумасшедший дом наталкивались на непреодолимое препятствие: ее пользовали лучшие пражские доктора и ни один не стал бы свидетельствовать, что очаровательная старая дама «не в себе», как утверждает ее алчный сынок. Да, годы берут свое, ей нужно больше отдыхать, она слегка рассеянна, но в остальном… Судьи всякий раз решали дело в пользу мадам Маршовой. Она отказывалась признавать, что память иногда подводит ее. Мадам Маршова могла перечислить имена всех австрийских правителей и их жен, начиная с Оттона I, именно этот факт ее невестка как раз и считала признаком старческого слабоумия. Она продолжала жить в своей огромной квартире и ужасно обрадовалась возвращению Эдуарда Каплана, который так замечательно лечил ее поясницу: она боялась, что доктор сгинул навек.