Кораблики, или «Помоги мне в пути…» - Владислав Крапивин

Каждую пятницу с утра подваливала к "Розалине" железная, пышущая паром санитарная баржа. Мы оставляли всю одежду в кубриках и вереницами, под конвоем дежурных воспитательниц брели на "помывочную процедуру". Это само по себе уже было страшно – жуткая беспомощность и стыд, от которого хотелось съежиться в комочек, превратиться в мышонка или комара. Но в конце концов каждый из нас к этому притерпелся. Однако нельзя было притерпеться к страху. Никто не знал, что его ждет после мытья в гулком, наполненном душным туманом трюме. Никому в точности не было известно, не оказался ли он на этой неделе в каком-нибудь штрафном списке.

У выхода из моечного трюма был "распределитель" – контрольный тамбур, где со списком сидела дежурная воспитательница и сортировала нас: кого направо, кого налево… Того, кто "налево", ждали уже крепкие чпидовские тетушки – любительницы этого дела. Отводили в железные клетушки. Особенно тетушкам нравились младшие ребята – те, у кого силенок мало и кто быстро слабеет от страха. Возни с ними немного – положишь животом к себе на колени, и… Прутья были искусственные, пластиковые. Из-за ржавых дверей доносился поросячий визг. А в распределителе томилась жутким ожиданием другая группа приговоренных.

С ребятами постарше управлялись воспитатели-мужчины. И если кто-то брыкался, не хотел идти, тому добавляли за непослушание…

Меня судьба пока хранила от такого ужаса. Но я знал, что рано или поздно это случится. С каждым когда-нибудь случалось. И вот однажды, в третий четверг своего пребывания на "Розалине", я ощутил, что изнемогаю от тоскливого страха. От предчувствия.

Никакой вины я за собой не помнил, но был уверен в близкой беде. Потому что утром в числе гостей-проверяющих я увидел Полоза.

Да, его! Я сразу узнал, хотя он был без парика, в соломенной шляпе и с бородкой. Я видел его до этого только раз, тем вечером, в полубреду, но сейчас понял сразу – это он. И обмер.

Мы опять были выстроены на верхней палубе, и я съежился, опустил голову, чтобы Полоз не узнал меня. Чуял – если узнает, случится страшное.

И я стоял, стоял так, а эти проверяющие медленно шли вдоль строя. И когда я не выдержал, поднял глаза, Полоз оказался как раз передо мной. Мы встретились взглядами!

Нет, ничего не случилось. Полоз отвел глаза и равнодушно прошел мимо. Но я сердцем почувствовал: узнал!

Он стал что-то тихо говорить незнакомой тетке в чпидовской пилотке, и та – издалека уже – оглянулась на меня. И наша Изольда – тоже. Ни скрыться, ни убежать…

С этой минуты я был уверен: беда не минует меня. Какая только, не знал…

В четверг ничего не случилось. А утром в пятницу дежурная надзирательница даже похвалила меня за гладко заправленную койку. Но я все равно боялся.

Потом повели нас на баржу, где после мытья настало страшное время сортировки – направо, налево…

Приближаясь к тамбуру, я обмирал все больше. И вот…

Дежурная мадам Грета глянула на меня, в список, опять на меня. Мигнула.

– А, Викулов! Постой вот здесь. В сторонке. Сейчас за тобой придут.

Ни направо, ни налево. Это еще страшнее, потому что непонятно… Не выдержал я, сказал плаксиво:

– Что я сделал-то?

– Стой, говорят…

Стоял я всего полминуты. Незнакомый дядька – похоже, что из экипажа баржи – взял меня за плечо заскорузлой лапой:

– Этот, что ли? Пошли…

– Что я сделал-то?..

Он дал мне ладонью между лопаток, я от толчка двинулся рысцой по железному коридору. Уперся в глухую дверь с заклепками. Дядька пихнул меня в эту дверь. Сзади лязгнул засов. Я съежился, стал оглядываться.

Похоже было на карцер. Голые эмалевые стены, яркая лампочка. Окошек не было, лишь в двери – тюремный глазок. В босые ступни впивались клепки железного пола. Он был почему-то очень холодный. Я запританцовывал. Тут опять залязгала дверь и в камеру втолкнули двух мальчишек. Один – лет девяти, темно-рыжий, сутулый, другой – совсем малыш. Наверно, шестилетка.

Старшего я немного знал, раньше он тоже обитал на Пристанях. Несколько раз мы сходились у одного костра, а однажды я помог сделать ему кораблик из куска пористого пластика. Звали его Сивка. Сивка-Бурка… Но на "Розалине" я Сивку ни разу не встречал. Наверняка он был с другой палубы. А малыша я вообще видел первый раз в жизни. Он был тощий, с редкими белобрысыми волосами. Перепуганный. Он сел на корточки, поднял на меня синие глазищи и шепотом спросил:

– Зачем нас… сюда?..

А Сивка смотрел молча, но тоже перепуганно.

А я, глядя на них, перестал бояться. Вот так, сразу. Будто выключилось во мне что-то. И подступила к горлу горячая злость.

За что они нас так? Будто не людей, а каких-то кроликов, готовых на убой! Мы разве для такой жизни родились на свет? Мы – люди!

Такое возмущение порой толкалось во мне и раньше, но задавленное, тайное. Потому что все вокруг боялись. И все мы были одинаковы – воспитанники четвертой палубы. А здесь были маленькие, гораздо слабее меня. И смотрели… ну, так, будто я мог их защитить… Раньше я не особенно обращал внимание на маленьких, неинтересно мне было с ними. Но сейчас понял – ударю первого же чпида головой в живот, стану кусаться, бить руками и ногами. Пусть убьют! Мне было уже все равно!

Однако никто не открывал. А за белыми стенами вдруг послышалось напряженное гудение, и в ноги через пол пошла щекотка. Сильная такая.

Сивка закричал, запрыгал, а малыш скорчился, раскрыл рот, вытаращил глаза и клубком стал кататься по железным листам с заклепками.

Ток! Фашисты!..

Мне-то напряжение было не страшно, а эти, маленькие, изнемогали. Я подхватил младшего на руки.

– Сивка, прыгай на спину!

И он понял, прыгнул. Завсхлипывал, задышал мне в затылок. А малыш обморочно повис у меня на руках. Я стоял на расставленных ногах и тихо стонал от тяжести. Только бы не уронить их… Да когда же это кончится?!

Электричество било мне в ступни, сильными щипками дергало икры, но выше колен ток не шел. Наверно, специалисты-энергетики скажут, что так не бывает, но, видимо, у меня какой-то особый организм. По крайней мере, я своим телом не пустил напряжение к Сивке и малышу…

И наконец ток выключили. И я упал вместе с мальчишками. И тут же залязгала дверь. Теперь уже не было сил драться, я только всхлипнул и обозвал охранника всеми словами, каким научился на Пристанях. Он поволок меня по коридору, оставив Сивку и малыша в незапертой камере.

Меня вытащили на верхнюю палубу баржи. На белый свет, на горячее солнце.

Тот, что держал меня (слабо трепыхавшегося и плюющегося ругательствами), сказал, слегка запыхавшись:

– Заберете с собой, господин Заялов? Тогда надо шмотки… Или так сойдет?

И я вновь увидел Полоза. Он прилип ко мне клейким, как синяя изолента, взглядом. Я не испугался, просто кончились запасы страха. Но меня ознобом сотрясло отвращение. И дало новые силы. Я рванулся, кинулся к борту. Понимал, что это гибель, но лучше такая, чем от этого палача! Прыгнул вниз головой и сразу ушел на глубину.

4

Вода в первый миг показалась холодной, стиснула меня жестко, неласково. Я, однако, не вынырнул. Потому что тогда – сразу в лапы чпидов и Полоза! Я крутнулся в воде, раскрыл глаза и увидел, что сбоку нависает надо мной китовое брюхо баржи. И я поплыл под это брюхо с мыслью о последней маленькой мести: пусть поищут меня, утонувшего, пусть попсихуют.

Я понимал, что лучше сразу хлебнуть воды – чтобы меньше мучиться. Но инстинкт жизни оказался сильнее. Я плыл не открывая рта, с давящей жаждой воздуха в груди. И вдруг увидел просвет. Надо мной сквозь толщу воды узкой полосой проступало солнечное небо.

Я вынырнул, задышал.

Оказалось, что я – между баржей и "Розалиной". Борта их сходились не вплотную, между ними были громадные плетеные валики. Они называются "кранцы".

Случай подарил мне оттяжку гибели. А может быть, и спасение?

Искать меня в этой щели сразу не догадаются. Скорее решат, что потонул там же, где нырнул. И может, не очень-то станут искать утопленника? Ведь если я нужен зачем-то Полозу, то, конечно, живой…

Вода уже не казалась холодной. Можно выдержать долго… А если под нависающей кормой у баржи найти какую-нибудь зацепку? Баржа уйдет к причалу, там, дождавшись темноты, можно выбраться на берег. Подобрать в порту, среди мусора, какое-нибудь тряпье или хотя бы бумагу – вместо одежды. Закоулками, окраинами добраться до Пристаней…

Но нет, под кормой винты, измелют в котлету, баржа-то самоходная. А здесь, у днища, ничего подходящего – ни скоб, ни даже выступающих кромок обшивки… Зато в борту "Розалины" – какая-то ниша. Верхний край ее выступает над водой. Можно отсидеться, если станут искать!

Я поднырнул, опять оказался в полумраке, но все же разобрал, что там такое. Это было гнездо для винта вспомогательного бортового двигателя. Верхний лепесток винта торчал над водой. Он был с меня ростом.

Я нащупал скрытую в воде ось винта, встал на нее. Вертикальная лопасть заслонила меня снаружи полностью. Если даже кто-то заглянет в гнездо, когда баржа отойдет, меня не заметят…