Нуар - Андрей Валентинов

– Сигнал, мсье! Синий!..

Сержант уже был на ногах, ручища указывала в сторону океана, но я и сам успел заметить. Синий огонек, пока только один.

– Пошли!

Так и не выкуренная папироса упала на песок. До берега – полсотни метров, синий огонек уже близко, негромко гудит мотор. Неясный темный силуэт…

Катер!

& старалась не зря. Беженцы, почти невидимые в темноте, сидели тихо, никто даже не попытался встать. Предосторожность не лишняя – с моря могут подобраться не только друзья. Синий сигнал – еще не гарантия.

– Эй, на берегу! Чесма! Все в порядке!..

Можно перевести дух. Голос его превосходительства я узнал сразу. Но главное – «Чесма». Александр Капитонович, человек предусмотрительный, озаботился паролем. Если бы к его боку приставили пистолет, он прокричал бы что угодно, но не назвал бы место давней славы Флота Российского.

– Сигнал принят, – крикнул я. – Подходите ближе, начинаем погрузку!

Из темноты возникла &, взглянула вопросительно.

– Первый катер, – скомандовал я. – Пока только первый, поняла?

Кивнула. Сгинула.

– Дамы, господа! Первая группа, первый катер! Повторяю: первый катер…

Черные тени на берегу шевельнулись, нерешительно двинулись к воде, сначала медленно, потом быстрее, кто-то попытался бежать, споткнулся…

– Осторожнее, пожалуйста! Осторожнее!.. Спешить не надо, мы успеем, катер заберет всех!..

Кажется, послушались. Я облегченно вздохнул. & вроде бы справляется, а на катере его превосходительство живо наведет порядок.

– Сигнал, мсье! Синий!..

Я оглянулся. Второй катер!.. Кажется, все получилось, но я решил не торопиться. Пусть подойдет поближе. Пароль на этот раз не предусмотрен, зато должен появиться Жан Марселец собственной персоной…

– Сколько они еще хотят? – поморщился я. – Тысячу? Больше?

– Две с половиной. Крысаки поганые!..

Марселец, сплюнув, негромко помянул кровь христову вкупе с его же ребрами, затем бросил взгляд на темный силуэт катера.

– Понимают, гады, что у нас выхода нет. Как поступим, Рич?

Я пожал плечами:

– Заплатим. Деньги нужны сейчас?

– Да…

Надо было спешить. Вторая группа уже стояла у кромки прибоя, & что-то негромко рассказывала, то и дело указывая на невидимый в темноте горизонт. Наверное, о корабле, который обязательно дождется, примет на борт, отвезет в спасительную даль…

Я шагнул к самой воде, махнул рукой:

– Эй, на борту! Я Ричард Грай. С кем я могу поговорить?

Несколько секунд темнота молчала, затем донеслось негромкое:

– Со мною, Ришар-сейид.

Кто-то невысокий, крепкий, широкоплечий c легким плеском спрыгнул в воду. Выбрался на берег, шагнул ближе.

– Маса эльхер, сейид! [33] Это действительно вы?

Голос, молодой, немного хриплый, показался знакомым. Неудивительно, в последнее время с местными приходилось встречаться почти каждый день.

– Собственной персоной. Добрый вечер, я принес деньги.

Широкоплечий подошел ближе, всмотрелся. Трудно сказать, что он сумел разглядеть. Лично я увидел лишь голову, обмотанную платком-куфией.

– Да, это вы… Ришар-сейид, я не знал… Мы не знали, что вы в этом участвуете!..

Я вновь поглядел на берег, на замерших в ожидании людей. Две с половиной тысячи – еще ладно, но на восточные церемонии времени уже не оставалось.

– Деньги у меня с собой. Подсветите фонариком.

Голова в платке нерешительно качнулась.

– Ришар-сейид, мне, право, очень неудобно. Вы помогали нам лекарствами, ваше новое средство спасло мою племянницу. Если бы мы знали, сейид, что это – ваша затея…

Он замолчал и внезапно дернул рукой, указывая на берег.

– Марселец сказал, что это яхуди… евреи. Ришар-сейид, зачем вы спасаете евреев? Они бы пальцем не пошевелили, если араба или русского ставили бы к стенке. А раз они хотят убежать от тюрьмы, пусть платят!..

– Тюрьма – это одно, – сдерживаясь, проговорил я. – Печь крематория – совсем другое. Слово «крематорий» вам понятно? Кстати, там не только евреи, есть даже двое русских, если уж вы их помянули.

Платок на голове широкоплечего еле заметно качнулся. Смех – короткий, злой.

– Печь… Ришар-сейид, яхуди умеют оплакивать свои бедствия, но их слезы быстро оборачиваются жемчугом. Однако сейчас не время спорить. Вы спасаете наших детей, значит, имеете права спасать и всех прочих. Пусть грузятся, мы доставим их на корабль. Вы будете должны нашей семье тысячу франков, но с отдачей можете не спешить. Да пребудет с вами Аллах, сейид!..

Поклонился, махнул рукой кому-то на катере. Негромко заворчал мотор.

– Сэр! Одну минутку, сэр! Мне надо с вами переговорить!..

Почти все уже погрузились, этот же, длинный словно жердь, с заметной картавинкой в голосе, вернулся с полдороги. Заступил путь, выставил вперед узкую худую ладонь.

– Это не займет много времени, сэр! Моя семья не смогла заплатить, у нас просто нет денег. Но я не бедняк, мне лишь надо попасть на корабль и послать радиограмму. На чей адрес оформить перевод? Я понимаю, это все нелегально, вы очень рискуете.

Вновь не увидеть лица. Но выговор не спутаешь – Штаты, Восточное побережье.

…И снова деньги. Но этот человек прав, иного оружия у нас пока нет.

– Потратьте то, что должны, на своих спутников. Не все могут посылать радиограммы. Идите, вам пора на катер.

Он кивнул, но не сдвинулся с места.

– Сэр! Чем я могу помочь вам и вашим друзьям, когда вернусь в Соединенные Штаты? Поверьте, у меня есть возможности. Скажите, чем?

– Молчите, – даже не думая, ответил я. – Даже когда кончится война, все равно молчите. У арабов есть пословица: сделай добро и брось его в реку. В нашем случае – в океан.

Уже поднимаясь на борт, человек внезапно обернулся, поднял руку:

– Отпускай хлеб твой по водам…

Мотор заработал в полную силу, маленький кораблик рванулся вперед.

– Потому что… по прошествии многих дней… опять… найдешь его…

Катер уходил, черный силуэт исчезал в повисшей над океаном безвидной мгле. Неясное пятнышко… Точка… Еле слышный звук мотора слился с шумом прибоя, а я все стоял, смотрел, смотрел.

Отпускай хлеб твой по водам…

Самое время давать сигнал к отходу. Что бы ни случилось там, в темном море, мы уже ничем не сможем помочь. Можно лишь надеяться – и ждать. Но я все медлил, стоял, прислушивался, вглядывался во тьму. Еще немного, чуть-чуть…

Пора!

Тонкий острый луч прочертил в темном небе восьмерку – раз, другой, третий. Я спрятал фонарь, обернулся.

– Это я, – сообщила &, беря меня за руку. – Дядя Рич, ты чего такой мрачный? Все же хорошо прошло?

Я пожал плечами.

– Штатно. Можешь веселиться. Разрешаю петь и плясать.