Болтун. Детская комната. Морские мегеры - Луи-Рене Дефоре

Луиза. Какую такую ахинею? Что вы еще придумали?

Леонард. Недавно вечером, выходя от вашего брата, я нашел на полу, аккурат на том месте, где вы сейчас стоите, исписанный листок: видно, выпал из ранца нашего юного недотепы. Пишет он как курица лапой, но, насколько я сумел разобрать его каракули, это было что угодно, только не домашнее задание!

Луиза. А что же?

Леонард. Нечто вроде повести аллегорического свойства. Свободный полет мысли и крайне витиеватый слог, заимствованный, наверно, у какого-то модного современного автора… Если бы недетский почерк, я никогда бы не подумал, что это ваш мальчишка плетет такую чушь!

Луиза. Достойный кандидат на место в этом сумасшедшем доме, только его здесь и не хватало!

Леонард. Напротив, записи вашего кузена внушают надежду, что как раз ему лечение не требуется!

И надо же, чтобы по непростительной оплошности эта страничка прежде времени угодила в руки именно к тому человеку, о котором там идет речь, — и чтобы он ровно ничего в ней не понял! Понятно, он ожидал увидеть в этом документе признания, вылившиеся из-под пера его не в меру молчаливого друга… И что же обнаруживает его подслеповатый взгляд, «насколько он разобрал каракули»? Бред школьника, загадочную, туманную аллегорию, не стоящую даже того, чтобы толком в нее вникнуть! Олух несчастный, да если бы ты уделил больше внимания этому бесстыдно присвоенному тобой листочку, этой мнимой чуши, за которой ты снисходительно готов признать терапевтические свойства (между тем как она могла бы исцелить не чей-нибудь, а твой собственный разум), — разве ты стал бы упорствовать в своем предприятии, или, как с полным основанием утверждает твоя более догадливая собеседница, в своих фантазиях? Ничто не могло бы открыть тебе глаза лучше, чем этот обстоятельный отчет, повествующий намеренно темным слогом о твоих каждодневных появлениях и уходах, о ваших уморительных препирательствах; ничто не могло бы лучше, будь ты чуть менее высокомерен, отвадить тебя навсегда от твоей затеи! А соучастница этого самообмана? Истеричка, которая столь искусно корчит из себя образцовую сестру, что и сама уверовала в свои сестринские чувства? Она уже готова предать брата и дает себе слово впредь следить за чтением своего юного кузена, — но тот, душа моя, преотлично сумеет ускользнуть из-под твоего смехотворного надзора!

— …еще в таком возрасте, когда можно выпутаться из этой истории!

Леонард. Это намек на то, что мне и вашему брату выпутаться не удастся?

Луиза. Пока вы не перестанете приступать к нему с намерением нечто завоевать, он всегда будет настороже, — и вы не выберетесь из тупика, в котором оказались из-за вашего инквизиторского рвения, умело скрываемого под видом дружбы.

Леонард. Разве он не жаждет сменить вас на иного защитника? Не дает понять, как он нуждается в таком защитнике, как страстно желает его найти? Или вы надеетесь оберегать его целый век, словно крепостная стена, держа на расстоянии всякого, кто хочет к нему приблизиться?

Луиза. И вы еще смеете набиваться к нему в защитники! Вы же сами сказали, что хотите запугать его, страхом принудить к откровенности!

Леонард. Он не испытывал бы страха, если бы его не мучило так сильно желание говорить со мной: ведь, в конце концов, отчего еще он каждый день, встречая меня, немеет, как не из опасения никогда это желание не удовлетворить? По-вашему, дружеское отношение состоит в том, чтобы избавить его от подобных визитов, даже если он при этом будет еще больше страдать?

Луиза. В том, чтобы смириться с немногословностью друга, а не наседать на него, засыпая вопросами, которые, кстати, и рождают в нем недоверие.

Леонард. А как вы думаете, он — он с моей немногословностью смирится?

Луиза. Это именно то, чего бы я хотела!

Леонард. Чтобы мы поменялись ролями?

Луиза. Вовсе нет! Чтобы вы раз и навсегда перестали их разыгрывать. Должна же когда-нибудь кончиться эта комедия, где один ожидает какого-то содействия, которого не может не отвергнуть, а другой лезет вон из кожи, чтобы побудить первого обратиться к нему с каким-то призывом, которого, к своему разочарованию, никогда не слышит!

Леонард. Но позвольте! Так просто наши отношения не уладишь. Если я наберу воды в рот, он в самой этой сдержанности найдет новую причину для беспокойства! Поймет, что, отказываясь ему помогать, я все равно стремлюсь не к чему иному, как к его спасению!

Луиза. Не знаю, что еще вам сказать. Скажу одно: ситуация прояснится.

Леонард. Точно ли?

— Вы оба лучше поймете свое истинное положение, — уверяет Луиза таким категорическим тоном и столь твердо глядя в глаза Леонарду, что тот неожиданно смущается.

— Это верно, до сих пор мои усилия не слишком хорошо вознаграждались, — бормочет он, тяжело вздыхая.

Луиза. Скажите уж прямо: не вознаграждались никак!

Леонард. Вы так говорите потому что ваши тоже обернулись ничем?

Луиза. Я просто не вижу, в чем они состоят, эти мои усилия, — если, конечно, вы не имеете в виду ту работу по дому, над которой сейчас подшучивали…

— Итак, я терпел неудачи только потому, что действовал слишком изощренно, — горько усмехается Леонард. — Как же, по-вашему, надо действовать теперь, чтобы взять ситуацию в свои руки?

Луиза. Дело вообще не в этом. Не в каком-то вульгарном соперничестве. Чтобы взять ситуацию в свои руки, вам нужно выпустить ее из рук, а чтобы выпустить ее из рук, нужно ею по-настоящему овладеть. Правда заключается в том, что в своих руках вы ее еще ни разу не держали!

Леонард. Хорошо, пусть я проворонил все, что мог. Так скажите же, как не загубить последний шанс, который у меня остается.

Луиза. Забудьте о любых расчетах и доверьтесь тому, что подскажет минута. Придется смиренно выжидать, медлить, ничего не предпринимая, и в то же время терпеливо сносить свое бездействие: вам это будет куда легче, чем ему — видеть, что вы так себя ведете.

Леонард. А если, несмотря на все это, ничего не произойдет?

— О, если так, то, поверьте, ничего и не могло бы произойти! — заливается смехом Луиза.

Леонард. Но это великолепное средство, которое вы мне предлагаете…

Луиза. …оно, по крайней мере, упростит ваши отношения, освободив вас от наивной мечты о близости, будто бы достижимой с помощью одного только языка, а его — от кошмара, которым, наверно, была бы для него такая близость…

Леонард. …или наоборот: покажет, что без помощи языка никакой близости между нами достигнуть нельзя?

— Если угодно! — Луиза снова смеется. — Видите, вам в любом случае нечего терять!

— Было бы нечего, если бы вы меня убедили, что к настоящему времени я решительно ничего не приобрел. Но так и быть! Посмотрим, что получится, не будем откладывать, — говорит Леонард, направляясь из передней в коридор, словно ему не терпится проверить совет Луизы на практике.

Луиза. Помните: ничего не вырывайте у него против его воли!

Леонард. Иначе говоря, я должен отказываться почти от всего?

Луиза. От всего, чего он сам не захочет дать.

Леонард. А все прочее оставить вам?

Луиза. А все прочее оставить ему.

Дверь вовремя затворяется, другая же, в стене напротив, была заранее открыта — настолько, что в ней теперь можно видеть спину Леонарда, стучащегося к своему приятелю; но в тот самый миг, как он к нему входит, подняв руку в знак приветствия, сквозняк подбрасывает портьеру: взметнувшись, словно белое пламя, она полностью заслоняет левую половину комнаты и не дает разглядеть силуэты двух друзей. Ничего не остается, как вновь приотворить первую дверь, чтобы видеть сквозь щель ближний конец коридора, где, прислонившись спиной к двери, ведущей в ее комнату, стоит Луиза, — полузакрыв глаза, с предвкушающей улыбкой на губах, она явно наслаждается одержанной победой. Вскоре, однако, неодолимое любопытство срывает ее с места: она в свою очередь устремляется в коридор, неслышными шагами проскальзывает мимо двери — в этот момент вновь осмотрительно притянутой, — и возникает, тоже видимая лишь со спины, в узенькой щели за второй дверью: она подалась вперед, упираясь руками в колени, а голову слегка повернула, чтобы лучше слышать, о чем говорят в комнате брата. Впрочем, судя по ее разочарованному лицу, голоса за стеной, едва лишь она приблизилась, смолкли: вероятно, именно поэтому она сразу же решает оставить свой пост и прежней лунатической походкой бредет по коридору обратно в переднюю, причем на этот раз, громко хлопнув дверью, уходит к себе в комнату. Полно, так ли? Не предприняла ли она ложный маневр, чтобы тайком вернуться к своему сторожевому пункту возле комнаты брата? Ну, это напрасный труд: стоит ей появиться в коридоре, она тут же попадет под наблюдение, которое незаметно для нее ведется через две приоткрытые двери, и, как она ни изворачивайся, чтобы не быть уличенной в подслушивании, ее хитрость немедленно разоблачат, любое, даже самое беглое движение будет зарегистрировано на этих страницах с такой же подробностью, как ее слова. Но когда дверь под осторожным нажимом снова отклоняется в сторону и все углы подвергаются внимательному осмотру, приходится признать очевидное: в коридоре никого нет. Может быть, она оценила рискованность своей затеи и предпочла все же на какое-то время уйти к себе, немного передохнуть, а потом на цыпочках вернуться назад? Или отказалась от нее окончательно, боясь вызвать у двух друзей подозрение и помешать их чистосердечной беседе с глазу на глаз?