Изменники Родины - Лиля Энден

Сносным было положение в крайних западных сельсоветах — Дубовском, Гавриловском и Ежовском, которые были захвачены немцами раньше всех и обратно в советские руки не переходили.

Зато вся средняя часть района, включая город Липню, была совершенно разорена; по неширокой полосе земли, всего около двадцати километров шириной, которая пересекала район с севера на юг, за лето и осень прокатились три больших фронта и неисчислимое количество маленьких.

Около сорока деревень сгорело полностью, до последнего хлевка, в других оставались по две-три хаты; население ютилось в окопах и по другим деревням; скот был съеден войсками и, в довершение всего, три четверти посеянного хлеба и картошки было похоронено под тостым слоем снега, так как убирать урожай не было возможности из-за беспрерывных боев.

На эти деревни уже вплотную надвигался голод.

Шварц позвал к себе Лену и задал ей сложную и ответственную работу; правда, как он говорил, это должен был сделать новый шеф-агроном Старов, но шеф-агроном не знает Липнинского района и всех его особенностей, а «кляйне агрономин» — в курсе дела и лучше всех справится с этой задачей.

Заметно было, что Шварц жалеет, что по немецким правилам женщины не могут занимать ответственные посты; он высоко ценил Лену как толкового, знающего и бескорыстного работника.

Анатолий Петрович Старов, еще не оправившийся от ранения и голода, был видимо очень рад, что работа, которую сначала взвалили на него, была поручена другому человеку.

А работа состояла в следующем: Липнинский район, как сильно пострадавший от военных действий, был освобожден от поставок на содержание немецкой армии, но никакой помощи извне для гражданского населения не предвиделось. Приходилось обходиться собственными ресурсами.

И Шварц придумал обложить хлебным и картофельным налогом уцелевшие деревни, чтоб затем распределять эти продукты между голодными погорельцами другой половины района.

Это было соломоновское решение, но выполнение его было делом далеко не легким.

Лена сидела полную неделю, распределяла, зачеркивала, опять перераспределяла, используя и материал переписи, и собственный опыт и знания.

Когда эта разверстка была, наконец, закончена, зондерфюрер ее бегло проглядел, также бегло сопоставил с картой — и распорядился проводить ее в жизнь, сказав, что проверять не стоит: он уверен в справедливости и добросовестности автора.

— Николай Сергеич!!! — запыхавшийся Володя Белкин не вбежал, а пулей влетел в кабинет Венецкого. — Опять пленных гонят!.. и все раненые, обмороженные, еле тащатся… Надо им помочь как-нибудь!..

Венецкий вскочил.

Он, как и Володя, хорошо помнил плен и все его мученья; им обоим повезло — удалось вырваться; теперь они жили по-человечески, но жизнь властно напоминала, что война не кончена, что есть на свете тысячи людей, для которых голод, холод и издевательства плена являются не прошлым, о котором не хочется вспоминать, а настоящим.

После своего освобождения Венецкий видел еще несколько колонн, прошедших сквозь Липню; тогда он смотрел на них из окна и нервничал, сознавая свое бессилие…

Но сегодня?… Сегодня, когда он — бургомистр, надо сделать все возможное, употребить всю полноту власти, все законные и незаконные привилегии своего служебного положения, чтоб помочь этим людям.

Николай Сергеевич быстро прошел из своего кабинета в канцелярию Крайсландвирта.

— Лена, пойдем со мной к Раудеру!

Лена, которая в эту минуту состредоточенно работала над своей продразверсткой, взглянула на него с удивлением и даже с легкой досадой.

— Зачем? Что случилось?

— Пленных надо выручать!.. Опять гонят колонну. Я не хочу говорить через Конрада: он напорет отсебятины, а я один с комендантом не дотолкуюсь… Пойдем, ты переведешь….

Лена быстро встала и отодвинула в сторону бумаги.

Раудер и Конрад оказались уехавшими в Мглинку; Венецкий этому обрадовался: можно было обратиться к добродушному Шварцу, на содействие которого было больше надежды.

— Господин зондерфюрер! — сказал Николай по-русски, не надеясь на свой немецкий язык. — Идет колонна русских пленных, среди них много больных и раненых. В такие морозы они все могут погибнуть… Надо им помочь!..

— Вас хат ер гезагт? — спросил Шварц Лену.

— … Дорт ам штрассе видер геен ди гефангене…  — начала подбирать слова Лена. — Филь фервундете унд кранке… Ман мусс хельфен…

Шварц, как всегда, спокойно и серьезно выслушал это сообщение, вникая в смысл и не обращая внимания на грамматические ошибки.

— А как бургомистр думает им помочь? — спросил он.

— Алле фервундете ин Липня лассен! — воскликнула Лена, не спрашивая бургомистра, что он думает.

Старый немец покачал головой.

— Дас геет нихт! — сказал он. — Это невозможно!.. В Липне нет ни лагеря, ни конвоя. Я бы рад помочь, но это запрещено.

Но в эту самую минуту в комнату ввалились два промерзшие немца, приветствовали зондерфюрера торопливым «хайлем» и быстро затараторили.

Лена мучительно-напряженно вслушивалась в их невнятную речь, силясь понять, о чем идет разговор; она слышала много отдельных знакомых слов, но не смогла уловить связи между ними.

Вдруг Шварц указал на Венецкого и произнес фразу, которую и Николай, и Лена поняли:

— Бургомистр хочет взять раненых пленных на свое попечение…

Конвойный немец быстро обернулся к Венецкому и что-то спросил; Венецкий наугал ответил утвердительно.

— Комм, комм мит, бюргермайстер!

Нахлобучив шапку и на ходу надевая шинель, Николай побежал за немцем, за ним последовали Лена и Володя.

Пленных было тысяч пять, или шесть. Они стояли на улице тесной толпой, дрожа от холода и прижимаясь друг к другу, чтоб согреться; некоторые переминались с ноги на ногу, многие, обессилев, сели прямо в снег; конвойных с ними было человек двадцать.

Заходивший к Шварцу начальник конвоя стал сортировать пленных на две группы.

— Кранк!.. Фервундет!.. Гезунд!.. гезунд!.. фервундет!.. — слышался его резкий голос, и его помощники расталкивали пленных на две группы.

— Больных оставят здесь и положат в больницу! — проговорил Венецкий умышленно громко, чтоб все пленные его слышали. — Давайте сюда всех больных, раненых и обмороженных!..

Среди пленных пошел говор.

Одни с любопытством и надеждой, другие с подозрением и неприязнью поглядывали на распоряжавшегося начальническим тоном русского человека в гражданской шапке и военной шинели без отличий, на его помощника в черном полушубке с повязкой «ОД» на рукаве, на молодую женщину в белом шерстяном вязанном платке…