Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье

В первые дни января мы получили приказ быть готовыми выступить. Русские пошли на Варшаву. Какая радостная новость для голодных! Теперь мы будем сыты. Генерал Дорсенн получил приказ свернуть лагерь и 30-го января начать движение. Чтобы опередить нас, Император тоже выступил в тот же день. 2-го февраля нам удалось догнать его, но он тотчас продолжил свой путь. Мы вышли 3-го и последовали за ним. Нам сообщили, что мы идем на Эйлау, и что русские ушли в Кенигсберг, чтобы там сесть на корабли, но они ждали нас у Эйлау, который очень дорого нам обошелся. Мы шли по лесам и холмам, дыша им в спины. Они пошли по ведущей в Эйлау дороге и заняли холмы справа от нее — они сражались отчаянно. Тем не менее, и эту позицию они потеряли. Принц Мюрат и маршал Ней преследовали их и на улицах Эйлау. Город был крепко взят нашими войсками, и все их старания отбить его оказались напрасными.

7-го февраля Император приказал нам расположиться лагерем на вершине холма возле Эйлау. Этот холм формой своей походил на сахарную голову, и склоны его были очень круты. За день-два до нас, здесь находились наши войска, потому что здесь и там на снегу лежали тела мертвых русских. И несколько умирающих, которые знаками просили нас прикончить их. Перед тем, как поставить палатки, мы убрали снег. Трупы мы оттащили к противоположной стороне холма, а раненых отвезли в стоявший у его подножья дом. К сожалению, к тому моменту наступила ночь, и некоторые из солдат так промерзли, что им пришло в голову разобрать этот дом, чтобы иметь дрова для костра. Жертвой их решения стали эти несчастные раненые. Они погибли под его обломками.

Император приказал нам развести его костер в самом нашем центре и попросил, чтобы каждый бивуак дал ему кусок дерева для костра и одну картофелину. Мы принесли ему картошки, немного дров и несколько охапок соломы. В качестве дров мы использовали жерди, из которых сколачивают летние загоны для скота. Он сидел среди своих «старых ворчунов» на охапке соломы и с тростью в руке. А потом он высыпал свой картофель на землю и поделился им со своими адъютантами.

Из нашего бивуака я отчетливо видел Императора, и он мог видеть, кто чем занимается. При свете сосновых лучин я побрил самых заросших своих товарищей. Роль кресла играла мертвая лошадь, которая так долго пролежала на холоде, что стала твердой как камень. Я доставал из своего ранца полотенце и обворачивал его вокруг шеи моего товарища, также у меня имелось и мыло, которое я смешивал с растопленным в котелке снегом. Я намазывал им его лицо, а потом брил. Сидевший на куче соломы и наблюдавший за этим странным зрелищем Император искренне веселился. В тот вечер я побрил, по крайней мере, два десятка человек.

Рано утром, 8-го февраля, русские приветствовали нас залпами своих пушек. Мы вскочили на ноги. Император оседлал лошадь и повел нас, нашу артиллерию и всю конную гвардию к озеру. Жестокий удар русских настиг нас прямо на его льду. С берега нас обстреливали 22 доставленные из Кенигсберга осадные пушки. Снаряды пролетали над домами и наносили нам большой ущерб. Нет ничего более мучительного, чем безропотно ждать своей смерти, не имея никакой возможности защитить себя. Наш квартирмейстер совершил настоящий подвиг. Пушечное ядро оторвало ему ногу. Он сам срезал остатки болтавшейся плоти, и со словами: «У меня в Курбевуа три пары сапог, теперь мне их надолго хватит», как на костыли, оперся на два ружья и без всякой посторонней помощи отправился в полевой госпиталь.

Изрядно потрепанных, Император вывел нас на холм, наше левое крыло находилось возле церкви. Он стоял недалеко от нее и наблюдал за врагом. Довольно безрассудно, но он находился совсем недалеко от кладбища, где шла страшная резня. Это кладбище оказалось местом упокоения множества и французов, и русских. Здесь мы одержали победу. Но справа, и чуть впереди, 14-й линейный оказался разбит на части, русские прорвали его каре, и эта бойня была ужасной. 43-й линейный потерял половину своих людей.

Наш тамбурмажор мсье Сено во главе своих барабанщиков стоял позади нас. Кто-то пришел сообщить ему, что его сын погиб. Ему было около шестнадцати лет, и он действительно был зачислен в другой полк, но в качестве особой милости и из уважения к его отцу, ему было разрешено служить в качестве волонтера гвардейских гренадеров. «Тем хуже для него, — воскликнул мсье Сено. — Я говорил ему, что он еще слишком молод, чтобы идти со мной». И он твердо и непреклонно продолжал выполнять свой долг. К счастью, эта новость оказалась неправдой — шеренга, в которой шел этот юноша, была полностью сметена пушечным ядром, но сам нисколько не пострадал. Впоследствии он стал капитаном гвардии.

Пуля перебила древко нашего орла, которого нес наш сержант-майор, она прошла между его ног и пробила две дыры в его шинели. К счастью, он не был ранен. Мы кричали: «Вперед! Vive l’Empereur!» Поскольку положение было критичным, он решил отправить вперед 2-й гренадерский полк и егерей генерала Дорсенна. Кирасиры прорвали каре и устроили жуткую бойню. Наши гренадеры обрушили на русскую гвардию свои штыки, не выпустив ни одной пули, и в то же время Император атаковал их двумя эскадронами конных гренадеров и двумя егерскими. Они так стремительно продвигались вперед, что прорвали их шеренги, после чего обошли кругом всю русскую армию. Они вернулись покрытые кровью, потеряв несколько своих человек, которых сбили с лошадей и взяли в плен. Их отправили в кенигсбергскую тюрьму, а утром Император отправил им пятьдесят наполеондоров.

После такого натиска русские поостыли и более не пытались продолжать бой. И это было хорошо, потому что наши войска были полностью измотаны, и наши ряды заметно поредели. Но без поддержки гвардии наша пехота была бы побеждена. Битвы мы не проиграли, но и полной победы тоже не одержали.

Вечером Император отвел нас назад на те позиции, которые мы занимали накануне, он был в полном восторге от своей гвардии, и сказал генералу: «Дорсенн, вы совершенно не шутили с моими „ворчунами“, я очень доволен вами». Из-за голода и холода мы провели ужасную ночь. Все поле битвы было покрыто телами мертвых и раненых, их крики сливались в один громкий вой. Просто слов не хватает, чтобы описать тот страшный день. Следующий день был посвящен рытью траншей для