Врангель - Борис Соколов

Федор Иванович, несомненно, пристрастен к Врангелю. Он чувствовал в бароне чужака, хоть тот формально и был принят в состав Кубанского казачьего войска. Кроме того, в его воспоминаниях чувствуется как раз та «окопная правда», которая обычно противостоит генеральским мемуарам. Обычно боевые офицеры лучше знают конкретную обстановку и детали боев на своем участке, чем начальник дивизии и тем более командир корпуса или командующий армией. Неслучайно Елисеев подчеркивает: «Мое описание многих боев расходится с описанием их генералом Врангелем. Он всё „обобщает“, но не дает реальных картин боев». Правда, «окопники» обычно не посвящены в более широкие стратегические замыслы начальства. Однако приходится признать, что в большинстве случаев оказывается прав Елисеев, а не Врангель.

После взятия Армавира барон торжествовал: «Чувство победы, упоение успехом мгновенно родило доверие к начальнику, создало ту духовную связь, которая составляет мощь армии. С этого дня я овладел моими частями, и отныне дивизия не знала поражений».

Армавирских пленных Врангель решил влить в свою дивизию.

С подчиненными ему казаками и особенно с офицерами Врангель нашел общий язык. А вот говорить с народом у него не получалось. Подъесаул Сменов поделился с Елисеевым впечатлением от речи начдива: «„Фед-дя-а!.. дорого-ой! ты знаешь, где я был?“ — были первые его слова. И тут же возбужденно продолжает: „Генерал Врангель приказал согнать всех мужиков на площадь у сельского правления и держал к ним речь. Даже я не понял, что он говорил, а мужики, стоя без шапок, только чесали в своих затылках. Вот где может быть наша гибель“, — покрутив головой, закончил он и не стал передавать мне содержание речи Врангеля».

Петра Николаевича беспокоила судьба родителей, о которых он долгое время не имел вестей. В конце октября 1918 года Врангель писал жене: «Получил письмо от мамы от 28 сентября — крик отчаяния, нельзя читать без содрогания. Умоляет ее вытащить из Питера, исхлопотать пропуск у Скоропадского через Бибиковых и проезд в Державном поезде в Киев, а оттуда в Крым. Я в отчаянии, здесь сделать ничего не могу…» Барон не знал, что к тому времени его отец уже благополучно перебрался в Финляндию. А вот мать перевезти из Петрограда на Украину тогда не удалось — режим Скоропадского доживал последние недели. Мария Дмитриевна смогла выбраться из красного Петрограда уже после того, как ее сын стал видной фигурой Белого движения.

Теперь у Добровольческой армии впереди был Ставрополь, где вновь отличилась врангелевская дивизия. Генерал А. Г. Шкуро вспоминал: «Внезапным налетом Врангель овладел монастырем к югу от Ставрополя, недалеко от города. Это послужило сигналом для красных. Прорвав фронт генерала Улагая (2-я Кубанская дивизия) и генерала Боровского, они пустились в отступление главными силами именно в тех направлениях, которые я предполагал: на Святой Крест и Благодатное. Отдельные же их отряды искали спасения во всех направлениях. Часть бросилась и в астраханские степи. Врангель ворвался в Ставрополь и с боем на улицах овладел им».

«Мы выступили очень рано из Марьевской и шли лесом часа полтора, — описывал бой за Ставрополь Сергей Мамонтов. — Батарею вызвали вперед. Мы вынырнули из оврага. Лес обрывался, и перед нами было большое поле, а за ним начинался город Ставрополь. Всё поле было покрыто кавалерией, совсем близко от нас. Развевалось несколько красных знамен. Это были красные.

Батарея тут же, на краю оврага, снялась с передков и ахнула по кавалерии картечью. Неожиданность была полная. Красные знамена исчезли, кавалерия смешалась и побежала. Наши полки выскочили из леса и атаковали бегущих. Стрелять больше было нельзя, чтоб не задеть наших. Батарея взялась впередки и рысью пошла за полками. На спинах бегущих мы вошли в город.

Удар во фланг удался блестяще. У красных началась паника, и этим мы облегчили задачу нашей пехоте, наступавшей с другой стороны.

Первым зданием города был женский монастырь. Когда мы проходили мимо него, из ворот выскочила монашка, бегом догнала нашу санитарную двуколку, впрыгнула в нее на ходу. Это был переодетый офицер. В предыдущем бою он был ранен и скрылся в монастыре. Монашки его не выдали. Теперь он плакал и смеялся, что опять попал к своим.

С налета казаки прошли до центра города, но в городе конница плохо применима. Красные пришли в себя, оправились и нас из города вытеснили. У красных в Ставрополе были очень крупные силы…

Наша дивизия была вынуждена выйти из города. Красные думали, что мы отступаем и погнались за нами. Но просто Врангель вывел конницу из узких улиц в поле. Тут мы должным образом встретили красных и загнали их опять в город. Результат нашего флангового удара сказался. Наша пехота нажала с другой стороны, и красные уходили из Ставрополя».

Врангелевская конница вошла в Ставрополь 2(15) ноября. Красные оставили в городе две с половиной тысячи убитых и четыре тысячи раненых. Отступавшие таманцы успели убить в тюрьме бывшего главкома советских войск на Северном Кавказе Ивана Лукича Сорокина. Здесь сказались противоречия между иногородними, составлявшими костяк Таманской армии, и той частью кубанского казачества, которая сражалась на стороне красных. О Сорокине, бывшем казачьем есауле, окончившем престижную на Кубани школу военных фельдшеров и фактически руководившем советскими войсками, противостоявшими Добровольческой армии во время двух ее кубанских походов, был высокого мнения Деникин, утверждавший, что «если вообще идейное руководство в стратегии и тактике за время северокавказской войны принадлежало самому Сорокину, то в лице фельдшера-самородка Советская Россия потеряла крупного военачальника». После убийства Сорокина начались массовые переходы казаков на сторону белых. Перспектива отступать с остатками 11-й армии (в нее была переименована бывшая Таманская армия) к Астрахани через безводные степи их не привлекала. Да и белые теперь уже не расстреливали пленных.

Пятнадцатого ноября 1918 года Врангель был назначен командиром 1-го конного корпуса и 22 ноября произведен в генерал-лейтенанты — «за боевые отличия» в боях под Ставрополем.

Петр Николаевич вспоминал, что был вызван начальством на станцию Рыздвяную (вторая станция от Ставрополя в направлении на Кавказскую), где в поезде главнокомандующий, генерал Деникин, объявил о его назначении командиром 1-го конного корпуса, в состав которого, кроме 1-й конной дивизии, включалась 2-я Кубанская казачья дивизия полковника Улагая. Корпусу приказывалось продолжать преследование Таманской красной армии, действуя к северу от железнодорожной линии Ставрополь — Петровское. К югу от этой линии наступали части генерала Казановича и 1-я Кубанская казачья дивизия генерала Покровского.