Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вернемся к найденным мною двум куриным яйцам — я положил их в котелок и поставил его на огонь. Подполковник Фредерик, который командовал нами, подошел к моему костру, потому что я, двигаясь быстрее всех на таком холоде, первым развел хороший костер. Увидев такой красивый костер, он подошел к моему бивуаку и, глядя на котелок, спросил: «Что-то варите?» «Да, полковник, это два яйца, которые я нашел». «О, это прекрасно, — сказал он, — а меня не угостите?» «Конечно, полковник». — «Хорошо, тогда я остаюсь у вашего костра».
Я принес еще несколько снопов и отдал их ему. Затем я достал из котелка яйца и предложил ему одно из них. Приняв его, он дал мне наполеондор и сказал: «Если вы не возьмете эти двадцать франков, я не буду есть ваше яйцо, сегодня оно того стоит». И мне пришлось взять эти двадцать франков за яйцо.
Конные гренадеры поселились в Пултуске, они нашли огромную свинью и погнали ее в нашу сторону. Поскольку она летела мимо моего бивуака, я с саблей в руке кинулся вперед, чтобы тоже принять участие в этой приятной охоте. Полковник Фредерик, обладавший зычным голосом, крикнул мне: «Вырежьте и мне кусочек!». Я стрелой рванул вперед, догнал ее, отрубил ноги, а затем перерезал саблей горло. Затем подошел полковник с его гренадерами, и было решено, что, поскольку я убил ее, четверть и обе почки достанутся мне. Я тотчас же отправился к домику Императора за солью. Мой лейтенант в тот момент был на дежурстве, и я попросил у него соли и котелок для полковника, добавив, что я захватил большую свинью, за которой гнались конные гренадеры. «Это домашний боров, — сказал он. — Император пришел в ярость, узнав, что он лишился своего обеда, но, к счастью, только что прибыли его повара, так что он снова в хорошем настроении, хотя тогда его желудок был так же пуст, как и у других». «Мой лейтенант, через час я принесу вам жареной свинины». — «Хорошо, храбрец, давай, готовь быстрее».
Когда я вернулся, я обнаружил, что полковник ждет меня. «Вот соль и большая кастрюля». «Мы спасены», — отвечал он. «Знаете, полковник, это был боров для Императора, и мы лишили его мяса». — «Неужели?» — «Да, это правда».
Конные гренадеры и егеря отправились на фуражировку, чтобы найти провизии на следующий день. Вечером они вернулись с картофелем, который и отдали нам. После раздела выяснилось, что для каждых восемнадцать человек приходится двадцать картофелин. Это ужасно — по одной картофелине на человека. Полковник и мой маленький капитан Ренар были особенно уважены — они ели почки. Все съестное мы поделили справедливо, по-братски. Полковник отвел меня в сторону и спросил, умею ли я читать и писать. Я ответил, что нет. «Какая жалость! Я бы сделал вас капралом». — «Спасибо».
Император призвал к себе графа Дорсенна и сказал ему: «С моей пешей гвардией вы отправляетесь в Варшаву. Вот карта. Не следуйте одной и той же дорогой, иначе вы потеряете моих „старых ворчунов“. Отчитаетесь мне о потерях. Вот ваш маршрут до Варшавы».
На следующий день мы тронулись в путь, и стараясь сократить путь, шли по лесам. В трех лье от Варшавы мы сделали привал, к тому моменту от голода мы дошли до крайнего истощения — исхудавшие, с впалыми щеками, с заросшими щетиной лицами. Мы были похожи на восставших из могилы мертвецов. Генерал Дорсенн собрал нас вокруг себя и жестко упрекнул, сказав, что Император очень недоволен, не видя больше в солдатах той стойкости перед трудностями, которые и он испытывает так же, как и все остальные. «И это, — отметил он, — относится и к „ворчунам“ тоже». Мы хором закричали: «Vive le Général!»
1-го января 1807 года жители Варшавы встретили нас с распростертыми объятиями. Никто не мог бы сделать для нас больше, и Император позволил нам немного отдохнуть в этом прекрасном городе. Тем не менее, эта короткая двухнедельная кампания на десять лет состарила каждого из нас.
Побыв некоторое время в Варшаве, мы двинулись дальше и прошли через несколько убогих деревень. Их жители унесли с собой все свои запасы и увели свой скот в лес, подальше от своих жилищ. Словно голодные волки, которых отсутствие пищи заставило выйти из леса, двенадцать наших хорошо вооруженных людей, увязая в глубоком снегу, решили осмотреть находившийся в лье от деревни лес. На опушке мы заметили человеческие следы, мы последовали за ними и пришли в крестьянский лагерь — он находился по ту сторону холма. Там мы увидели привязанный к деревьям скот, а на кострах стояли горшки. Крестьяне очень испугались и не осмелились стрелять в нас. У них были лошади, коровы и овцы. Мы всех их отвязали, а заодно взяли немного муки и очень небольшое количество хлеба. Мы привели в нашу деревню 208 голов и сразу же поделили: половину нам, а другую крестьянам. Мы отдали им всех своих лошадей, кроме четырех, на которых мы продолжали объезжать деревни, а кроме того, мы оставили при себе четырех крестьян — они были нашими проводниками. Вот на таких условиях мы поделили все это добро, после чего, взяв свою часть, эти несчастные удалились. Мы сразу же испекли хлеб, но мы так давно его не ели, что, как только он был извлечен из печи, некоторые мои товарищи накинулись на него и съели вполне достаточно, чтобы умереть. Так и вышло — двое скончались, мы не смогли их спасти. Под одной из комнат нашего дома, в подвале, на глубине 6 пье мы обнаружили запас картошки — она спасла наши жизни.
Нам совершенно не за что было благодарить поляков — они все убежали. Они бросили свои деревни, солдат бы умирал у их дверей, а они не оказали бы ему никакой помощи. А вот немцы никогда не покидали своих домов — они просто живое воплощение гуманности. Я видел почтальона, застреленного французом в его собственном доме, но, тем не менее, в нем был размещен госпиталь. Хозяин лежал мертвым на кровати, а его жена и дочь искали какую-нибудь льняную ткань, чтобы перевязать раны наших солдат. Они говорили:
